Александр Аузан: Россия кормит мир своими мозгами и талантами
1. Сегодняшний кризис — последствие неудачной модели развития, выбранной 50 лет назад
Когда ближайшие перспективы видятся плохими, — а так обстоят наши дела сегодня, — надо заглянуть не в завтрашний, а в послезавтрашний день. И найти там основания для оптимизма, обнаружить, что мы можем сделать сегодня, чтобы вырулить из сложной ситуации наиболее оптимальным образом. Новые стратегические законы, о которых я хочу рассказать, не были включены в «Стратегию-2020» — ее надо переосмысливать с учетом того, что у нас происходит сейчас.
Окно возможностей откроется в России к 2018, выборному году: темпы экономического роста поднимутся примерно до 2–3 процентов. Сейчас же мы наблюдаем остановку инвестиционного потока: основная масса зарубежных частных инвестиций перекрыта санкциями, а внутренние инвестиции перекрыты политическим и военным курсом страны. Мы не привлечем инвестиции, если не решим проблему войны на Украине — это проблема стратегии развития России. В стране не может развиваться либеральная инвестиционная политика, если ее внешняя политика ей противоречит и находится в санкционном режиме. В лучшем случае впереди нас ждет стимулирующий массаж сердца, а сейчас мы вынуждены находиться в медленно развивающемся кризисе.
Но на самом деле инвестиционный кризис, в котором мы сейчас находимся, стал следствием исчерпавшей себя модели роста экономики и начался не год назад, не 15 лет назад, а 50 лет назад. В 1965 году правительство СССР — страны, которая лидировала, например, в космическом пространстве, — стало готовить новые экономические реформы. Одновременно было открыто Самотлорское нефтяное месторождение. Между трудными реформами, которые требовались для продолжения технического развития, и примитивными реформами в виде нефтяной ренты власть выбрала второе и «ушла на пенсию». Экономика стала падать.
2. Каменный век на Земле закончился не потому, что закончились все камни. Надо слезать с нефтяной иглы
Весьма успешные, на мой взгляд, институциональные реформы, стимулирующие экономический рост, у нас проводились в 2001 году. Потом цены на нефть резко пошли вверх и правительство снова решило вывести страну «на пенсию» в виде нефтяной ренты. К 2011 году возможности роста исчерпались, началось замедление экономики.
Экономика падала-падала-падала, и вот мы вышли в минус. Кризис развивается медленно, но это не означает, что его нет — он есть. Мы не можем больше расти по старой модели развития, рассчитывая на сырьевые рынки и внутренний спрос. Хотя саудиты и ведут героический бой в защиту российских долгосрочных интересов против инвестиционного энергетического сектора США. Нельзя зависеть от борьбы мусульманского мира за то, чтобы Россия могла процветать и развиваться за счет нефтяной ренты. Даже если цены на нефть пойдут вверх, Россия будет стремительно маргинализироваться, если мы останемся в рамках старой модели развития.
Лет десять назад на конференции по биотехнологиям был замечен министр нефти Саудовской Аравии. Когда его спросили: вы-то что здесь делаете, у вас же нефти хоть залейся, он ответил: «Каменный век на Земле закончился не потому, что закончились все камни». В России последние 15 лет идут разговоры о том, что нам крайне важно уйти от сырьевой зависимости и диверсифицировать экономику. Куда же нам двигаться дальше?
3. Человеческий потенциал мог бы обеспечить развитие страны не хуже Самотлорских богатств
Что значит диверсификация экономики? Чуть-чуть того, чуть-чуть этого. Но если говорить о стратегии, то диверсификация — не лозунг. Всего понемногу — не цифра. Надо искать ресурс, который был бы равнозначен тому ресурсу, на который мы прожили последние 50 лет, который был бы конкурентоспособен и обеспечивал развитие страны не хуже Самотлорских богатств.
Что собой представляет Россия, если мы поднимемся выше уровня недр, что брать за точку отсчета? Может быть, мир будет нуждаться в питьевой воде, которой у нас очень много? Но, боюсь, технологии скоро позволят эффективно превращать соленую воду в пресную. О возможностях пространства говорить не хочется — с почвой у нас все не очень хорошо. А если пространство не подходит под сельское хозяйство, то что с ним делать? Складировать на нем радиоактивные отходы? Можно и так, конечно, но я бы предложил поговорить о населении страны.
Последние 150 лет — с тех пор как в России возникла серьезная наука, университеты и институты — мы кормим мир своими мозгами и талантами. Спрос на них будет расти: по данным McKinsey, к 2020 году в мире возникнет дефицит около 40 миллионов высококвалифицированных сотрудников — это 13 процентов от спроса. Откуда возьмется дефицит в мире, который так бурно развивал образование с начала XX века?
