Хлебное место. Репортаж-детектив с хлебозавода

Часть 1. Батон и банкротство

Этот хлеб едят в Кремле. Им кормят ветеранов в День Победы. А когда начнется новая война, им накормят всех: у хлебозавода №9 — мобилизационный заказ. Это значит — 60 тонн ржаного в сутки, если настало время «Ч».

И потому я позвонил не на четвертый или четырнадцатый, а на девятый — последний государственный хлебозавод Москвы.

— Директора, пожалуйста.

— Директора нет.

— А когда будет?

— Не знаю.

— А можно попасть на производство?

— Нельзя.

— А можно на экскурсию? Вот тут у вас на сайте: «Дети убедятся, как тяжел труд хлебопека».

— Нельзя.

— Расскажите хотя бы, зачем на батоне надрезы.

Короткие гудки. Секретарша подозрительно волновалась. Я мог плюнуть и найти другой хлебозавод. Но раздался звонок, хриплый голос представился Ниной и назначил встречу в кафе.

— Мы делаем только хлеб, белый и черный. Мелочь типа булок нерентабельна. Дела шли нормально, но старый директор накопил долгов, и два года назад назначили нового — Павла Кулешова. При нем-то нам и перестали выплачивать зарплату. Пекарям худо-бедно платили. А техническим работникам и начальникам отделов не платят по полгода. Обидно за завод!

И Нина Кокорина — бывший начальник отдела продаж — так стукнула по кофейному столику, что зазвенел серебряный браслет. Группа заговорщиков под ее руководством написала жалобу депутату Рашкину. Тот поднял шум, пошли проверки, результат — ноль: трудовая инспекция оштрафовала директора на тысячу рублей.

— А всем авторам письма сразу срезали ползарплаты за декабрь. С 40 тысячами можно было мириться — хлебозавод же не имеет особых прибылей. Но работать начальником отдела продаж за 20 тысяч... Потом предложили: хочешь сама уволиться или по статье? Интересно, кстати, не следят ли за нами. Не хотелось бы получить кирпичом по голове. Уверены, что надо продолжать?

Я взвесил факты: да, уверен. В ответ — пачка бумаг: бухгалтерский баланс за весну 2014 года, самый свежий. Чистый убыток — 19 миллионов.

— Долги не только по зарплате. За муку тоже. Но есть одна фирма, которая все эти долги скупает. Она и подала на банкротство завода. Пока что его дважды откладывали. У нас много госконтрактов до конца 2015 года, и если нас обанкротить, сорвутся все поставки. А мы кормим больницы в четырех округах!

Снова пачка бумаг под столом. Бегло проглядываю: госпиталь для ветеранов войн, НИИ детской травматологии, онкодиспансер, две дюжины больниц.

— В общем, есть люди, заинтересованные в том, чтобы завод побыстрей закрылся.

— Вы намекаете, что директор в сговоре с потенциальными покупателями и сознательно банкротит завод?

— Я ничего не намекаю, я фантазирую.

— Можно упомянуть ваше имя?

— Мне уже все равно.

— А зачем на батоне надрезы?

— Не задавайте лишних вопросов.

Часть 2. Завод и загадки

Москва, центр, Дмитровская. Три гектара бесценной московской земли. Рядом метро, электричка, Третье транспортное кольцо: хочешь — строй торговый центр, хочешь — дом на тысячу квартир. Но пока тут красивая сталинская руина — из тех, что никогда не признают памятником. Хлебом пахнет за километр.

План А — проникнуть в отдел продаж. План Б — сказать, что иду в отдел кадров по вакансии «машинист тесторазделочных машин» за 23 тысячи рублей. Но охранник впустил без вопросов, не прерывая дремоты, и я оказался в огромном и пустом дворе, где запах хлеба стал невыносим. От стены отделилась тень, сделала «псс» и слилась со стеной.

— Гость прибыл на проходную. Веду к точке сбора.

Так сказала тень в мобильник, а вот что она сказала мне:

— У нас с вами лучшая в мире разведка, не правда ли? Конкретно — Моссад. Если я правильно понял, с кем имею дело…

И сразу же стало как в плохом шпионском боевике.

Я говорил с четырьмя заговорщиками. Каждый упоминал про удар кирпичом по голове, говорил, что дети и внуки, и просил не называть никаких имен. Люди дрожали всерьез. Потому я назову лишь одно имя — Петр — и это собирательный образ всех, кто показывал мне цеха и открывал их загадки.

— Завод наш — как подводная лодка. Может жить автономно. Котельная своя. А знаете, паровые котлы какие? Английские, фирмы «Ланкашир», 1898 год! Красота. Если рванет, то рванет. А это цех ржаного. Он доисторический. Но смотрите, как красиво идет красивый хлеб!

По конвейеру тихо ползли коричневые буханки. Рядом стояла женщина, лицо — сплошь морщины.

— Не обращайте внимания. Она у нас полвека работала, сейчас уже не может, уборщицей устроили. Ее тоже сократят.

Хлеб — это просто: мука, дрожжи, сахар, соль и жир. Ингредиенты сливают в чан, где тесто доходит. Как дома, когда печешь пироги. Потом тесто делят на куски нужной массы, но случайного размера. Раскручивают на карусели до состояния кругляша. И пропускают сквозь особый батонный автомат, если нужен батон, а не каравай. Я хотел спросить про надрезы, но сдержался.

