Когда они вернутся. Охватит ли Россию «донбасский синдром»?

Вернулись сотни — лечится один

Хотя воевать на Донбасс едут со всей России, главным центром притяжения ополченцев был и остается Ростов-на-Дону. Люди с шевронами «Новороссия» здесь толпятся на автовокзале в надежде присоединиться к какой-нибудь группе добровольцев, закупаются продуктами в «Меге» и проводят прямо на центральной улице акции по сбору средств. А еще они иногда заходят в храмы, чтобы получить благословение ехать на войну. Правда, как показывает опыт общения с местными священниками, такого благословения они не дают. Максимум — «на доброе путешествие».

Понятия «афганский синдром» и «чеченский синдром» набили оскомину. С научной точки зрения это посттравматическое стрессовое расстройство. Проявляется оно не у всех, но обследовать желательно каждого. Так считает главный врач ростовского лечебно-реабилитационного научного центра «Феникс» Ольга Бухановская. Она — дочь знаменитого психиатра Александра Бухановского. Того самого, что еще в 1984 году составил «проспективный портрет» маньяка Андрея Чикатило. Если бы не помощь профессора Бухановского, неизвестно, на сколько бы еще затянулось следствие.  

— Кроме ПТСР боевые действия могут спровоцировать химическую зависимость, — рассказывает Бухановская. — Как алкогольную, так и наркотическую. Также они могут возобновить прежнюю патологию. Маловероятно, что психически больного человека возьмут в армию, но в случае с добровольцами такое вполне возможно. Кроме того, война может послужить толчком для развития тех расстройств, которых, вроде бы, у человека и не было. Помощь в каждом случае должна быть разная.

— И чем же это все грозит при возвращении в мирную жизнь?

—  Дезадаптация в обществе, в семье, в профессиональной деятельности. Это депрессия. Ухудшается настроение, появляется мрачность, тоска, озлобленность, тревога. А еще в 90–95% случаев — это постоянно всплывающие картинки из прошлого. Они могут приходить и во сне, и когда человек просыпается. Военный врач, которого я наблюдала после чеченской войны, рассказывал, что ему снятся «шашлыки»: на солдатском жаргоне — человеческие кости с остатками обгоревшего мяса. Некоторым кажется, что они снова проснулись на войне — хватают невидимое оружие, кричат, отдают команды. Жены, спящие рядом, разумеется, в шоке. И чем тяжелее депрессия, тем больше возникает отгороженность от мира. Теряются прежние интересы, теряется на эмоциональном уровне привязанность, чувство любви, нежности. Разобравшись, что именно произошло с человеком, надо начинать лечение. У кого-то убирать чувство вины за погибших в бою товарищей: «Я жив, а они нет!», у кого-то — агрессию и гнев на командиров: «Они нас бросили!», а у кого-то — и на мирных жителей: «Вы жизни не знаете, а я все прошел!» или «Вы должны быть нам благодарны!». Людей, прошедших войну, надо учить справляться с «недостатками» мирных жителей, которые смотрят на мир несколько иначе. Еще более выраженной агрессия может быть у получивших контузии и черепно-мозговые травмы. Уже доказано, что гневливость появляется из-за изменений в мозге. Некоторые участки просто атрофируются. Нормализовывать надо и отношения в семье. Вернувшись с войны, гипермаскулинные мужчины начинают жестоко воспитывать детей.  Они искренне хотят вложить в них хорошее, но не понимают, что перегибают палку.

Потом Бухановская стала рассказывать про санаторно-курортное лечение, помощь в устройстве на работу... Кто-нибудь верит, что этим будут заниматься с идейными добровольцами и «солдатами удачи»? Если даже общей базы попросту не существует, а медали «За оборону Славянска» продаются за 699 рублей в интернете?

Бывшие участники донбасского конфликта почти не обращаются за психиатрической помощью. В «Фениксе» такой пациент всего один. Разглашать подробности врачебная тайна запрещает, но, как говорит Бухановская, проблемы с психикой у него были еще до войны. Теперь все усугубилось.

—  И что же заставило его обратиться к вам?

—  Мама. Поведение этого человека выходит за все рамки дозволенного. Он был неуправляем, а стал еще хуже. Такие люди могут быть опасны в мирной жизни.

