Владимир Паперный: Нарушители границ

Строго говоря, в Зарядье не только американцы. Это консорциум, куда входят и датчане, и русские, но руководит большой командой американское архитектурное бюро Diller Scofidio + Renfro. Они выиграли международный конкурс, и строительные работы уже начались. Будет ли парк выглядеть именно так, как нарисовали американцы, или получится «как всегда»?

За последние десять лет на Москву обрушился целый шквал проектов международных архитектурных звезд, таких как Норман Фостер, Массимилиано Фуксас, Херцог и де Мёрон, Даниэль Либескинд, Рем Колхас, Жан Нувель, Арата Исодзаки, Ханс Холляйн, Марио Ботта, Рикардо Бофиль, Эрик ван Эгераат, Эрик Оуэн Мосс, Антуан Предок, Вольф Прикс, Заха Хадид и другие. Что в результате построено? Почти ничего. Футуристическая дача Захи Хадид, которую Владислав Доронин подарил Наоми Кэмпбелл, вроде бы стоит пустая. Ее же офисное здание на Шарикоподшипниковской улице построено, но критикам оно кажется скучным. Единственное бесспорное достижение – музей современного искусства «Гараж», бывший ресторан «Времена года» в Парке культуры, который перестроил голландец Рем Колхас. А где обещанные постройки Нормана Фостера: стеклянный шатер высотой четыреста пятьдесят метров, «Апельсин», приснившийся жене Лужкова, гостиница в том же Зарядье?

Зарядьем называется район в южной части Китай-города, располагавшийся за Нижними торговыми рядами, снесенными в 1938 году. Древние постройки сильно пострадали во время пожара 1812 года, а к середине XIX века часть Зарядья стала еврейским гетто. В тридцатых годах начался массовый снос дореволюционных кварталов под строительство «второго дома Совнаркома». В 1947 году вместо него там принялись строить восьмое высотное здание, но после смерти Сталина проект был остановлен. В 1964-м архитектор Дмитрий Чечулин начал возводить на тех же фундаментах гостиницу «Россия», одну из самых больших в мире. В 2004 году возникла идея «возвращения исторического облика» района, и через два года гигантскую гостиницу принялись разбирать. Снос затянулся, и рядом с Кремлем появился огромный пустырь. В январе 2012 года тогда еще премьер-министр Путин предложил мэру Собянину идею парка вместо гостиницы. В 2013 году был проведен международный конкурс, который выиграл консорциум под руководством DS + R.

Авторы описывают проект так: «Мы используем принципы “природного урбанизма”, где дикая природа сосуществует с построенной человеком для создания нового типа общественного пространства. Парк включает в себя четыре типа российских ландшафтов: северный ландшафт, степь, лес и пойменный луг. Система покрытия пешеходных дорожек естественно соединяет дикую природу с прогулочными поверхностями, что дает людям возможность двигаться по произвольным маршрутам. Экологически чистые и энергосберегающие технологии создают микроклимат, позволяющий пользоваться парком круглосуточно и круглогодично. Этот парк одновременно горячий и холодный, влажный и сухой, знакомый и незнакомый. Он будет олицетворять и прошлое, и будущее».

Поскольку строительство уже началось, сомневаться, что там будет парк, не приходится. Будет ли он похож на победивший проект? Очень интересный вопрос, как говорят американцы. Российская реакция на проект была неоднозначной. Его критиковали за недостаточное уважение к наследию и за недостаточную реалистичность идеи климатических зон. Архитектурно-критическая «мафия» реагировала высокомерно и пренебрежительно. «Diller Scofidio + Renfro – неплохие архитекторы, – писал о коллегах по цеху Кирилл Асс, – проект концептуальный, этого не отнять, но можно было и лучше». То есть он-то наверняка сделал бы лучше, просто важные дела помешали. А вот ироническая статья координатора «Архнадзора» Константина Михайлова: «Этот из ряда вон выходящий и невиданный во всех отношениях проект преисполнен изрядной смелости – и потому побеждает. В этом урок всем нам, косным и унылым приверженцам забытых и непонятных принципов и идеалов». Спасительный стеб заменяет анализ проекта по существу.

Учитывая частые провалы иностранных архитектурных начинаний в Москве, многие критики говорили о парке как об утопии. Выступление заместителя мэра Москвы Марата Хуснуллина сразу после конкурса тоже не добавило оптимизма. «Реализован будет не победивший проект, – сказал он. – Результатом конкурса станет новое техзадание, в составлении которого примут участие не только победители. В качестве экспертов к работе над концепцией будут привлечены представители архитектурных бюро, которые боролись за победу в финале».

Я, признаюсь, был пессимистом. Все это напоминало мне историю с Дворцом Советов 1931 года, когда три совершенно разных конкурсных проекта – Иофана, Щуко и Гельфрейха – соединили в один. С Зарядьем уже произошло нечто похожее: к работе над главными архитектурными объектами в парке, филармонией и отелем, подключили Владимира Плоткина (ТПО «Резерв»), занявшего второе место на конкурсе. Но самые мрачные предсказания, судя по всему, не сбываются. В сентябре консорциум завершил работу над уточнением концепции. По словам Петра Кудрявцева, российского партнера проекта, концепция сохранена на девяносто процентов.