— У нас было пять печей по 25 тонн каждая. Потом одна сгорела, а другие… В общем, сейчас только одна работает. Делаем 20 тонн в сутки.

70 процентов всякого хлеба — мука. В 2009 году цена на нее подскочила почти в два раза. И завод впервые за свою историю ушел в минус на 3 миллиона.

— Жаловались Лужкову, просили послаблений по контрактам, но не было послаблений. Пришел Собянин, уничтожил рынки, и стало негде продавать. У нас на одном только Тимирязевском 5 тонн уходило. А в сетевые магазины не попасть: кабальные условия. Входной билет большой. Были бы мы частниками, был бы оборотный капитал, могли бы потратиться. Но у нас нет ни дотаций, ничего. Даже электроэнергия по предоплате. Да еще месячная разница в продаже и получении денег, мы же бюджетная организация. И вот месяц этот крутись как хочешь. А сейчас идут регионы на Москву, трамбуют стоимостью. У них и рабочая сила дешевле, и качество муки ниже. У них мука более низкого сорта, не хлебопекарная, а общего значения. На вид не поймем, на вкус понятно.

Типичные предсмертные жалобы всякого предприятия: сырье дорогое, власти лютуют, регионы прут. Это было интересно, но это была не загадка. Из печи летели скучные батоны. Я достал фотоаппарат.

— Подумай дважды, прежде чем жать на кнопку, — сказал Петр.

Какую кнопку? О чем подумать? Почему пекари в центре Москвы заговорили как у Тарантино? Как бы то ни было, из-за опасений Петра я не стал ничего снимать. Есть лишь два размытых фото на мобильник: буханка, ползущая к свету, и батон, падающий во тьму.

— Лучше давай сюда. Тут точно никого. Слушай. Ровно два года назад новый директор начал набор руководящего состава. Был один замдиректора, а стало восемь. Если суммировать их зарплату, как раз выйдет столько, сколько завод должен по зарплате всем остальным: 13 миллионов. А всего долгов 130 миллионов за 4 года. Накопил в основном новый директор, но у прошлого была та же функция — делать долги. А люди из ООО «Колос» скупают наши долги. Даже брали кредит под скупку. Я не знаю, что это за ООО. Знаю, что носатые, армяне. Говорили, что завод под снос, что здесь будет торговый центр. Они внесли сюда много денег. Очень много.

Батонный автомат взревел.

— Было уже три официальных заседания по банкротству, последнее назначено на 18 августа. Уже начали людей сокращать. Нас двести человек, но с 1 июня работаем в одну смену. Убрали начальника производства. Стадо без пастуха оставили. Людей, которые хотят нас обанкротить, понять можно. На зарплатах можно сэкономить 10 миллионов в месяц. Но непонятна позиция Росимущества. Мы же им принадлежим, это они директора ставят. То ли действительно завод никому не нужен — продать акции и все, то ли все в доле и там, наверху… Ты ведь не записываешь?

Я записывал.

— Сейчас так хотят вкладывать в производство! Реанимировать русскую промышленность! А у нас потенциал безумный! В наше непростое время, когда существует реальная угроза агрессии, мобилизационного заказа — не будет!

Все было ясно, остался вопрос про надрезы.

— Да это чтобы из батона вышел лишний углекислый газ. Но давай договоримся. Голоса моего не будет. Только слово. Лады? Потому что иначе…

И Петр рубанул ладонью себе по горлу.

Часть 3. Документы и дыхание

Я начал звонить, писать и разнюхивать. Следователь Останкинской межрайонной прокуратуры Василий Крылов подтвердил: да, есть такая проблема, даже дело уже заведено — 145-я статья, часть вторая, невыплата заработной платы, три года колонии. Про банкротство не слышал и вообще без комментариев, за подробностями — в Следственный комитет, но будьте покойны, подробностей никаких.

Депутат Валерий Рашкин, с которого и началось брожение, оказался мил и оптимистичен:

— На заводе уже начали выплачивать зарплату! Ну, не так и не в тех объемах, как я хотел, но все же... К тому же завели уголовное дело. Ну, не по той статье, по которой собирались, но все же… Обратили внимание на чехарду с этими лишними людьми! Хотя на мой взгляд тут все очевидно. Увод прибыли в иные структуры, искусственные задержки — сейчас так постоянно делают. Ко мне часто обращаются по банкротству. Даже предприятия покрупней. Саратовский «Нефтемаш» тоже вот подводили под банкротство, а ничего — работает.

А потом я написал три одинаковых запроса: в Росимущество, в управление по борьбе с экономическими преступлениями и на завод — директору. Вот что было в запросах:

— Как и в какие сроки будут погашены долги по зарплате?

— Какие трудовые функции выполняют восемь заместителей директора и в какую сумму обходится их ежемесячное содержание?

— Представители трудового коллектива заявляют, что руководство завода сознательно банкротит предприятие, вступив в сговор с третьими лицами. Можете ли вы прокомментировать это заявление?

Два письма остались без ответа, зато отписались с завода: не знаем, мол, ничего о вашем журнале, вот и отвечать не будем.

После этого мне стали звонить с неизвестных номеров и дышать в трубку. Тихое, сиплое дыхание. С таким звуком из батона выходит газ.

Думаю, это тоже ответ.