Дмитрий Ликин, главный художник Первого канала: Я почти всегда смотрю телевизор с выключенным звуком
Автор ~ Юлия Александрова
Я не помню свой первый день работы на канале. И какой это был год, тоже не помню. Мне кажется, я здесь всегда. У меня вообще память скорее оперативная, чем долгосрочная. Я какие-то события в краткосрочной перспективе помню с деталями и запахами, а в долгосрочной — не очень.
Мы с моим коллегой Женей Райцесом сбежали на телевидение из мира моды, где вполне неплохо себя чувствовали. Мы когда-то сделали первый глянец в этой стране, он назывался «Империал», потом запустили явление культуры — или субкультуры, что точнее — под названием «Птюч». В конце 90-х мы делили должность креативного директора журнала Harper’s Bazaar. Помню, как Наташа Козлова — первая леди модной журналистики — познакомила меня с Юбером де Живанши, который тогда еще стоял во главе дома «Живанши». Это было тогда очень волнующе, очень круто — мода-шмода, девки полуголые. Но мы сбежали.
Я не знаю, чего хочет зритель. Это знает генеральный директор. У него есть некий специальный орган, который улавливает некие хтонические колебания этой земли, аудитории, которая на ней произрастает. А я их совершенно не улавливаю. Если бы канал выглядел как хотелось бы мне, он выглядел бы несколько иначе. И он бы не имел ничего общего с популярностью. Но я тут не самовыражением занимаюсь, не художником работаю, а арт-директором. То есть выполняю профессиональные задачи и стремлюсь, чтобы упражнение в рамках поставленной задачи было выполнено на хорошую оценку. Желательно не ниже чем на четыре с плюсом. Хотя бывают сбои, конечно.
Я не считаю, что попасть на телевидение сложно. Мне написала какая-то девочка: «Я очень хочу у вас работать». Я ответил: «Ну приходите». Она пришла, правда, выяснилось, что она решительно ничего не умеет, но теперь как-то пообтерлась и уже умеет все.
Я почти всегда смотрю телевизор с выключенным звуком, потому что я один из немногих людей, которые работают на то, что отличает телевидение от радио. Вы все смотрите оформленное радио. Моя профессия — заниматься телевидением, тем, что ваши глаза получают. Вот для того, чтобы отсечь лишнее и не обманывать себя, я и смотрю телевизор без звука. Тогда я имею дело с тем смыслом, который транслирует сама картинка.
Если рассматривать Первый канал как плей-лист, это сильно богаче любого конкурентного предложения. Как плей-лист мы круче, лучше, выше, сильнее, интереснее, зрелищнее многократно, чем любой мировой канал, а как изобретатели контента мы сильно менее известны. Русское телевидение, кроме программ «Что? Где? Когда?», КВН, «Жди меня» и некоторых других, ничего само не изобрело, все остальное — так или иначе адаптированные под нашу аудиторию форматы.
Телевидение сколько угодно может выдерживать конкуренцию с интернетом. Интернет пока не отрастил у себя тот орган, который бы занимался производством высокопрофессионального контента. Так или иначе это размещение чужого контента. Поэтому это даже не вопрос, кто сильнее: слон или носорог, это разное вообще. Нельзя же сравнивать селедку и теплое.
Кто лучший телеведущий? Хрен его знает. Видимо, Малахов, судя по долям аудитории и эмоциональной ее реакции. Для другого сегмента аудитории это, наверное, Ургант. Я лично не знаком с такими людьми, но подозреваю, что они существуют, для которых Дмитрий Киселев — главный ведущий.
Я абсолютно не согласен с массовым зрителем. За редким исключением. И дело не в каком-то высокомерии. Просто кто-то любит яблоки, а кто-то груши. Людей, которые любят сладкое, в целом гораздо больше, чем людей, которые любят горьковатое. Я вот имею несчастье принадлежать к тому проценту аудитории, которая любит горьковатое. Говорят, неправда, будто люди любят белое вино и дохлых блондинок, что реально они любят сладкое красное вино и «полноценных» брюнеток. Так вот, я довольно искренне люблю белое вино.
