Анна Силюнас: Закон другой комнаты
Звонок не работает. Входную калитку можно просто толкнуть, чтобы попасть в заросший деревьями и вольно зеленеющей травою сад. Большую его часть занимает светло-серый, почти белый дом, спокойно глядящий на меня своими окнами. Хозяйка Катя Гердт – маленькая, хрупкая, улыбчивая – встречает меня и сразу погружает в бушующую пучину своих забот. «Понимаешь, завтра ведь Зямин день рождения, придет ку-у-уча народа, надо все подготовить». Я понимаю, что мы со своей съемкой совсем некстати. Но делать нечего: приехали – значит, надо садиться пить чай и есть творожную запеканку. Помню еще по временам собственного детства, таких больше нигде не пекут. Только у Гердтов! Тающая во рту, слегка теплая, с курагой и черносливом. Кухня створками высоких стеклянных дверей распахивается в сад, и взгляд упирается в стену как-то уж слишком по-родственному близко стоящего напротив дома.
Пятьдесят лет назад Гердты купили у Константина Михайловича Симонова «кусочек» его большого дома, состоявший тогда из двух крошечных комнат, кухни и маленькой деревянной террасы. Особой близости между новоиспеченными соседями не было: слишком уж по-разному смотрели они на мир – перевозивший в унитазном импортном бачке диссидентские книжки актер Театра Образцова Зиновий Гердт и обласканный властью автор «Жди меня!». Тем не менее стена, разделяющая два этих дома и мира, на долгие годы связала судьбы их обитателей: Саша Симонова стала самой близкой подругой, а после ее смерти эта дружба перешла уже на младшее поколение.
Дом № 3 разрастался потихоньку, «сам по себе», без всякого плана («контора Самоделкин и компания», – смеется Катя), получив гордое звание «вороньей слободки» – в честь скандально прославившейся в «Золотом теленке» одноименной квартиры, но, пожалуй, на нумерологии все сходство и заканчивается. Ссориться и скандалить в доме Гердтов никогда не умели. «Я физически не могу находиться в состоянии ссоры! Даже с неблизкими мне людьми: если чувствую, что возникло напряжение, мне нужно тут же выяснить, в чем дело. А уж про маму с Денисом (Денис Евстигнеев – муж Кати. – Прим. авт.) я и не говорю. У нас даже существует закон “другой комнаты”. Можно как угодно громко наорать друг на друга, а потом выйти в другую комнату, выдохнуть и вернуться, как будто ничего не было».
Комнат в доме за эти годы сильно прибавилось. Словно гриб из-под земли вылез второй этаж и бегущая за ним вдогонку деревянная лестница, бывший гараж превратился в кабинет, где собрана вся история семьи «в картинках», а в хозяйской спальне нашлось место для любовно собираемой Татьяной Александровной Правдиной-Гердт коллекции гжели. Давно заметила, что бело-синяя посуда всегда очень эффектно выглядит на фоне красного дерева. Здесь много антиквариата. Фамильного, доставшегося еще от прапрабабушки, поблескивающего старинными зеркальными створками, отливающего темно-вишневыми филенками и резьбой.
«У меня в жизни были разные дома, но если ты спросишь, кто я и где меня больше всего, то это, конечно, здесь, хотя первый раз я “ушла в замуж”, когда мне только исполнилось семнадцать лет. Это единственное место, по которому я скучаю. Скучаю по царившим здесь привычкам, по нашему домашнему “птичьему” языку. Помню, как перепугалась мама, получив от бабушки телеграмму, начинавшуюся словами “любимую свою дочурку поздравляю с днем рождения”. Дочурку? Она была уверена, что с бабушкой что-то случилось!» Успокоилась Татьяна Александровна только после того, как, дозвонившись до мамы, выяснила, что вместо ужаснувшей ее «дочурки» телеграфистке было продиктовано привычное в домашнем обиходе: «лахудру», но та, услышав незнакомое слово, быстро переделала его в обычную «дочурку». «А я для бабушки была фря-кукушкой».
