«Блокада» Чаковского — это наша «Илиада». Лекция Валерия Панюшкина
«Илиады» и «Одиссеи». Два сюжета национальных мифов
Для меня история о блокаде — личная: моя мама родилась в Ленинграде 11 апреля 1943 года. И есть семейная легенда о том, как дедушка переезжает в Ладогу, чтобы спасти бабушку, умирающую от голода. Глубоко интересуясь блокадой, я стал активно во всем этом рыться и накопал историю, которой хочу поделиться.
Национальное самосознание, национальные мифы основываются на двух сюжетах: история про город, который штурмуют и его приходится оборонять героям, и история про великое путешествие. Иными словами, «Илиада» и «Одиссея». В классической русской литературе — той России, что сложилась со времен Петра I, — конечно же, были свои «Илиады» и «Одиссеи». Наша русская классическая «Одиссея» — это «Мертвые души», история, которая через путешествие героя полностью описывает мир. Наша русская классическая «Илиада» — роман Толстого «Война и мир».
Когда классическая Россия перестала существовать в 1917 году, появилась необходимость создать новые основополагающие мифы. И родилось много новых «Одиссей» — историй про огромное путешествие: «Тихий Дон» Шолохова, «Хождение по мукам» Толстого, «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. У них есть удивительная особенность: все они описывают путешествие по разрушенному миру. В конце «Тихого Дона» Григорий Мелехов стоит с ребенком на руках посреди абсолютно разрушенного мира без звуков, запахов и красок. О руинах, описанных в «Архипелаге ГУЛАГ», и говорить нечего.
С «Илиадой» дела обстоят совсем иначе: войн было много, но эпического произведения, описывающего штурм города, обороняемого героями, как-то и нет. А в России XX века всем достаточно очевидно, что город, который обороняют от штурма герои, — это Ленинград. Однако про блокаду никакого эпического произведения написано не было. Кроме, пожалуй, одного — о нем и будет идти речь — романа Александра Чаковского «Блокада».
«Это было в Ленинграде». Сакральная связь с мертвыми
Чаковский написал роман в 1969 году — через 25 лет после снятия блокады. Что произошло за четверть века?
В 1945 году Чаковский пишет автобиографичную повесть «Это было в Ленинграде»: герой — корреспондент газеты Волховского фронта, как и сам Чаковский. Где-то в лесу на Волховском фронте на запасных путях стоит поезд, в нем располагается редакция газеты, которую в окопах читают бойцы фронта. И герой получает редакционное задание: поехать в Ленинград и написать серию репортажей о блокаде, чтобы бойцы Волховского фронта понимали, за кого они сражаются. Герой едет в Ленинград еще и по личной причине: там живет его девушка, с которой он встречался еще до войны. Он жил в Москве, она — в Ленинграде, и они никак не могли решить, где им жить вместе, какой город выбрать.
Герой едет ее искать. Все это время повесть описывает жизнь города: мертвые лежат на улицах, машины проваливаются под лед Ладоги — без тех ужасов, которые мы знаем теперь, но картина все равно страшная. Герой едет на «дорогу жизни», где его возлюбленная работает медсестрой в медпункте, но ее уже призвали в другое место и она уехала. Когда герою пора возвращаться в редакцию газеты, его возлюбленная получает приказ ехать на Ленинградский фронт. И буквально в последнюю ночь перед отъездом они встречаются в Ленинграде. Прежде чем расстаться, они решают, что будут жить в Ленинграде. На этом повесть заканчивается.
Получается парадокс: автор всю повесть описывает мертвых, лежащих на улицах, голод, мучающий живых, дома, разрушенные войной. Абсолютно чудовищное место. Но в последнюю ночь герои понимают, что жить надо именно здесь — это центр мира, сакральное место. В этой повести Чаковский ловит ощущение, которое возникает в Ленинграде у всех. Ощущение, что да, мы тут умирали, нас бомбили, но это самое важное место в мире.
У каждого, кто живет в Ленинграде, мертвых в памяти больше, чем живых. Есть две официальные цифры. Одну — восемьсот тысяч погибших — дали управдомы, которым было выгодно занижать число погибших, чтобы пользоваться их карточками. Другую — миллион триста тысяч — называли могильщики — им было выгодно завышать цифру. Настоящая цифра находится где-то между — примерно миллион. В трехмиллионном городе погибает миллион человек — треть населения. То есть у каждого ленинградца есть мертвые родственники и соседи. У безродных людей, понаехавших из деревень, не имеющих никакой истории, болтающихся непонятно где, появляется особенная, сакральная связь с мертвыми.