За час разговора доктор Бухановская три раза сказала «не знаю». Она затруднилась ответить на три вопроса:

— Какой процент прошедших войну может иметь склонность к криминалу?

— Когда война бьет по психике сильнее: если человек идет на войну добровольно или по призыву?

— Как бывшие ополченцы будут воспринимать россиян, которые не считают участие в этом конфликте правильным?

Война – не для городских

Ответ на вопрос о криминальных наклонностях лежит в открытом доступе, в официальных документах. Правительство Ростовской области уже приняло постановление о вводе дополнительных мер по обеспечению правопорядка, и, по словам источника РБК, направлены они будут именно на бывших ополченцев. «Отметим, что если за весь 2014 года боевое оружие фигурировало в 10 официальных пресс-релизах правоохранителей, то за 2,5 месяца 2015 года таких сообщений уже 11», — сообщило агентство.

Вопрос про призывников и добровольцев оказался очень неоднозначным. Оказывается, куда важнее не то, идет человек на войну по своему желанию или нет, а то, в какой среде он рос. По крайней мере, так считает бывший военный психолог Станислав Гущенко, который в 2002–2004 годах служил в отдельном разведывательном батальоне 58-й армии СКВО. Спокойной обстановку на Кавказе в те годы было назвать никак нельзя, поэтому работать приходилось с теми, кто еще вчера участвовал в боях. Причем проверяли, говорит, всех поголовно.

— В наших методичках писали, что «среди прочих групп риска — люди, призванные из крупных городов». Потому что парень, который вырос в деревне или маленьком городе, воспринимает жизнь проще. Примерно половина наших срочников имели проблемы с законом до призыва, так что насилие, как в отношении него самого, так и исходящее от него, было для такого солдата не в новинку. К войне он тоже быстро привыкал. Другое дело — человек из приличной городской семьи. Для него война — это куда более сильный стресс. Что же касается ополченцев, то среди них тоже прослеживаются эти два типа: городские, которые пошли за идею, и деклассированная полукриминальная публика. Так вот, приличных мальчиков стресс может просто сломать. Они станут замкнутыми, асоциальными, будут иметь проблемы с созданием семьи. Их стресс направлен вовнутрь. А те, которые и на гражданке были агрессивными, вернутся еще более агрессивными. Грубо говоря, хорошие мальчики будут уничтожать себя, плохие — все вокруг себя. И еще: никто никогда не захочет откатываться в своем статусе назад. Здесь, на войне, он сверхчеловек. Здесь и священный патриотический порыв, и деньги, но главное: силой оружия ты можешь менять судьбы людей и получить все, что хочешь. А на гражданке придется снова работать за копейки. Правда, если человек сам пытается оправдывать свое асоциальное поведение тем, что «я Афган, Чечню и Донбасс прошел», это просто отговорки. Люди с настоящими нарушениями психики всегда считают себя нормальными.

Ряженые и не очень

— Там друзья, там свобода, да и, что греха таить, там можно и выпить, и закусить, и повоевать. Война ведь все спишет. Особенно это касается людей с криминальным менталитетом. Там он что-то решал, да и деньги водились. А тут он никто, — фактически повторил слова военного психолога один из приближенных атамана Козицына, пожалуй, самого неоднозначного командира украинской войны. И тут же добавил: — Мы не исключаем, что у кого-то из наших казаков шарики за ролики зайдут. Но все же психологически ломаются люди, у которых нет внутреннего стержня. Семья, дом, вера, какая-то цель. А если приходит, а у него здесь ни кола, ни двора — возьмет и пойдет обратно туда. У меня был друг Гена. У него были награды с шести войн, но между войнами он просто пил.

Казаков в Ростове много, и все они — разные. Есть реестровые — по сути, официальная структура, скованная кучей законов. Есть общественные, которые этой бюрократии не приемлют. Есть даже те, кто выступает за создание ДКР — Донской казачьей республики. Чтобы не попасть под статью за сепаратизм, добавляют: в составе России.

Официально от реестра на Украину не ушел ни один отряд, ведь реестр подчиняется правительству, а правительство официально в войне не участвует. В Крым уходил один — и тот небольшой. По слухам, некоторые реестровые считают такую позицию руководства трусостью.

