Вадим Рутковский:  Рок, стеб, БДСМ и Пригов: революция в теории и в «Практике»

«Переворот» стал первой, незапланированной, но логичной премьерой 10-го юбилейного сезона «Практики». Он родился из выступления студентов Школы-студии МХАТ на «Ночи искусств» в Третьяковской галерее в ноябре 2014-го, когда «брусникинцы» и режиссер Юрий Муравицкий сочинили для проекта «Пригов.text» два эскиза — по «пьесе с пением и поруганием зала» «Я играю на гармошке» и «радиотрагедии для двух репродукторов» «Революция». Теперь то действо — расширенное, дополненное, отшлифованное и отточенное — превратилось в «Переворот», возвращающий в «Практику» и молодых артистов, чьи учебные работы стали полноценным репертуарным спектаклем «Это тоже я», и Дмитрия Пригова (1940–2007), активно участвовавшего в жизни и деятельности «Практики» со дня ее основания. В рок-оперу, напоминающую о тоталитарной иронии в формате Laibach. В спектакль, обладающий и художественной, и социальной значимостью (уже второй — после «Что делать» в БДТ — в этом сезоне).

«Банда Брюса»

О том, чем так прекрасен курс, о котором уже года три с восторгом говорит просвещенная общественность, нам рассказывал сам мастер, Дмитрий Брусникин, накануне премьеры «Конармии». Я к восторгам относился не без скепсиса, но именно после «Переворота» сдался и признал новых артистов лучшими из молодых. В фантазии по кровавым мотивам Бабеля, равно как и «Втором видении», предыдущем совместном проекте студентов и режиссера Максима Диденко, преобладало коллективное тело «брусникинцев», пластическая сила и отчаянность. Свидетельством «коллективного разума» курса были «Это тоже я», коллекция внимательных и язвительных наблюдений за современниками, «Выключатель», умно и легко сплетавший семь пьес Максима Курочкина, и драматургический опыт «Место действия. Тексты», в рамках которого ребята самостоятельно написали по пьесе. В 90% случаев эти дебютные опыты непрофессиональных сочинителей оказались замечательными; жаль, что читки были разовым событием театральной лаборатории СТД, поэтому опишу здесь — для истории — один исключительный гэг на горячую тему. Видеозапись встречи Валентины Матвиенко с крымскими детьми-сиротами «брусникинцы» сопроводили собственным текстом, вложенным в уста нынешней председательницы Совета Федерации: «Это ваши родители проголосовали за присоединение Крыма».

Не буду обзывать «Переворот» «самой зрелой на сегодня работой» — в ней с лихвой наглости, драйва и настоящего рок-н-ролла, применительно к которым слово «зрелый» неуместно, но это большой (пусть и играющийся на крошечной сцене) синтетический проект, где и тело, и ум, и честь с совестью — в единении.

Полусерьезные, всегда с игрой и издевкой, тексты Пригова сегодня звучат подозрительно актуально: ще не вмерла вязкая советская среда, наоборот, оказалась не отвратительным пережитком, с которым покончили революционные перестроечные годы, а одной из голов вечной, неистребимой обывательской гидры. И вот, например, стишок, опубликованный в том же сборнике, что и использованная в «Перевороте» пьеса «Я играю на гармошке», звучит этаким вневременным ироничным сколком с вполне серьезных (выстраданных, мля!) переживаний российского обывателя: «Вот я маечку стираю / А кто-то воду отключил / Так чего ж я так стараюсь / Можно и в старой походить / Пусть они там, иностранцы / В белых там воротничках / Ходят на люди, на танцы / Ну а мы — простой народ».

Актеры — все в очечках и отутюженных костюмчиках, с ручками в нагрудных карманах, не рок-банда, а образцово-показательный коллектив государственного учреждения — кладут приговские тексты на музыку (очень, кстати, хорошую — я бы мечтал включить диск с саундтреком спектакля в свою фонотеку), извлекают рок-энергетику из самих слов. Начинают с разминки, короткими стихами, продолжают задирающей зал пьесой «Я играю на гармошке», завершают «Революцией». Всё в согласии с мудрейшим заветом одного американского классика: если начинаете барабанным боем, заканчивать надо атомным взрывом.

