Один день на фабрике бриллиантов
Поезд Москва — Париж отходит в 7:40. Мужчины раздеваются до маек и щурятся от солнца, женщины дремлют, подложив под голову ладонь. Сидячий вагон опорожняют в Смоленске, парижский поезд едет дальше.
Смоленск — город-герой, не переживший своего геройства. После войны тут жили в землянках. Пустоту заполнили кое-как: фрагмент крепостной стены упирается в сталинку, панельный небоскреб торчит меж изб. Рекламируют работу грузчика и лечение алкоголизма — два тупиковых пути предлагает Смоленск. И третий путь — фабрика бриллиантов на улице Шкадова.
— Здесь не надо фото. Люди неглиже.
В цеха два входа: женский и мужской. Каждое утро людей раздевают до трусов и выдают рабочую одежду. Каждый вечер — раздевают до трусов и выдают гражданскую. Все не так, если где-то в цеху бриллиант вылетает из шлифовального круга. Загорается белым и красным слово «потеря», и людей раздевают уже догола. Цех пылесосят, мусор сжигают, бриллианты — не горят.
Раньше была еще раковина и человек при ней. В раковину плевали. Человек проверял, нет ли в слюне бриллиантов. Потом человека сократили. Как и психолога, который следил, чтоб у рабочих не было срывов.
— Наш огранщик получает 30 тысяч рублей. Но по сравнению с индийским огранщиком он берет очень дорого. 90% мировых алмазов гранят индусы. У нас почти 2 тысячи человек работают, а у них — миллион. Гигантский выбор рабочей силы. У них и детский труд, и без выходных, и на логистику не тратятся, и на отоплении экономят. И к ним не придет Ростехнадзор, не скажет — как это так, эксплуатируете людей. Все это нам мешает с ними конкурировать.
Гендиректор завода «Кристалл» — Шкадов-младший, сын того Шкадова, в честь которого улица. У него грипп. Я с замом, Николаем Афанасьевым. Это его слова — курсивом. Может показаться, что мы с ним вместе бродим по цехам, перекрикивая рев шлифовки. Но мы обедаем, звенит хрусталь, и визави неторопливо объясняет, откуда берутся алмазы. Сначала в Москву выезжают эксперты по сырью. Говорят: отсыпьте нам таких-то, и эдаких немного, с графитовыми включениями. Мешок алмазов погружают в неприметный голубой фургон спецсвязи. Если увидите такой на трассе М1, знайте: внутри — угрюмые автоматчики и куча денег.
Серую робу на плечи и айда в цех. Миллион баксов похож на грязный снег. Я держу на ладони пакетик сырья — серых, корявых алмазов.
— Это же десять квартир.
— Десять сроков! — хохочет огранщик и прячет под рукав татуировку: сердце, якорь, Саня.
— Мы государственное предприятие, и 99% процентов сырья получаем от «Алросы», где тоже большая доля государства. Если нас захотят продать «Алросе»,то продадут. Тем более что в план приватизации нас поставили на 2016 год. Но «Алроса» к покупке относится скептически. На хрена козе баян? Бизнес у нас непростой, низкомаржинальный: работаем на малой добавленной стоимости. Радуемся, когда получаем 10-15%. А вообще выходим в ноль. Впрочем, как и всякое ограночное предприятие. Для того, кто захочет в нас инвестировать, работы в ноль точно недостаточно.
Я вызубрил этапы производства: разметка — распиловка — обдирка — подшлифовка — огранка — проверка — оценка. На первом этапе царит Филимоныч. Он фотогеничен. Разметчиков много, а снимают только его. Профи узнает профи по хвату лупы. Филимоныч берет лупу здорово. Так все говорят.
Всякий алмаз можно разметить по-всякому. Бывают сложные — в работе по неделе. Бывают проще, по пригоршне в день. Филимоныч заранее знает, что получится из камня после огранки: три кабошона, две «принцессы» или один «радиант».
— Мы раньше как работали? Калькулятор, штангенциркуль. И отлично работали!
И Филимоныч ревниво косится на микроскоп фирмы «Лейка» и израильский трехмерный сканер, которые теперь работают за него. Потом протягивает камень и лупу: видишь трещину? Не вижу, но верю, что там.