Своих внучек Катя называет «мои девочки», и голос ее предательски проседает, когда она рассказывает, как Таня и Маша любят читать и какое же это счастье, что они учатся в школе, где учительница просит родителей купить детям «Толковый словарь» Даля в родных четырех томах, а не скачать его электронную версию. Сама Катя, вопреки XXI веку, пишет эсэмэски со всеми знаками препинания и без сокращений, слово «сфоткать» вызывает у нее легкие конвульсии, а вульгарно-пэтэушный «блин» проигрывает, даже не начав состязаний, честному русскому ***. «Я вот только думаю, как объяснить это девочкам», – задумчиво произносит Катя.
Почему-то я уверена, что она сможет это сделать, как смогла в свое время ее бабушка объяснить маленькой Кате, что *** – это «лахудра, которая плохо моется». Мы хохочем.
«То, как разговаривал Зяма, и то, как жил этот дом… все это невосполнимо. Иногда очень хочется хоть чуть-чуть подышать тем воздухом, но я понимаю, что это невозможно. Например, чтение стихов было у нас обычным делом. Зяма читал Заболоцкого или Пастернака, и это не имело никакого отношения к его актерской профессии: просто он так жил. Точно так же, как пел джаз в машине, выстукивая рукой ритм по баранке, а мы подпевали, дергаясь в такт его музыке. Так же, по-домашнему, заходил сюда Павел Григорьевич Антокольский, и пока он с горящими, как угли, глазами читал в гостиной стихи, дети воровали из карманов его плаща фисташки. «А моя неосторожно севшая в свежеприготовленный холодец подружка тут же заслужила от Константина Михайловича Симонова маленький стихотворный экспромт: “Говорят, что Катя Тоом села в холодец. Целый день скорбят о том Гердты – мать-отец”». Эльдар Рязанов, Петр Ефимович Тодоровский были постоянными гостями этого дома, и им всегда было «о чем выпить» с гостеприимными хозяевами. «Чужие» в дом попадали редко, но на всякий случай на дверце стоящего в коридоре шкафа с диссидентской литературой висел колокольчик, чтобы было слышно, если кто-то решит заглянуть внутрь.
«А наши совместные завтраки и ужины! Это был настоящий ритуал! Каждый вечер родители садились за стол, выпивали по рюмочке и со словами “ну, давай от гудка” начинали подробнейшим образом рассказывать друг другу весь свой день, не пропуская ни одной, самой скучнейшей, как мне тогда казалось, детали. “Вот вышла я из дома, – начинала мама, – подошла к машине, и вижу, что вместо машины – сугроб!” А Зяма, замерев от драматизма ситуации, с неподдельным ужасом восклицал: “Девочка моя! Да что ты говоришь! Вот прямо такой огромный сугроб?” И так до глубокой ночи. Иногда мне казалось, что им вообще больше никто не нужен».
Даже олимпийскому чемпиону было бы непросто перепрыгнуть эту столь высоко поднятую планку. «Когда мы с Денисом поженились, на завтраки он выходил с газетой в руках, а мои ультиматумы привели к тому, что мы перестали вместе садиться за стол, – смеется Катя. – Ну, ничего, приходится как-то приспосабливаться». «Приспосабливается» она вот уже целых двадцать три года, и их с Денисом тоже сильно «подросшая» за годы совместной жизни квартира собирает за столом-сороконожкой не меньшее количество друзей, чем этот дом в Пахре.
Московская квартира, которую Катя, по ее словам, «ненавидит» с того момента, как в их дворе построили новорусскую многоэтажку, заслонившую весь белый свет (в буквальном смысле слова), – это уже полноправное царство дизайнера Кати Гердт, признанной журналом Architectural Digest одним из лучших русских декораторов 2014 года. Она считает, что ей крупно повезло, потому что работа приносит ей не только деньги, но и колоссальное удовольствие. «Мне всегда нравилось делать ремонты, но, конечно, я не могла предположить, что из режиссера-документалиста вдруг смогу “переквалифицироваться” в декоратора».