Чтобы понять эту концепцию, надо посмотреть, чем занимались DS + R до Зарядья. Элизабет Диллер, или Лиз, как она обычно представляется, одна из немногих женщин (наряду с Захой Хадид и Кадзуё Сэдзимой) в мужском пантеоне архитектурных звезд. Она родилась в Лодзи, полькой себя никогда не ощущала, еврейские родители воспитали ее как космополитку. Отец был страстным поклонником капитализма, за что несколько раз сидел в тюрьме. Мечта уехать из социалистической Польши осуществилась в 1959 году. Когда они оказались в Америке, Лиз было пять лет. Отцу языки давались легко, способностью к адаптации он напоминал ей Зелига, человека-хамелеона из фильма Вуди Аллена. Мать тоже постепенно освоила английский, но дочь, до самой смерти матери, упорно говорила с ней по-польски, это доставляло Лиз ощущение комфорта. Хотела быть художницей, поступила в университет Купер-Юнион в Нью-Йорке, до недавнего времени единственный в Америке бесплатный частный университет. Обратила внимание на преподавателя архитектурного факультета Джона Хейдака, члена знаменитой «нью-йоркской пятерки». Под его влиянием перешла на архитектурный факультет. Вообще же эта «нью-йоркская пятерка» была придумана для пиара, на самом деле это были скорее «тройка» и «двойка». Ричард Мейер, Чарльз Гватми и Майкл Грейвс были «корбюзианцами», они занимались чистой архитектурой, а Джон Хейдак и Питер Айзенман смотрели шире, их интересовали история, культура, литература и особенно образование.

Вместо того чтобы порвать с искусством, Лиз расширила границы и искусства, и архитектуры, соединив для себя обе эти дисциплины в одну. Ее интересовало пространство и его связь с культурой. Это было удивительное время экспериментов. В семидесятых художники и архитекторы стали двигаться навстречу друг другу, все больше раздвигая рамки профессий. Лиз пыталась смотреть в разных направлениях. Ее увлекали сделанные из земли гигантские спирали Роберта Смитсона. Ей были интересны заброшенные дома, в стенах которых Гордон Матта-Кларк выпиливал огромные круги. Ей нравились городские эксперименты Вито Аккончи. В проекте 1969 года Following Piece, например, Вито целый день следовал за случайными прохожими по улицам Нью-Йорка, а фотограф фиксировал все их передвижения по городу. В случайности этих маршрутов есть перекличка с французским «ситуационизмом» пятидесятых-шестидесятых годов.

Главным источником влияния был, конечно, Марсель Дюшан, умерший в 1968 году, когда Лиз было пятнадцать лет. Он брал не имеющие художественной ценности предметы и превращал их в «художественные», переворачивая, подвешивая, соединяя и, самое главное, помещая в несвойственное им выставочное пространство. Классические примеры – перевернутый писсуар, выставленный Дюшаном в 1917 году в качестве скульптуры, или стул со вделанным в сиденье велосипедным колесом 1913 года. Это то, что искусствоведы потом назовут «реди-мейд» (ready-made).

В Купер-Юнионе был еще один преподаватель, на которого Лиз обратила внимание. Его звали Рикардо Скофидио. В 1979 году произошло три знаменательных события: Лиз получила степень бакалавра по архитектуре; они с Рикардо поженились; Рикардо ушел из Купера, и они с Лиз создали архитектурную фирму Diller Scofidio (в 1997 году к ним присоединится Чарльз Ренфро, и фирма станет называться Diller Scofidio + Renfro).

Поговорить с Лиз я пытался давно, и вот после года безуспешных попыток найти время для интервью в ее плотном графике наконец встречаюсь с ней в восемь утра в манхэттенском лофте. Разговор начинается все с того же Дюшана, влияние которого можно увидеть во многих проектах Diller Scofidio. Самый ранний из них – «Медленный дом» (Slow House, 1991), первый заказной жилой дом.

– Дом стоял над обрывом с видом на океан, – рассказывает Лиз. – В это время нас очень интересовала проблема зрения, культура зрения. Рассматривая рекламные тексты риелторов, мы поняли, что вид из окна очень ценен – это была величественная панорама безграничного океана. «А что если вставить его в раму?» – подумали мы. Обрамленный вид как бы говорит человеку: смотри сюда, это важно. Вид без рамы – это просто контекст.

«Медленный дом» в плане имеет форму запятой. Узкая часть – это дверь. Широкая – окно. Океан можно наблюдать через окно, это одна из рам, а можно с помощью видеокамеры, которая направлена на тот же океан, а изображение проецируется на экран, который тут же, рядом с окном. Таким образом, океан присутствует здесь в трех ипостасях: реальная масса воды («контекст»), океан, наблюдаемый сквозь раму окна, и океан, снятый на видеокамеру, причем видео на экране может не совпадать с видом из окна – например, ночное видео можно рассматривать, одновременно наблюдая рассвет в окне. Масса воды сама по себе не имеет художественной ценности, но если увидеть ее в раме окна, она становится художественным объектом, примерно так же, как велосипедное колесо у Дюшана. И здесь снова видна связь с французским «ситуационизмом», в частности с книгой Ги Дебора 1967 года «Общество спектакля».

