Вадим Рутковский: Невыносимый «Ханс», хороший фест: ММКФ близится к финалу
Конкурс — компактный и дельный, сокращение фестивальных дней до восьми пошло ему на пользу, практически ни одного проходного фильма. Даже самый усталый участник — «Арми жива!» 82-летнего финского классика Йорна Доннера — совсем неплох, во всяком случае, живее предыдущей работы Доннера «Допрос» (2009). Сознательно стилизованная под фильм-спектакль биография железной бизнес-леди Арми Ратиа, основавшей в 1951-м дизайнерскую компанию Marimekko, местами напоминает самого Питера Гринуэя (кстати, показанный вне конкурса, на полуночном сеансе его новый фильм «Эйзенштейн в Гуанахуато», ключевым эпизодом которого становится потеря Сергеем Михайловичем анальной девственности, тоже лишь напоминает настоящего Гринуэя).
«Будь паинькой» японки Мипо О — добротная гуманистическая драма, сплетающая в тугой узел несколько историй, связанных с детским насилием: тут насилие, которому подвергают своих детей родители, возвращается бумерангом внутри детского коллектива, и прервать порочный круг можно только простым объятием, отважиться на которое иногда сложнее, чем на удар. Настоящий сюрприз — испанская драма «Герои зла», дебют режиссера Сое Берриатуа, спродюсированный маститым Алексом де ла Иглесиа. История подростковой нежности и жестокости, анархии и бисексуальности поставлена почти как фильм-балет, разыгранный под музыку Шостаковича, Прокофьева и Арама Хачатуряна. В конкурсе-2015 есть даже намек на концепт: иранский фильм «Море и летающая рыба» о глухонемом мальчишке из исправительной колонии, выражающем себя в граффити (неожиданно видеть в титрах обязательное в Иране восхваление Аллаха рядом с цитатой из Бэнкси), объединяет два генеральных мотива — переходный возраст и зыбкая грань между повседневностью и миром фантазии. В общем, кто бы ни попал в лауреаты, серьезных возражений у меня точно не возникнет.
Одно исключение — «Милый Ханс, дорогой Петр» Александра Миндадзе. У этого амбициозного проекта уйма поклонников, и я был бы рад забраться к ним в головы, чтобы понять, какой фильм увидели они. Я не увидел на экране ничего, кроме двухчасового морока. Говорят, что сценарий сильный и внятный; впрочем, еще после дебюта Миндадзе «Отрыв» я шутил, что с его текстами под силу справиться только Вадиму Абдрашитову (и еще у Андрея Прошкина с «Миннесотой» получилось), и даже Миндадзе-режиссер не способен правильно экранизировать Миндадзе-драматурга. Я — очень выносливый зритель, практически все досматриваю до конца (и «Ханса», не подумайте дурного, тоже посмотрел целиком), люблю фильмы разные — не только первоклассные, продуманные до мелочей жанровые шедевры (их во внеконкурсной программе МКФ представлял «Стрингер» Дэна Гилроя), но в случае с «Хансом» готов использовать запрещенное слово unwatchable.
Замысел в целом ясен: частная трагедия, разыгравшаяся на советском стекольном заводе, где весной 1941-го русские и немцы еще продолжали трудиться бок о бок над выплавкой нового оптического стекла, рифмуется с глобальной катастрофой, разразившейся 1 сентября 1939-го; пропитанная страхом и доносительством атмосфера в СССР (соглядатаев и стукачей здесь «как перхоти на башке») приравнивается к таковой в нацистской Германии («Ну, нормальный режим безопасности, в чем дело? — говорит один из героев-немцев. — Посмотрел бы, как это выглядело бы у нас с нашей подозрительностью и идиотской дотошностью. Просто вы поменяйте все местами и на секунду представьте, что это вдруг в нашей родной Йене»). Однако же на уровне истории — сплошной туман и нечленораздельность. Миндадзе ставит между фильмом и зрителем нескончаемый ряд барьеров, и немецкий язык, на котором картина снята, далеко не самый непреодолимый. Неясно все, начиная с мотивов Ханса, совершающего фатальный поступок: по вине его одержимости на стекловарне происходит взрыв, в результате которого заживо сгорает невинная фабричная девчонка. Заканчивая отношениями с русским коллегой Петром, единственным свидетелем маниакального поведения Ханса у печи. Те, кому картина понравилась, говорят о сильном эмоциональном опыте, болезненном трипе, пройденном вместе с героями; основная заслуга здесь, по-моему, у румынского оператора Олега Муту (он снимал «4 месяца, 3 недели и 2 дня» Кристиана Мунджу и оба игровых фильма Сергея Лозницы), гениально визуализирующего индустриальный лязг и удушье от существования в замкнутом тоталитарном пространстве. Мой товарищ Антон Мазуров доказывал, что Миндадзе сделал философский фильм, развивающий идеи «Рабочего, господства и гештальта» Эрнста Юнгера.
Я допускаю еще миллион возможных трактовок, но чтобы их изобретать должен сложиться хотя бы минимальный контакт с экраном. У меня его не возникло; а вот недоверие и раздражение спровоцировала уже вступительная, немыслимо длинная и снятая, как дурно разыгранный фарс, сцена абсурдистского диалога немецких инженеров, за ужином выясняющих, кто виноват в бесконечном браке. Навязчивые мотивы Миндадзе – псевдо-двойники («братишка мой на огонек», – так Петр представляет своим женщинам – жене и ее подруге – заявившегося в дом Ханса), гипертрофированная до сюра и символики реальность, драматургические лакуны и белые (или темные?) пятна – выглядят авторским copy paste. И разве нормально, что никто из поклонников, которым я задавал вопрос «Почему все-таки Ханс стал забрасывать в печь уголь, понимая, что кончится плохо?», не мог ответить внятно? Были версии «диверсия — он же фашист», «обстановка такая, что сошел с ума», «спазматический, как всегда у Миндадзе, срыв», «хотел любой ценой добиться результата» и, самая распространенная, «это не важно». Получается кино про катастрофу, в котором катастрофа все спишет. Скоро узнаем, как отнесется к этому произведению жюри, ведомое мастером простых и внятных историй Жан-Жаком Анно; он даже изощренный роман Умберто Эко «Имя розы» превратил в доступный старшеклассникам средневековый триллер. Хотя бы немного такой доходчивости не помешало бы и Миндадзе.