Цитата из пьесы

Вася: Ладно (смотрит вокруг, вспоминает.) Ничего. Давай, споем. Я играю на гармошке... (к залу) Все вместе. Раз, два — начали! Я играю на гармошке у прохожих на виду... Еще раз! Дружнее! Я играю на гармошке... (Зал поет.)

(К какой-то старушке, которая привлекла его внимание.) Что, бабуся, весело? Смешно?

Бабушка: Смешно, сыночек, смешно.

Вася: А чего ж это так тебе смешно?

Бабушка: Смешно, сыночек, смешно.

Вася: Пойдем, бабуся, на сцену. Там еще смешнее будет.

Бабушка: Ой, да что ты, сыночек.

Вася (выводит старушку из ряда и подталкивает к сцене): Идем, идем. Не бойся, бабуся, все будет в лучшем виде.

Бабушка: Да что ты, сыночек.

Вася: Ничего, бабуся, ничего. (Выводит ее на сцену. Петя и Коля берут ее за руки.)

Бабушка: Чтой-то, сыночки, вы делаете?

Вася: Ничего, бабуся, ничего. Смеяться будем. Может, тебе платьице мешает? Так мы его мигом. (Начинают стаскивать с нее платье.)

Бабушка: Ты что это, сыночек? Стара я уже.

Вася: Ничего, бабуся, мы поможем.

Бабушка (начинает странно подергиваться всем телом): Ой! Ой! Ой! Ой!

Вася: Все, бабуся, будет в лучшем виде.

(Старушка дергается все сильнее и поспешней, потом обмякает и повисает на руках у Пети и Коли.)

Петя: Что это она?

Коля: Померла, может?

Вася (крадучись подходит к старушке, смотрит): И точно. Померла, падло. Давай-ка смываться».

Субмиссивы и доминанты

В «Я играю на гармошке» зрительный зал подвергается насилию. Проводники насилия — Вася, Коля и Петя, три хулигана (советская интеллигенция заклеймила бы их «гегемонами», «жлобами» и «хамами»), действующие в иные моменты как отличники школы ФСБ, оттого и три милиционера им не указ, напротив, верные союзники в «поругании» робкого народа. Зарвавшееся большинство, растаптывающее тонкую хилую «прослойку», власть, питающаяся безволием и трусостью граждан, закаленная в советские годы риторика психологического давления – все аллюзии на поверхности. Но резкая саркастическая реакция на неосовок — не единственная сторона «Переворота». Равно значима и обязательная для Пригова рефлексия об отношениях зрителя и искусства, примеряющих на себя роли «субмиссива» и «доминанта» (как в одном популярном фильме, только с куда большим количеством оттенков). В доминанты, конечно, стремится искусство — сакральное, великое, наделяющее творца-поэта-драматурга властью удава над публикой-кроликом, еще более безраздельной, чем власть распоясавшегося Васи (собственно, играет «злодеев» трио не просто убедительных, но и чертовски обаятельных артистов). Властью этой поэт не может не упиваться, а вот гражданин обязан противостоять; этот навязчивый, почти параноидальный приговский дуализм Юрий Муравицкий и Ко превращают в восхитительно легкий — при всем обилии измерений — спектакль.

Парадоксальный смысл у венчающей «Переворот» «Революции»: дикая приговская какофония, разворачивающаяся предположительно на Красной площади во время многомиллионной демонстрации, все эти отдающие величественной шизофренией «Пропустите вперед правую колонну, товарищи! Пропустите вперед правую колонну, товарищи!.. Равноправие, товарищи! Социализм, товарищи! Православие, товарищи! Коммунизм, товарищи!» мутируют в побоище, «ровняйте колонну» через «бурчание» и «копошение» переходит в бунт. Но устроители его на сцене отдают полный отчет в игрушечности этих революционных настроений: «Переворот» «брусникинцев» пахнет не гарью и порохом, а печеньем. Сцену покрывают останки кондитерских изделий, уцелевших в короткой интермедии между пьесами; Пригов, а вслед за ним и его блистательные интерпретаторы, смеются и над собой, переворачивают и себя тоже. Этот финальный сладкий взрыв можно трактовать и как трезвое признание малости собственных сил: пока мы только дети, нам расти еще, расти. Кто-то из коллег применительно к постановке не удержался от словосочетания «социальный пессимизм». Но какой же, к черту, пессимизм?! Стране, в которой подрастает такое поколение, рано ставить ноль.