Андрей Курпатов: Смысловой герпес

Не подумайте, что я сошел с ума — просто забавное стечение обстоятельств.

В этом мае отечественная психотерапия отмечает свое двадцатилетие — предстоят чествования, празднования, конференции. Меня пригласили сразу в несколько мест — где «свадебным генералом», где докладчиком. В частности попросили сделать доклад о смысле жизни.

— В смысле?! — я аж поперхнулся от неожиданности.

— Ну как?.. — отвечают мне в телефонной трубке почтенным профессорским голосом. — С лечением психических расстройств нам, по существу, все понятно. Но время-то сейчас непростое — сами знаете. В обществе кризис — ориентиры потеряны, ценности утрачены… Надо же разобраться, в чем смысл жизни. А вы философией занимаетесь — вот и расскажите. Поверьте, это всему психотерапевтическому сообществу очень интересно!

Я был ошарашен. Нет, не тем, что кто-то думает, что смысл жизни могут разъяснить философы (хотя само по себе это, конечно, нонсенс). И не тем, что этот вопрос адресуют именно мне (хотя странно, что кто-то думает, будто бы я могу это знать). И даже не тем, что данный вопрос интересует психотерапевтическую общественность (я бы на ее месте пока еще поразмыслил над психическими расстройствами — право, есть чем заняться). Ошарашило меня то, как этот вопрос был задан. Интонацию я, конечно, в письменном тексте воспроизвести не смогу, но представьте себе, что вы отправляетесь в продуктовый магазин — уже у двери, натягиваете обувь, — и вторая половина кричит вам из кухни: «И еще масло подсолнечное захвати, у нас заканчивается». Вот примерно так это и прозвучало: у нас тут, мол, всякая психотерапия (уже двадцать лет), все путем, осталось только со смыслом жизни разобраться. Типа, скиньте ссылочку.

Не то чтобы я думал, будто бы смысл жизни обладает какой-то сакральной сокровенностью, что его нельзя поминать всуе. Нет, как раз наоборот: я абсолютно уверен, что никакого смысла в жизни нет. Вообще никакого. Но иллюзия смысла жизни — это, в каком-то смысле, опаснейшее психическое расстройство, поломавшее не одну сотню гениальных голов (в дурных, впрочем, и ломаться нечему), а также миллионы и миллионы человеческих жизней. В ней — в этой иллюзии — основа всех наших с вами тревог, волнений, несчастий и вообще всего плохого, что только можно себе представить. Считается, впрочем, что в ней как раз много хорошего. Но это вранье.

***

Вопрос о «смысле жизни» — это что-то вроде герпеса: заражены им практически все, но для обострения нужны соответствующие погодные условия и ослабленный иммунитет (про генитальный герпес, понятно дело, разговор особый). Последний серьезный рецидив смыслового герпеса мы переживали в недавних 90-х, о чем наглядно свидетельствовал феерический интерес публики ко всяким религиям и верованиям — магам, колдунам и целителям, а также галопирующий рост числа самоубийств. Таков механизм: если у вас все хорошо, то и вопросов нет, а если все плохо, то нужен смысл, причем жизни, то есть или в церковь (секту), или в петлю — третьего вроде как не дано.

В Советском Союзе все было более-менее понятно и предсказуемо, потому герпес смысла жизни обострялся только на диссидентских кухнях, а иммунитет большинства вполне поддерживался «линией партии» и ее обязательствами по постройке «светлого будущего». В это, конечно, не слишком верилось, но ведь и погодные условия были сносными — «свои четыре семьдесят я завсегда добуду», так что как-то справлялись. В 90-х «завсегда добыть» было уже сложнее, поэтому начало набухать и зудеть. Впрочем, рост цен на нефть и накатившая на нас внезапно «стабильность» нулевых выполнили роль зовиракса и преднизолоновой мази — обострение поисков смысла закончилось, ранки зажили, на место сект пришел гламур, на место гламура — ипотека и потребительские кредиты. Но болезнь-то никуда не делась. В чем ее суть?

Профессор психологии Йельского университета Пол Блум считает, что всему виной свойственный нашему биологическому виду эссенциализм — от латинской «эссенции», что значит сущность. Мы, мол (и это «мол» подкреплено убедительной экспериментально-доказательной базой), просто устроены так, что всегда усматриваем в окружающей нас действительности некую «внутреннюю сущность». Действительно, мы «обнаруживаем» сущности в других людях (называем это «душой», «личностью», «харизмой»), ощущаем эти сущности в живой природе — кто-то в прекрасности закатов и умилительности рассветов, а кто-то у своего любимого «котика». Мы зрим сущность в поступках и художественных произведениях — например, Джоконду да Винчи от репродукции той же картины отличаем принципиально. Мы обнаруживаем ее в символах и эпохах, нациях и народах, а также в институтах власти и отдельных государствах. А всяческие иезуиты — те и вовсе даже в Большом взрыве готовы прочесть и Замысел, и Промысел, только бы их христианский концепт Творения не накрылся медным тазом.