Я предлагаю странное объяснение: так получилось именно потому, что мир усердно развивал образование. В начале XX века в университетах учился 1 процент населения, когда я поступал в университет — 10–12 процентов, сейчас — 88 процентов. Это означает, что система перевернулась: школа больше не готовит к жизни, она готовит к университету. К жизни теперь готовит бакалавриат.
Значит ли это, что образование становится все лучше и лучше? Нет. Оно становится все шире и шире, все менее и менее конкурентным. А ведущие университеты мира держатся за счет индийцев и китайцев, у которых по-прежнему 3 процента населения поступает в университеты.
Может ли Россия сделать человеческий потенциал точкой опоры вместо минеральных ресурсов? Человеческий потенциал отвечает мировым потребностям и способен производить не меньше, чем сырье. Но вот проблема: с нефтью все просто, ее можно и отправить куда хочешь, и перекрыть. А человеческий потенциал обладает гадким свойством: он летучий, как его капитализировать?
Можно, конечно, открывать шарашки — научные тюрьмы. Мы знаем, что в СССР это работало. Но когда СССР сделал шарашку в масштабах целой страны, эффективность упала. Второй вариант — создание экономической зависимости. Например, когда госкомпании дают займы на обучение талантливым студентам, а потом говорят: «Стой, куда это ты поехал? Смотри, сколько мы на тебя потратили денег. Будешь отрабатывать их здесь».
4. Россия — страна с хорошим человеческим капиталом и плохими институтами. Нам нужно стать страной с хорошими институтами
На самом деле для капитализации человеческого потенциала необязательно, чтобы люди физически находились в России, главное, чтобы у них оставалась связь со страной. В книге Why nations fail исследователи Дарон Асемоглу и Джеймс Робинсон открыли, что институты в мире бывают двух типов. Европейские колонисты в одних странах делали институты для выкачивания ренты, а в других, например, в Канаде, — институты для собственного пользования. Это две совершенно разные модели институтов. Россия — страна с хорошим человеческим капиталом и плохими институтами. Нам нужно стать страной с хорошими институтами. А хорошие институты — это среда, в которой люди хотят жить. Не выкачивать доходы, а жить здесь.
У нас отличные налоговые институты: нефтяной, административный, антимонопольный — все заточены на выплаты ренты. Но мы живем среди карьеров, вышек и перегонов. Добывать здесь доходы хорошо, но держать и тратить лучше в других странах. Нам нужно перевернуть национальный ландшафт, чтобы люди хотели здесь остаться. Признаком удачного процесса станет приезд какого-нибудь южного корейца в Россию, который скажет, что он хоть и собирается работать на иностранную компанию, но жить хочет в Екатеринбурге.
5. Успешность страны зависит от трех критериев. СССР был почти у цели
Как это сделать? Авторы книги «Насилие и социальные порядки» исследовали письменную историю человечества и сделали три простых вывода о том, чем отличается страна успешная от неуспешной. В успешной стране элиты создают законы для себя, распространяя их на других, в неуспешной — создают законы для других и исключения для себя. В успешной стране коммерческие, политические и некоммерческие организации переживают своих создателей, в неуспешной — создаются вокруг персон и умирают вместе с ними. В успешной стране элиты совместно осуществляют контроль над институтами насилия, в неуспешной — инструменты насилия распределены между группами элит.
Мы были почти у цели. В шестидесятые годы послесталинское Политбюро сместило великого Жукова с поста министра обороны СССР, потому что не может один человек, даже блестящий полководец, контролировать вооруженные силы — недопустимо, страшно и опасно. Правительство сделало выбор в пользу совместного контроля — и это признак успешной страны. КПСС, ВЛКСМ выжили после смерти Ленина и Сталина: деперсонализация организаций была достигнута — еще один признак успешной страны. Но элиты СССР писали законы под себя, а не для людей.
6. Изменение социально-экономического курса страны зависит от людей, которые сейчас еще учатся в университетах
Авторы этой идеи полагают, что на реализацию трех принципов необходимо 50 лет. Но мы же с вами идем не с нуля. Конечно, за 3 года страну не преобразовать, но за 10–15 лет — вполне возможно.
Надо менять курс. Конечно, мы можем построить его на продаже пресной воды. Но точка опоры должна быть надежней. Человеческий потенциал конкурентоспособен уже сегодня и устойчиво воспроизводится последние 150 лет. На смену курса потребуется время. Но для осуществления поворота нужны люди, которые сейчас, скорее всего, еще только учатся в университетах. И самый серьезный вопрос: какими должны быть эти люди, чтобы они способны были сделать поворот и изменить модель развития государства.