Мне кажется, что при желании Катя может «переквалифицироваться» в кого угодно. Хоть в космонавта. Чем бы она ни занималась, делает это на износ, будто все время проверяет себя на прочность, и так, словно именно от результата ее деятельности зависит судьба мира. «У меня “запойная психика”. Во мне живет абсолютная уверенность: сколько я солью своей крови – столько и вернется взамен. Поэтому, наверное, и делаю все сама. И так со всем в жизни. Даже отправляясь в лес, умудряюсь собрать больше грибов, чем все остальные. Почему? Да потому что прикладываю к этому море страсти! У нас как-то потерялась собака. Я искала ее, не переставая, семь дней и семь ночей». Вопрос, нашла ли Катя собаку, просто неуместен.
Этим летом восьмидесятишестилетняя Татьяна Александровна в день как всегда шумно отмечаемого в доме Катиного дня рождения упала с лестницы. Четырнадцать переломанных ребер, два перелома позвоночника, открытая травма головы. «Врачи говорили, что девяносто восемь процентов людей после такого рода травм не выживают». Я не знаю, сколько «слила крови» Катя, но в день моего приезда к Гердтам в Пахру мы уже выбираем, какие сережки наденет Татьяна Александровна для вечерней съемки сюжета про Петра Ефимовича Тодоровского. И хоть она все еще в корсете, но уже садится с нами за стол и отдает распоряжения по поводу жарки грибов и капустного пирога к завтрашнему праздничному столу: 21 сентября – день рождения Зиновия Ефимовича.
Катя говорит, что ее настоящий дом еще не построен. Но свято верит, что это случится. Спрашиваю, знает ли она, каким он должен быть, этот дом. «Знаю! Я хочу-у-у… – мечтательно тянет она. – Хочу, чтобы были окошки и дневной свет. Чтобы были видны деревья. Чтобы было много воздуха. Чтобы можно было, как прежде, собираться всем вместе за большим столом, а не идти в ресторан. Мне кажется, что тогда я смогу вернуть ту неповторимую атмосферу, которая была в родительском доме».
Пока что своим домом Катя считает магазин-мастерскую на Фрунзенской набережной. Это ее гордость, ее детище, маленький островок покоя посреди шумно-суетной Москвы. Хотя географические и временные границы здесь стираются: сад и река за высокими, в пол, окнами, вместо второго этажа – мансарда с распахивающимися старыми дверьми. Каждого пришедшего сюда поят горячим чаем с домашней шарлоткой и угощают сваренным Катей или Татьяной Александровной рябиновым вареньем. Вопреки всей коммерческой логике вещи отбираются не по принципу «что лучше продастся», а «что нравится Кате». Каждый попадающий сюда предмет тщательно отбирается хозяйкой, которая, со свойственным ей азартом охотника, может проделывать десятки километров на парижском Maison & Objet или часами рыться в антикварных лавках всех времен и народов в поисках какой-нибудь занятной безделицы. Здесь нет «холодных», бездушных вещей: все они пропитаны жизнью и историей. Будь то шторы ручной работы, сделанные по эскизам старинных кружев маленькой французской компанией Les Coquecigrues. Или старая аптекарская баночка для трав с трогательной надписью Cocaina, или разбрызгивающая сотни хрустальных искр ампирная люстра.
Cпрашиваю Катю напоследок, чего ей хочется сейчас больше всего. «Хочу, чтобы были совместные ужины с Денисом, чтобы хватило сил, ума и широты души не потерять бабушкины и мамины традиции и передать это девочкам. И очень хочу забыть услышанную когда-то фразу, что счастье – это воспоминание».С