Профессор Блум весьма убедителен — посмотрите, говорит он, на маленького ребенка: у него еще даже представление о собственной личности не выросло, а он уже усматривает в любимой игрушке некую специфическую сущность и никогда эту игрушку на другую — такую же — не поменяет. Моей Соне — Софье Андреевне — одиннадцать, а она своего игрушечного мишку (ему тоже почти одиннадцать, и живого места на нем не осталось) никому не отдаст и спать без него не ляжет. Причем лет пять тому назад этот мишка сменил пол — до этого он был «мишкой Настей», а потом стал «мишкой Киком», — но внутренней сущности своей не поменял. Тогда как некоторые взрослые люди, напротив, зациклены как раз на «сущности» своего пола, которую они настолько в своем существе усматривают, что готовы «в борьбе за это» и пенисы себе отрезать, и вагину наизнанку вывернуть.

В общем, галлюцинация усмотрения сущности — какой угодно и в чем угодно, причем вплоть до хирургических последствий, — явление повальное. Но если меня не слишком удивляет Соня, которая «видит» в потертом куске материи китайского производства некую особую «внутреннюю сущность», то человек взрослый с аналогичными симптомами настораживает... Очевидно же, что мы имеем дело с универсальным психическим механизмом, который позволяет нам придумывать эти сущности и, более того, верить в них, чувствовать их, а в некоторых случаях даже оскорбляться, когда кто-то над ними, как я над «Киком-транссексуалом», глумится.

Поскольку же выдумывание это осуществляется неосознанно, мы верим в истинность, всамделишность и всяческую суверенность этих своих галлюцинаций, не испытывая при этом никакой неловкости. Хотя я бы три раза подумал, стоит ли человеку с наличием интеллектуальной функции демонстрировать подобную неадекватность почтенной публике. Следует, как мне представляется, включить мозг, произвести несложную мыслительную операцию и понять, что никакой «внутренней сущности» ни у «Кика», ни у конкретного субъекта, ни у государства, ни у народа, ни у какого-либо культа, ни у чего-либо еще нет и быть не может. Нам это просто кажется. Но если все эти «сущности» в основе своей — мистификация и заблуждения, то о каком смысле всего этого, включая жизнь, можно говорить?

***

Парадоксальным образом выясняется, что нам все-таки имеет смысл задаваться вопросом о смысле жизни — хотя бы для того, чтобы осознать наконец, что никакого смысла в ней нет. И должен отметить, что пока «психотерапевтическая общественность» пребывает в теоретических непонятках и неловко мнется с ноги на ногу, потенциальная клиентура современных психотерапевтов уже — сугубо эмпирически — нащупала дно.

Главный вопрос, с которым я сейчас все чаще и чаще сталкиваюсь, касается как раз вопроса о «смысле жизни». Но звучит он в завуалированной форме:  «Смотришь на это: кто может, тот пилит, а остальным вообще на все плевать. Никому ничего не надо. Все места заняты. На хрена тогда вообще что-то делать?» Или другой вариант, попроще: «День проходит в бесконечной суете — дурацкие звонки, переговоры ни о чем, мелкие какие-то вопросы, одно, другое — и уже вечер. Что я делал? Зачем вся эта ерунда? Непонятно». Или радикальное: «Что в этой стране вообще хорошего может быть? Но уезжать вроде поздно... А здесь — что?! Сплошной Мордор». Наконец, антропологическое: «Брак, женщины (мужчины), работа, дружба — все стало каким-то ненастоящим. Поговорить не с кем и, главное, не о чем. Все уткнулись в свои телефоны и фейсбуки и вроде заняты. Бессмыслица какая-то». В общем, у нас очередное обострение смыслового герпеса, но что-то в этом Датском королевстве переменилось...

Конечно, мы говорим лишь о части народонаселения, ведь львиная его доля в принципе не может обратиться за профессиональной консультацией, а тем более с вопросом о «смысле жизни» (вследствие, как говорят, некоторые мои коллеги, «отсутствия когниций»). Для заполнения внутрикраниальных пустот данной категории граждан вполне достаточно телевизора, так что тут стоит не вопрос, а очередь в ХХС — за поясами, дарами и анатомическими экспонатами. Но у тех, кто таки обращается, болит уже не сам «смысл», а какая-то дырка от него. Фантомные боли. Да, уже вроде и неловко спрашивать про смыслы, но и что делать с собственной жизнью, тоже непонятно. Не зря я помянул Советский Союз — раньше хоть какая-никакая иллюзия этого самого смысла была. Даже в переходном периоде что-то такое брезжило — мол, перетерпим, поднапряжемся и заживем как надо! Ну и вот, дотерпели. И что теперь — опять под горку?

Нынешнее «будущее» странным образом кажется абсолютно предсказуемым в ситуации полной его неопределенности. И если вернуться к аналогии с погодными условиями и иммунитетом — это худшая из возможных комбинаций.

