Вадим Рутковский: Холод, голод и покой. Венецианский фестиваль взобрался на «Эверест»
Что толку ныть по поводу кураторского вкуса Альберто Барберы или шпынять итальянцев, которые то миллионы евро, отпущенные на дворец кино к 150-летию объединения Италии, превратят в жуткий пустырь, то, как в этом году, разошлют 29 августа письмо об отмене «по техническим причинам» короткометражки Мартина Скорсезе «Прослушивание» с формулировкой «мы только что узнали», тогда как уже в расписании, доступном за неделю до рассылки, никакого Скорсезе не значилось. Попробую поступить иначе и уподобиться историческому венецианцу Джакомо Казанове: пусть записки с фестиваля будут эротическим дневником, а каждый фильм и событие Мостры — объектом желания. Если каждый фильм уподобить женщине, то, глядишь, и 10 фестивальных дней пройдут как праздник. Женщины, конечно, бывают разные, но тут на помощь приходит один из моих любимых, каюсь, персонажей классической русской литературы, Федор Павлович Карамазов, кое в чем — практически образец: «Деточки, поросяточки вы маленькие, для меня даже во всю мою жизнь не было безобразной женщины, вот мое правило! По моему правилу во всякой женщине можно найти чрезвычайно, черт возьми, интересное, чего ни у которой другой не найдешь, — только надобно уметь находить, вот где штука!» Как для Карамазова не существовало мовешек и вьельфилек, так для Анри Ланглуа не было дурных фильмов: «Все фильмы рождаются свободными и равными». Хорошо бы достичь такого понимания. Правда, «все» — это не совсем «все»: ключевое слово в этом постулате «рождаются», а не сходят с конвейера, не конструируются в лабораториях.
«Эверест» исландца Бальтазара Кормакура, пожалуй, все же родился, но был нежеланным ребенком, оттого вырос в холодный равнодушный фильм, для которого сложно подобрать любые слова (кроме сухой фактографии превью). Он, безусловно, красив — пусть открыточной, туристической красотой, но если и есть смысл взрослым людям напяливать на глаза 3D-очки, то это «Эверест»; когда еще вы сможете посмотреть на великую гору с ракурсов, доступных только редким вертолетчикам? А альпинисты-очевидцы говорят, что в фильме практически нет визуальной и прочей лажи.
Реальная история фатального восхождения, предпринятого тремя коммерческими экспедициями в 1996-м, наделала много шума — дискуссии об оправданности экстремального туризма длятся до сих пор. Но фильм словно бежит от любых страстей — в нем есть люди, но нет драмы, есть смерть, но нет саспенса. Разум подкидывает возможные варианты обострения действия — фильм следует строгой диете: холод, голод и покой. Столкновение характеров? Руководитель одной экспедиции, Роб Холл (Джейсон Кларк), очевидно, упрямый трудяга, не легкокрылый Моцарт гор, но пахарь Сальери, руководитель другой — Скотт Фишер (Джейк Джилленхол) — баламут и весельчак, встречающий Холла, валяясь в курортных шортах и гранджевой шапке на залитом солнцем снегу. Но никаких конфликтов между альпинистами, только честные рабочие и вполне себе приятельские отношения. Фишер умрет первым — не от отравления (хотя и изрядно накачанный дексаметазоном), он проиграет схватку со снежным бураном вследствие слабости подточенного неназванным воспалительным процессом организма. Но и здоровяк Холл не заставит небеса себя ждать. Информация о гибели героев в данном случае не спойлер — не только потому, что их история описана в «Википедии»: очевидность «мы все умрем» вполне в духе фильма, посматривающего на муравьиные поползновения людей с пика Джомолунгмы. Потенциальных раздоров между «клиентами» — участниками восхождения, оплатившими свой тур, — тоже не будет; кто-то выживет, кто-то нет — не потому что был безрассуднее или опытнее других, просто так сложилось.
Подозреваю, что два женских персонажа, отданные Кире Найтли (она носит ребенка Холла, грезит возвращением мужа к лету и прерывисто дышит в телефонную трубку в самый буранный момент) и Робин Райт (играет жену Бека Уэзерса, одного из клиентов Холла; эти супружеские отношения не так хороши, однако же именно Пич Уэзерс форсирует с «большой земли» процесс спасения обмороженного мужа), навязаны Кормакуру продюсерами — им отведена ничтожно малая часть экранного времени. Но надо же, чтобы в фильме про горы были и человеческие звезды — пусть хотя бы покричат в телефонные трубки. Но вообще люди здесь явно лишние, и если искать здесь какую-то мораль, то лучше той формулировки, что предложил русский герой фильма, альпинист Анатолий Букреев (Ингвар Эггерт Сигурдссон), не найти. «Последнее слово всегда останется за горой». Смирился ли Венецианский фестиваль, проходящий аж в 72-й раз (цифра могла быть еще больше, если бы не два тайм-аута — в 1943–45 и 1973–78 годах), с этой мудростью обреченных?