— Вот перед вами алмазы — от мелких до крупных. От камней со включениями до самых чистых. От дешевых желтых до дорогих белых. Берем эту гору и рассматриваем по каратам. 90% по массе дает только половину стоимости. А 10% — дают другую половину стоимости. Мы можем конкурировать именно в этом сегменте. Там, где стоимость труда размывается. Где каждая сотая доля карата дает вклад. Мы просто вынуждены производить качественный товар. Чем выше вы идете, тем более предвзятые и дотошные покупатели. Пропорции у нас должны быть отличные, огранка отличная, источник сырья не вызывать сомнений.
Раньше крупные камни кололи молоточком. Так поделили самый большой алмаз в мире — 600-граммовый «Куллинан». Потом алмазы пилили алмазами — циркулярной пилой с напыленной алмазной крошкой. Сейчас их пилят лазером. Процесс не впечатляет. Оператор лазера обижается:
— Это же не джедайский меч, чтобы рубить камень, как колбасу. Он его просто лущит слой за слоем.
Лазер сократил и время работы, и рабочие места.
— Тут раньше в основном иногородние работали. Смоленских загнать трудно было. Потому что работать надо. А иногороднему некуда деваться. Я вот из Узбекии. Советской еще Узбекии. Когда приехал, сначала мыкался по бурсам. Напился, подрался с физруком, выперли. Ну, пошел на «лампочку» — тут ламповый завод. Невыносимо. Конвейер. Потом пошел учеником фрезеровщика. Мне как раз шестнадцать исполнилось, дали общежитие, стипендию 36 рублей. Обед стоил во вторую смену тридцать копеек, меня это спасало. Потом женился, то да се, забеременела, а я попал на «Кристалл». В общем, отработал кольщиком пять лет. За день моя проходимость была — сотня камней. А потом пришел лазер.
— В России бизнес делать неудобно. Мы самое большое ограночное предприятие в России и Европе, а у нас с финансированием проблемы. Финансы — больше трети наших затрат. После украинских событий работать стало гораздо сложнее. Раньше мы кредитовались под 12%, а сейчас не привлечь кредит менее чем за 18%. Пару месяцев назад даже под 22% не давали. Кредитуемся-то мы внутри России, но российские банки ведут себя одинаково: для них изменилась стоимость ресурса — они поднимают стоимость ресурса нам… Но на тему Украины я предпочитаю не говорить. Я в другой парадигме существую. Для меня во всем важен профессионализм. А чо печалиться? Вы лучше посмотрите статистику производства. В целом по России. Не только по нашей индустрии.
Полная бриллиантовая огранка — 57 граней. Упрощенная, для мелких камешков — 17. Но даже такую не доверят автомату. Автоматически гранят лишь невидимую глазу часть бриллианта — восемь крупных граней, что образуют «шип».
— Автомат качества не дает!
Старое доброе недоверие работяги к машине. Впрочем, и правда — не дает. А человек, который дает настоящее качество, за годы труда и сам превращается в автомат. В приложение к гранильному станку «Гран-1». За смену на нем можно сделать несколько мелких камней. Или один повышенного качества — сертифицированный triple excellent. Он будет стоить, как зарплата огранщика за год. 57 граней в день. 22 дня в месяц. 12 месяцев в году.
— Камни часто лопаются. Цена может упасть в десятки раз. Один огранщик делал дорогой камень — 30 тысяч долларов. Он уже заканчивал работу. Камень лопнул на последнем клине. И вот он сидит и плачет. Понятно, это не его вина — камень был предрасположен, не выдержал нагрузки. Но это характеризует отношение. Люди чувствуют, что создают что-то. Болеют как за свое. Мне кажется, что у нас люди переживают за свое дело. Есть ответственность перед предприятием.
Я не верю в ответственность. Я верю в страх и геометрическую прогрессию. Два камня по полкарата стоят в два раза дешевле, чем один каратник. Масса — это все. И если потерял массу, если подшлифовал грань до неправильного уровня, то тебя оштрафуют. Не на стоимость бриллианта, конечно. Могут просто не выплатить часть премии. Три, четыре тысячи. Гуманно. Но для рабочего этот штраф дороже камня, который он все равно никогда не купит.
— Народ сидит на сдельной оплате. Лишний раз в туалет не сбегать. Вот и боятся.
Так шепнул старый огранщик. Хотя перешептываться запрещено. Ну, не то что запрещено, а просто нет на это времени.