***

В конце 90-х и во время первого срока я работал врачом-психотерапевтом в кризисном отделении Клиники неврозов им. И. П. Павлова. Любое несчастье: смерть близких, насилие, тяжелый развод, «неоконченный суицид»? Это все к нам. И в случае суицида — хочешь не хочешь — приходится говорить о смысле жизни. Это театр абсурда, конечно. Вот он (или она) сидит перед тобой, а в глазах немой укор: ну хорошо, доктор, вы меня спасли, откачали, антидепрессантами заглушили, а жить-то мне зачем? Счастье, если вопрос не озвучен впрямую — так от него легче отвертеться. И да, у хорошего психотерапевта всегда припасен с десяток ходов, как выкрутиться, если он все-таки задан. Но правда в том, что ответа на этот вопрос нет, точнее, есть: сам этот вопрос — банальная логическая ошибка.  

Но не могу же я, врач-психиатр, попросить незадачливого суицидента почитать Готлоба Фреге периода «Основных законов арифметики»... Да, смысл есть исключительно в предложении, и нигде более — ни в знаке (у знака есть лишь его значение), ни в тексте, который формирует в нас некое представление, ни тем более в реальности, с которой это предложение соотносится. Если вы разобрались в том, что значат те или иные знаки, вы можете понять смысл, заключенный в их комбинации (если она не бессмысленна): например, смысл предложения «на улице идет дождь» в том, что на улице идет дождь, и этот смысл можно передать еще множеством других предложений, даже невербальных. Ни у самой улицы, ни у дождя смысла нет. В зависимости от ситуации мы можем говорить о той или иной функции «улицы», «дождя», «знака» и т. д., вы можете попытаться выяснить причины тех или иных явлений, определить цели каких-то механизмов или поступков, но сущность этого всего — только в наших головах, а смысл — в соответствующих предложениях.

Всякий, вероятно, удивится, если его попросят объяснить смысл «атома», «кристалла» или «инфузории туфельки». Это странно. Но странно и то, что эта простая как дважды два логика отказывает «человеку разумному», когда он задумывается о каком-то особом, потустороннем, мистическом смысле «эволюции», того или иного художественного произведения, «распятья Христова» или о смысле «жизни», наконец. То есть где-то есть та грань, за которой мы вдруг, с какого-то гуманитарного перепугу, начинаем искать смысл, которого по определению быть не может. Все это — «эволюция», художественное произведение, «распятье Христово», «жизнь» — лишь наши представления, то есть, по существу, истории (нарративы). Эти истории опять же выполняют некую функцию, но не обладают никаким внутренним смыслом. Интересны, целесообразны, удобны, но бессмысленны.

По идее, я, конечно, должен был бы сказать своим суицидентам: «Дорогие друзья, ваша проблема не в утрате смысла жизни, а в том, что вы почему-то думали, что он у нее есть. Теперь что-то пошло не так: любимый бросил, компания обанкротилась, дети вас послали, одиночество напало страшное, и вы наконец поняли, что заблуждались. Ну о’кей, поздравляю вас: теперь вы куда ближе к реальности, чем прежде! Зная, что смысла у жизни нет, вы можете рассудить разумно и придумать для себя интересные и приносящие удовольствие занятия. Вы перестанете тешить себя иллюзиями — ждать “принцев на белом коне”, “вселенской справедливости”, “с тех пор они жили долго и счастливо” и т. д. Это гарантированно избавляет вас от разочарований. Вся эта ерунда больше не будет вводить вас в ментальный блуд, а ваша жизнь станет предметом вашей собственной заботы. А дальше — как потопаешь, так и полопаешь. И да, вы можете прожить вполне счастливую жизнь!»

Но сказать всего этого я не мог, потому что избавление от заблуждений в нашем обществе — это куда более страшный грех, нежели генерация любой, самой отчаянной и высокопарной глупости. Мы на каком-то подсознательном, интуитивном уровне сопротивляемся признанию любого честного ответа на поставленный нами же самими вопрос. Но коли так, зачем тогда вообще спрашивать? Если удобно жить в иллюзии, то надо идти до конца и верить — в смысл жизни, в Бога, в черта, да во что угодно. Однако, поступая так, следует помнить, что вы выбрали тертуллианову дорогу — сredo quia absurdum — и лишились права на высказывание, поскольку как раз у высказывания смысл-то должен быть. Иначе говоря, если вы отказались от разума в пользу веры, вы более не можете прибегать к услугам разума, эту веру обосновывая. «Аut — Аut!» — как любил говаривать Сёрен Кьеркегор.

Смысловой герпес вездесущ, иммунитет слаб, а погодные условия плохи, так что настало время сделать выбор: или уверовать и просто отключить мозг, или принять реальность такой, какая она есть, и задействовать интеллектуальную функцию. Впрочем, для успеха на этом, втором пути нам необходимо разобраться с «удовольствием». Но эту тему, как говаривала товарищ Рыжова, я разовью в своем следующем письме.