Кэти Митчелл:  Есть ли у нас право рожать детей в преддверии экологической катастрофы?

С«Дыхание» обозначает начало нового периода в вашей деятельности? Отчего вы отказались от такого выигрышного know-how, как синтез кино и театра?

Я бы не сказала, что от «Дыхания» начинается отсчет какой-то новой моей ипостаси. Я по-прежнему собираюсь работать в формате live cinema, монтируя фильм на глазах у зрителей из того, что происходит на сцене. Прямо сейчас разрабатываю сразу два таких мультимедиа-шоу, на два года вперед. «Дыхание» отражает другое — мое стремление постоянно затрагивать тему окружающей среды и климатических изменений. Я заинтересовалась этой проблемой еще в 2011-м, когда работала с британским ученым Стивеном Эммоттом над перформансом «Десять миллиардов», копродукцией Авиньонского фестиваля и лондонского театра Royal Court. У нас получилась такая театрализованная лекция о перенаселении, землепользовании, водных ресурсах, пище, транспорте и климате. Целью было просто и ясно донести научные взгляды до обычных зрителей, которые ходят в театр, а не читают научные исследования. Вышло так, что в первую очередь я для себя открыла гигантский пласт знаний, осознала, что происходит с окружающей средой, и поняла, что обязана работать с этой проблематикой. «Дыхание» — моя вторая, уже более осмысленная постановка, посвященная экологии. А сейчас я вместе с другим ученым, Крисом Рэпли, готовлю премьеру в Royal Court — «2071», об истории изменений климата.

СЧто вас подвигло скрестить театр с кинематографом?

Два мощных источника. Первый — собственно кино, моя страсть к нему, особенно к небританским фильмам: ранний Ингмар Бергман, удивительное советское кино 1960–70-х годов и особенно «Иваново детство» Тарковского, «Восхождение» Ларисы Шепитько и «Иди и смотри» Элема Климова. Второй — влияние театральных коллективов, использовавших в перформансах кино и видео, нью-йоркской The Wooster Group, например, или британских трупп Hesitate and Demonstrate и Impact. Возможно, следующим моим опытом live cinema будет адаптация «Соляриса» — с участием американского специалиста по спецэффектам.

СВы не думали о сходстве своих кинотеатральных экспериментов с фильмами Ингмара Бергмана?

Разумеется, думала. Иначе и быть не могло — я воспитывалась на кинодиете из Бергмана, я обожаю его фильмы, и в 1990-е мне повезло работать в стокгольмском театре Dramaten с бергмановскими актерами Эрландом Юзефсоном и Гуннель Линдблом.

СВ течение довольно долгого периода времени форма в ваших работах доминировала над содержанием: вы создали новый метод и демонстрировали его на удобных, скажем так, кинематографичных образцах драматургии. Как вы выбираете материал и темы сейчас? Что первоначально: форма или содержание?

Для меня форма и содержание всегда неразрывно связаны. В «Дыхании» основное содержание сводится к тому, есть ли у нас право рожать детей в преддверии возможной экологической катастрофы. Я постаралась придумать адекватную ему форму, посадив героев — молодую пару образованных горожан — на стационарные велотренажеры, работающие как генераторы электричества, и материализовав таким образом связь между нашими физическими усилиями и окружающей средой. Актеры безостановочно крутят педали в течение 73 минут — такой формальный ход помогает, по-моему, глубже прочувствовать идею.

СВы всегда на переднем крае — с самой актуальной формой и самым актуальным содержанием. Как обычно происходит: вы мгновенно чувствуете острую тему, например, перенаселение, или это результат долгого, внимательного вслушивания и всматривания в мир вокруг?

Я бы не согласилась с тем, что мои работы всегда так уж остро актуальны. Ну да, я обладаю довольно беспокойным разумом — все время в поиске новых театральных форм и сильной интеллектуальной платформы. Состояние окружающей среды — возможно, самая болезненная проблема наших дней, так что тут особой прозорливости от меня не требуется. Только решительность в ее сценическом отображении. Я, на минуточку, сама мать девятилетнего ребенка, большая часть моей жизни вне работы — это общение с другими детьми и матерями на детских площадках, в школе и так далее, и тому подобное. Возможно, это дает мне более выигрышную перспективу при взгляде на то, что всех страшно беспокоит: это внехудожественная точка зрения. И мои житейские отношения с другими семьями, учителями, представителями разных социальных слоев и расовых групп — вне искусства. Это общественно-политические отношения — они-то и помогают в выборе тем для работы.

СЛегко ли было отказаться от изощренных мультимедийных построений ради концептуальной простоты и строгости «Дыхания»?

Очень легко. Было просто здорово оставить всю мультимедийную сложность ради относительной сценической простоты.

САктерам, участвующим в «Дыхании», приходится нелегко? Они как минимум должны быть в хорошей спортивной форме.

Нам пришлось пригласить на постановку спортивного врача, а к обычным репетициям добавились диета, разминки, режим дня. Я не ожидала, что репетировать привычное для меня количество часов не получится — по медицинским показаниям. Сразу после прогонов актеры должны были есть. И вообще к каждому их шагу на этом проекте пришлось относиться очень бережно.

СКак долго вы репетировали?

Около двух месяцев.

СДекорация «Дыхания» крайне аскетична, потому что мы должны концентрироваться только на двух аспектах: непрерывном движении и диалогах?

Да, только актеры и велосипеды, ни на что иное вы не должны отвлекаться.

СЧем вам приглянулась пьеса Дункана Макмиллана?

Ему где-то около тридцати, он представитель молодой генерации лондонских драматургов, и для меня его голосом свои опасения по поводу экологии выражает новое поколение. Меня завораживает свежесть, точность и формальное экспериментаторство его пьесы. Для спектакля в «Шаубюне» ее пришлось перевести на немецкий — я не отлипала от переводчиков, чтобы интерпретация получилась максимально точной.

СГлавные герои хотели бы зваться «хорошими людьми» — что значит быть хорошим в наши дни?

Сложный вопрос. Персонажи «Дыхания» так и сяк мусолят слово «совершенство», пытаясь оправдать свои желания, даже понимая, что делать то, что хочется, совсем не то, что делать должно. И, как ни парадоксально, если они действительно хотят быть «хорошими», о ребенке им надо забыть.

СПремьера «Дыхания» в Берлине прошла почти год назад — как публика воспринимает спектакль? И чем, по-вашему, русские зрители отличаются от немецких?

Немцы любят эту постановку, они даже находят ее весьма забавной. Насчет русских зрителей прогнозировать не берусь: я понятия не имею о демографическом или социальном составе аудитории и не знаю, насколько вообще вы обеспокоены изменениями климата и перенаселением.

СКакие тексты вы собираетесь ставить в будущем? Собираетесь ли возвращаться к русской драматургии?

Пока непонятно. Мой следующий проект — «Счастливые дни» Беккета, за ним — опера Генделя «Альцина». Чехова очень люблю, но я уже ставила все его пьесы, кроме «Платонова». Возможно, обращусь к драмам Горького и Тургенева, и еще всегда под рукой великая проза Тургенева, Толстого, Достоевского и Солженицына.С