— Я жду не дождусь посмотреть, что станет с нашим реестровым крылом казачьего движения, когда с войны вернется около 10 тысяч казаков, — сказал мне молодой казак Юрий. Сам он, хоть и реестровый, бывал и в Крыму, и под Мариуполем. По собственной воле.

Такие заявления — не шутки. Бурления в казачьей среде ни Дону, ни Кубани точно не нужны.

— Как думаете, будут стычки? — спросил я по этому поводу своего собеседника-козицынца.

— Рассчитываем, что ситуацию удержать сможем, — ответил он. — Если кто и будет неподобающе себя вести, то по пьяни. Будем утихомиривать. 

«Неужели я один готов драться на ножах?»

Ответ на вопрос об отношении некоторых ополченцев к инакомыслящим, можно сказать, нашел меня сам. Все началось с того, что один из весьма популярных в Сети ополченцев стал выкладывать на своей странице видео с унижениями украинских пленных. Например, он предлагал одному украинцу застрелиться, чтобы «стать героем и сохранить честь офицера», а другому — и вовсе застрелить товарища, чтобы спасти жизнь себе. Офицер, которому предлагали застрелиться, делать это отказался, а тот, кто должен был убить сослуживца, — нет. Пистолет оказался незаряженным и всего лишь тихо щелкнул затвором, но… что это меняет?

Всего этих подобий фильма «Пила» должно было быть выложено десять, причем, как обещал ополченец, каждая новая серия будет выходить тогда, когда старая наберет достаточно «репостов». Слава Богу, на третьей «серии» дело свернулось. «Я буду выкладывать компрометирующие “киборгов” видео до тех пор, пока моя цена не взлетит до той планки, когда меня и “киборгов” не обменяют на всех наших ополченцев», — объявлял автор о своих намерениях.

Несогласных с собственным представлением о добре и зле российский доброволец попросту вызывал на ножевой бой. «Бросали перчатку» и мне, когда наши с ним взгляды не сошлись в оценке чеченской войны.

— Выедем за Ростов на объездную. Два ножа в землю и погнали. Не очкуй. Я дам тебе право выбрать нож, — написал он.

Когда конфликт был все-таки улажен словами, автор видео разразился новым постом: «К Кириллу предъяв нет. Но объясните, почему я должен быть толерантным? Неужели только один готов драться на ножах?»

Не это ли та самая необходимость «мириться с “недостатками” мирных жителей», о которой говорила Бухановская?

«Чушь это все!»

— Все эти синдромы вами, журналюгами, во время чеченской войны и распиарены, — заявил мне другой знакомый доброволец. Военный опыт у него с 80-х годов — он был почти во всех странах, где ступала нога советских и российских «интернационалистов». — Это лили в уши населению, чтобы ослабить страну. И «вьетнамский синдром» американские психотерапевты выдумали — подсуетились на запах денег. Парням просто было некуда себя применить. На работу не берут, пенсий нет, бабы с хипарями откосившими тусят.

— А вызывать мирного человека на ножевой бой — нормально?

— А что в этом плохого? Открой любой дуэльный кодекс — это не запрещено. Я бы вообще законодательно дуэли разрешил.

— А картинки с войны тебе во сне не приходят? — пытаюсь я нащупать симптомы ПТРС.

— Нет. Эти байки на публику рассчитаны. Ни у кого из моих знакомых такого нет. Вот на первое убийство почти у всех одна реакция — блюют.

— Даже если убивают издалека?

— Да. Тут важно не зрелище, а осознание убийства. Блюют даже летчики, когда их по местам их бомбежек проводят.

— А сам никогда с военным психологом не общался? В роли пациента?

— На фига?! Я запойно не пью, на людей не бросаюсь. Когда служил, медкомиссию раз в полгода проходил. В том числе психиатра. Иногда приходил какой-то хрен с тестами. Но чего он там выводил, меня не интересовало. Ни тогда, ни сейчас.

Зная этого человека почти год, констатирую: на людей он действительно не бросается. Просто иногда рассказывает истории, как допрашивал украинских пленных «с пристрастием», замечая, впрочем, что если кто-то на войне применял «экспресс-допрос», это не значит, что он и в жизни его применит. «У нормальных людей война остается на войне». Но, если помните, военный психолог мне сказал одну важную вещь. Человек с расстройством никогда не признает своей проблемы. А единственного пациента доктора Бухановской лечиться притащила мама.