— Бизнес растет там, где есть условия. Нельзя просто натыкать морковки в целину. Вот индусы — они же такими стали не за один год. Они сначала гранили мелочь на коленке. Никто всерьез их не воспринимал. Но в какой-то момент индийское правительство озаботилось проблемой: заняли кучу людей, организовали господдержку. Госбанки дали кредиты под низкий процент. Устроили несколько зон свободного перемещения товара. Нам тоже нужна полная свобода действий. Отсутствие контроля. Мы связаны лицензиями, согласованиями, недели на это тратим — а у них уходит пара часов. И теперь все яйца мировой огранки лежат в одной корзине. В индийской. Как же противостоять машине с миллионом человек огранщиков? Можем только выжидать. Выдерживать. Сжиматься.
На фабрике бриллиантов мужчин и женщин поровну. Но на проверке и оценке — только женщины. Дело не в тонком художественном чутье или других стереотипах про слабый пол. Все проще: не бывает женщин-дальтоников.
— Прохожу я стажировку. Нам показывают камень и говорят: седьмая группа с отчетливым желтым цветом и с хорошо заметными небольшими включениями. Мы целый день его вертели: ну где этот желтый цвет? Где включения? Видеть камни — это не всякий может.
Передо мною черный бархат, и десять бриллиантов выложены в ряд. Диаметр двух крайних отличается в пять раз, масса в сто раз, цена в десять тысяч. Я вижу, что хрустальный шарик слева больше и красивей, чем сизый кругляшок справа. Но это все, что я вижу. Человек без подготовки даже не отличит синтетический бриллиант от настоящего.
— Рынок бриллиантов — дикий. Люди смотрят, какой пробы золото, но не понимают, что там у бриллианта на бирке. Многие производители играют с характеристиками. Взяли, завысили. Разница в одну группу цвета или чистоты приводит к повышению стоимости на 15%. Камень 1,99 карат будет на 25% дешевле, чем 2,00. А разницы вы вообще не увидите. Сертификат — вот что защищает западного потребителя и не защищает нашего. В Америке есть гемологический институт — GIA. А у нас покупатель радуется: ах, какой бриллиант за маленькие деньги!
Все думают, что на фабрике бриллиантов делают колье и сережки, и кольца с камнями по десять карат, чтоб жить долго и счастливо, как в Голливуде. На самом деле здесь делают просто бриллианты. Продают их международным дилерам, а те уже — ювелирным домам. 99% бриллиантов — на экспорт. Оставшийся процент — в свое ювелирное производство.
Так завершается путь некрасивого твердого камня — от якутской земли до оправы из белого золота. Ювелиров мало, их закуток похож не на завод, а на мастерскую. Четверо дизайнеров переводят эскиз в 3D-модель. Дальше — реальная пластмассовая модель на прототайпере. Бородатый литейщик включает печь. На выходе — неказистая, как бы пластиковая штуковина: неполированное золото ничем не лучше неограненного алмаза. За дело принимаются полировщики, монтировщики и закрепщики. А потом девица в красивом платье красиво открывает витрину красивого шоу-рума, и я выбираю ракурс получше, чтобы сфотографировать кольцо с бриллиантом. На кольце ценник, на ценнике — шесть нулей. Экскурсия закончена.
— Cам-то я в отрасли больше 20 лет. Окончил Ленинградский кораблестроительный, инженером. А тут как раз все развалилось. Идти некуда. Вернулся в Смоленск. Начинал с азов, был технологом, занимался огранкой. А потом в торговлю перешел. Потенциал роста тут большой. У нас другой замдиректора тоже из огранщиков. Здесь можно сделать карьеру. Но так-то мест не очень много. Если нас закроют — людям тяжело придется. Хотя и так в Москву уезжают люди. Это естественно, когда большой город под боком. Кто вырастает, кто видит перспективу, кто больше себя ценит — все уезжают. Вымывается народ.
Он честный топ-менеджер, он ни на что не намекает. Но, кажется, однажды уедет и он. А я уезжаю уже этим вечером и хочу погулять по остаткам города.
— У нас тут храм, обязательно посмотрите! И могила генерала какого-то. А еще есть кафе одно у вокзала, там валерьянку подают. А еще переход подземный!
Да тут даже Днепр есть, но никто не смеется на набережной. И в забытый музей приезжает фальшивый Шагал. Одинокий ребенок поет Шевчука в переходе. В нулевые Смоленск опустел окончательно. Бывшие заводы нашинкованы торговыми центрами. У вокзала — рекламный щит: «Добро пожаловать в столицу русских бриллиантов». Поезд Париж — Москва прибывает в семь.