В 1944 году — до окончания войны еще год — они переименовывают улицы города: проспект 25 октября — в Невский проспект, площадь Урицкого — в Дворцовую площадь. На 30 улицах города страны победившего пролетариата они убирают имена революционеров и возвращают старинные названия, восстанавливая свою связь с мертвыми и прошлым. Появляется мощное идеологическое движение за сакральность этого города: люди, возглавлявшие оборону Ленинграда, становятся членами ЦК и переезжают Москву, а там поднимают вопрос о том, чтобы Ленинград стал столицей. Вот только Сталин был не дурак, и возглавлявшие оборону Ленинграда первый секретарь горкома партии Петр Попков и глава ЦК ВКР(б) Алексей Кузнецов были расстреляны в 1950-х по «Ленинградскому делу». И никакого возрождения мифа о героическом городе, державшем оборону, не случилось.
Фон Лееб, фон Манштейн и фон Бок. Что зашифровано в именах вермахта
«Блокада» Чаковского, видевшего ее своими глазами, — многофигурная композиция: в ней есть и исторические личности, и выдуманные герои, простые люди, которые живут своей жизнью. Но есть в романе очень странная вещь, связанная с реальными персонажами.
Когда вы читаете «Блокаду», становится очевидно, что автор хорошо знает, как звали какого-нибудь второго адъютанта Гитлера. И вот доходит дело до командующего группой армий «Север» фон Лееба, которого Чаковский называет Риттер фон Лееб. Но в Большой советской энциклопедии его зовут Вильгельм фон Лееб — откуда у Чаковского взялся Риттер? Находим еще источники, оказывается, имя его — Вильгельм Йозеф Франц Риттер фон Лееб. Действительно, одно из имен командующего — Риттер. Я спрашивал немцев, какое имя обычно употребляется — говорят, первое. Но Чаковский берет последнее имя, которое никто никогда не использует.
Затем в романе появляется маршал фон Манштейн, который приезжает на фронт, чтобы замкнуть блокаду по Карельскому перешейку. И Чаковский зовет его Фриц Эрих фон Манштейн. Опять смотрим в Большую советскую энциклопедию: настоящее имя — Эрих Георг Эдуард фон Левинский. Он был десятым ребенком в семье фон Левинских, и мама отдала его своей бездетной сестре фон Манштейн. Поэтому он всегда называл себя Эрих фон Манштейн — никакой не Фриц и не Эдуард. В 1952 году вышла книжка фон Манштейна «Утерянные победы»: на ней написано имя автора — Эрих фон Манштейн, без Фрица. Невозможно, чтобы Чаковский 25 лет писал книгу про блокаду и не видел книгу фон Манштейна, на которой написано его имя.
Затем действие переносится в Москву, которую штурмует группа фельдмаршала фон Бока. В романе Чаковского его никак не зовут — просто фон Бок, хотя его имя — Федор. Мориц Альбрехт Франц-Фридрих Федор фон Бок. Когда ты видишь в книге, написанной профессиональным уважаемым журналистом, три неточности в трех именах главных немецких военачальников — и больше никаких ошибок — невольно начинаешь задумываться.
Моя версия заключается в том, что в этих именах зашифрован намек читателю. Да, фон Лееб был таким же фашистом, как Гитлер, такая же сволочь, варвар и вандал. То же самое Чаковский рассказывает про фашиста и убийцу фон Манштейна, про фон Бока прямым текстом пишет — варвар. Но Чаковский просит обратить внимание читателя: смотрите, я вам все время вру про немцев. И если вы наблюдательны, то заметите, что я вам вру про них три раза.
Потому никакие они не варвары. Ведь если немцы варвары, то мы — возрождающаяся русская нация — победили каких-то идиотов с дубинами. Чаковский пытается донести мысль, что Гитлер, конечно, подонок, и Геринг тоже. Но вермахт — это другое. Мы, ребята, победили величайшую армию всех времен. Мы победили вермахт. И если мы не уважаем врага, то мы не имеем права уважать и себя.
Как подменили Веру и веру
Среди персонажей романа есть всего одна женщина. Зовут ее Вера. И роман Чаковского можно описать как «переходящую» Веру: чрезвычайно приличная девушка, студентка медицинского института, которая, естественно, работает во время войны фельдшером, все время переходит из рук в руки — от одного героя к другому.