Часто ли мне приходится говорить «нет»? О, постоянно. Когда приходит какой-нибудь дурак и приносит какую-то фигню. А таких много.
Я не хотел в детстве прославиться — был абсолютно уверен, что я уже суперзвезда. Смотрел какие-то художественные альбомы и понимал, что есть же ребята, которые что-то обсуждают между собой: Рафаэль, Микеланджело, и я вполне понимаю, о чем они говорят.
У меня много лет ушло на то, чтобы привыкнуть к мысли, что не всегда надо настаивать на собственном видении. С годами я понял, что иногда лучше вообще не лезть. Допустим, руководитель отдела видеодизайна — замечательный профессионал, я многие годы пытался заставить его изготавливать ровно ту картинку, которую я придумал. А у него к этому не вполне руки лежат, он способен выполнить упражнение, которое я заказываю, но не так, как я ему заказываю. Он способен сделать это лучше, но немножко по-своему.
Труд продюсера, независимо от того, чем ты занимаешься, — это всегда главным образом энергетическая затрата. Для меня сейчас в мои 48 лет главная сложность этой работы — это именно энергозатраты. Как что нарисовать — это, в общем, фигня, эмоциональное взаимодействие сложнее.
Принципиальное новое на телевидении придумать, наверное, нельзя, но какие-то бесконечные боковые отростки возможны. Принципиально новое происходит только с появлением какой-то новой, невероятной могущественной технологии. Через какое-то небольшое время с дистанцией в два года максимум мы получим широкополосный доступ в любую точку земного шара с любого устройства, и тогда телевидение, конечно, радикально изменится.
Если у вас есть возможность пойти в театр, прочитать книгу, пойти на выставку, то смотреть телевизор вам категорически не надо. Но если у вас нет возможности пойти на выставку или в театр (а у подавляющего большинства людей такой возможности, к сожалению, нет), тогда у вас мало шансов куда-то деться. Другое дело, что есть один важный момент, который тебе не даст театр или книжка, — то, что ты эту эмоцию испытываешь здесь и сейчас, когда ее испытывает еще три миллиарда человек на земном шаре. Отложенный показ финала чемпионата мира не способен заменить эмоцию переживания просмотра финала чемпионата мира онлайн.
Я не считал, сколько часов в день уходит на работу. Много. Притом что в офисе я физическим телом нахожусь не очень много. Особенно в последнее время, когда многое можно сделать на удаленном доступе. Мне важнее приехать в какую-то продакшн-компанию, в студию или цех, а эскизы можно получать и смотреть на экране устройства. Физическое мое присутствие в «Останкино» дискретно и не всегда продолжительное. А вот мозг работой занят, не выключаясь. Сплю с 2–2:30 до 8:30. Шесть часов. Нормально.
У меня есть еще какая-то активность, помимо телевизионной жизни. Я неплохой архитектор, мне даже удается что-то делать в этом жанре, небесполезное для этого города, хотелось бы верить. Мы с коллегой вроде научились делать какие-то смыслообразующие проекты, хотя, к сожалению, пока не научились на этом зарабатывать. Только что закончили реконструкцию Театра Станиславского на Тверской. Годом раньше сделали Крымскую набережную, которая стала знаменем новой урбанистической политики Москвы. Довольно большую роль в моей жизни играет институт «Стрелка», который мы с друзьями затеяли и который много чего изменил. Есть еще какие-то художнические амбиции. Есть пара затей для довольно странного кино. Если вдруг откуда ни возьмись возникнет масса свободного времени и денег, я точно знаю, на что их потрачу.
На какую жизнь я бы мог променять нынешнюю? Предложений не поступало, сложно сказать. Мне кажется, что я был бы неплохим горным гидом. А может быть, я бы сдох от скуки через два года, не знаю. Но мне кажется, я был бы замечательным горным гидом в любых высоких горах.
Читайте также в спецпроекте «Первые на Первом»:
Алексей Шмаков, директор оформления эфира: Эта работа научила меня говорить «нет»