До войны у Веры был жених — мажор, сын академика архитектуры, спортсмен, красавец Анатолий Валицкий. В июне они едут на дачу отдыхать, а тут война: немцы захватывают их деревню, и Вера с Анатолием попадают в плен. Анатолий оказывается предателем, он стреляет в комиссара, чтобы доказать свою лояльность немцам. А Веру насилуют вдвадцатером. Потом Вере удается сбежать, она встречает партизан, доходит с ними до Лужского рубежа, где встречает майора Звягинцева — он ухаживал за ней в Ленинграде до войны, но тогда она предпочла другого. Теперь Вера знает, что ее бывший жених — предатель, и начинает по-новому смотреть на героя Звягинцева. У них завязываются отношения.
Потом Звягинцев едет на Невский пятачок, его ранят, он снова возвращается в госпиталь, где Вера работает медсестрой. Они объясняются в любви друг другу и несколько месяцев остаются вместе. Потом, пока Звягинцев где-то строит укрепления, в госпиталь Веры попадает бомба и она исчезает из романа. Несколько месяцев с зимы 1941–1942 годов герои «Блокады» живут без Веры.
И только к концу 1942 года, когда готовится операция по прорыву блокады, отец Веры — комиссар кировского завода — приносит Звягинцеву на Ленинградский фронт письмо: Вера жива, ее вытащили из-под обломков госпиталя, ее вылечили и она вернулась на Волховский фронт. Теперь штурм для Звягинцева становится совсем личной историей, ведь Вера где-то там, за блокадой. Наконец, войска Ленинградского и Волховского фронтов встречаются, Звягинцев находит своего знакомого, и тот ему говорит: «Да вы же ранены, сейчас мы вас перевяжем!» И кричит: «Вера, перевяжи товарища подполковника!» Из палатки выскакивает девушка, Звягинцев бросается к ней — а это не та Вера, это другая Вера. На этом роман заканчивается.
И я убежден, что роман Чаковского повествует о том, что нам подменили веру. Мы верили в возрождение нации, в столицу русских в Ленинграде, даже улицы переименовали в городе. А нам вместо этого подсунули какой-то коммунизм и Варшавский договор.
Маршал Жуков. Символ несостоявшегося величия и возрождения нации
Еще одна необычная вещь в «Блокаде» — особая роль Жукова. Напомню, что Жуков действительно приезжал на Ленинградский фронт и пробыл там с начала сентября до начала октября 1941 года. А еще до этого, 28 августа, фельдмаршалу фон Леебу пришел приказ не брать Ленинград: половина танков отправлена под Москву, ресурсов для взятия Ленинграда нет. Получается, Жуков отчаянно оборонял город от врага, которого не было, и уехал через месяц. Блокаду на самом деле прорвал маршал Леонид Говоров по прозвищу Аптекарь. Но в романе «Блокада» Говорову отводится очень скромная роль: вот, мол, был тут один начальник Ленинградского фронта. А события выставлены так, будто блокаду прорывал Жуков.
Жуков является элементом мифа — героем, который возглавляет штурм. Тем самым героем, который должен был перенести столицу русских в Ленинград. Мифологический персонаж, воплощение великой мечты о национальном возрождении. И поэтому его роль в романе Чаковского сильно преувеличена.
О чем это говорит и как это связано с другими тайными шифрами Чаковского? Мы воевали не с армией фашистов-варваров, а с величайшей армией на земле. Нам подменили веру и символом нашего несостоявшегося величия является Георгий Жуков.
И что особенно важно, идея возрождающегося величия не умерла, она жива до сих пор. В 70-е годы книга Чаковского была очень популярна — те, кто сейчас находится у власти, а тогда были молодыми, ее читали. Для того времени роман был очень прогрессивен: в нем впервые говорилось о том, что Сталин допустил ошибки, что во время войны были дезертиры, что голод был масштабен и страшен. Сообщения, явные и зашифрованные, были переданы читателю.
А памятник Жукову на Манежной площади установил Ельцин — в 1993 году. О его воздвижении он объявил на встрече с ветеранами, посвященной годовщине прорыва блокады. Мы разрушили Советский Союз, снесли памятник Дзержинскому и вместо него поставили памятник маршалу Жукову — символ нашего несостоявшегося величия.