Дюшановская идея реди-мейда видна в, возможно, самом известном проекте студии, парке High Line. В этом случае художественному переосмыслению подвергнута поднятая над землей заброшенная товарная железная дорога в Нью-Йорке. Успех этого парка отчасти связан с тем, что там нельзя делать почти ничего, что обычно делают в парках: ездить на велосипеде, играть в футбол, запускать воздушных змеев, – там можно только ходить, сидеть и созерцать. Все это очень непривычные занятия для современного человека, особенно в США. Если американцы не работают, они, как правило, погружены в смартфоны, или «сжигают калории», или любым другим способом стараются быть «продуктивными». Ничегонеделание для них – экзотическое занятие. Бесцельное хождение по заброшенной железной дороге становится для Лиз и Рика своего рода реди-мейдом, они как бы говорят посетителю: мы покажем вам ценность того, что вам казалось бессмысленно потраченным временем. А чтобы довести идею до логического конца, они построили небольшой амфитеатр, из которого через раму металлических опор можно наблюдать жизнь улицы.

– В дополнение к вашему ничегонеделанию, – поясняет Лиз, – мы еще даем вам возможность наблюдать практически ничто: автомобили, которые едут по Десятой авеню.

Самое интересное, что амфитеатр почти всегда полон зрителей.

Меня заинтересовал их театральный проект 1986 года под названием «Мост». Название, как всегда у этих архитекторов, имеет несколько слоев. Во-первых, эта инсталляция находилась в огромных арках под Бруклинским мостом. Во-вторых, она сама представляла собой мост, по которому должен был двигаться актер. В-третьих, это некий мост между работой художника и архитектора.

Поскольку Бруклинский мост является памятником архитектуры, к внутренним аркам ничего нельзя было прикреплять. Они придумали конструкцию, напоминающую детскую игрушку: фигурка на подставке держится за счет натянутых нитей, но если нажать на подставку снизу, нити ослабевают, и фигурка разваливается. Их конструкция представляла собой груду металлических деталей, но стоило натянуть стальные тросы, как она неожиданно вырастала и становилась мостом.

– В пояснениях к проекту вы писали, что это «исследование эстетики опасности», – говорю я. – Действительно, актер, стоящий на вашем шатком мостике на шестиметровой высоте без перил, подвергается некоторой опасности. Художник может себе позволить игру с опасностью, но в архитектуре этого никто не позволит, существуют жесткие юридические рамки. Как вам удается сочетать два таких разных вида деятельности?

– Это очень хороший вопрос, – говорит Лиз. – У нас нет единой стратегии для всех случаев жизни. Каждый проект представляет свой набор возможностей и ограничений. Это был совместный проект с «Театром памяти Джулио Камилло». Никакой реальной опасности на самом деле не было. Актером был профессионал, который знал, как вести себя на такой высоте, но у зрителей возникала тревога, и это именно то, чего мы добивались.

Игра с опасностью, видимо, в крови у Лиз. В Институте современного искусства в Бостоне (2006) из нависающей горизонтальной части здания вырастает объем с наклонным полом. Это еще одно пространство, откуда можно наблюдать «ничто», в данном случае – воды Главного канала. Когда люди, пожертвовавшие деньги на музей, увидели в проекте этот наклонный пол, они заволновались – посетителям станет плохо, у них закружится голова, они будут падать в воду прямо сквозь стекло. Уговорить их было непростым делом.

– Разумеется, ничего опасного там нет, – говорит Лиз. – Здание стоит уже почти десять лет, и никто не упал. Но нам было интересно поставить людей в непривычное для них пространство и посмотреть, как они будут преодолевать страх, сомнения и неуверенность.

Интересно, что аналогичный архитектурный эксперимент кончился по существу провалом. Австрийский архитектор Вольф Прикс, знаменитый своим политическим и архитектурным радикализмом, построил школу для одаренных детей в Лос-Анджелесе. На крыше, поднятая на столбе, должна была находиться стеклянная комната, из которой открывался захватывающий вид на Даунтаун. Туда по проекту вела спиральная лестница. Взобравшись наверх, одаренные ученики должны были получать там свою дозу вдохновения. Хотя все было утверждено, после начала строительства вмешались городские власти, нашли проект опасным и запретили доступ детей в эту комнату. В результате вместо стеклянного куба над крышей висит непрозрачный блок непонятного назначения, а спиральная лестница парит в пространстве, не доходя ни до блока, ни до крыши.

Разная судьба этих двух проектов показывает удивительную способность Лиз добиваться своего, работая с «трудными» клиентами. Хороший пример – только что законченный музей Эли и Эдит Брод в Лос-Анджелесе – The Broad.

Брод – бизнесмен, сделавший состояние, застроив Америку стандартными, традиционными, доступными по цене жилыми домами. Сам Эли вряд ли стал бы жить в одном из своих домов, сделавших его миллиардером. Он действует по известному принципу sell to the masses and eat with the classes («нищим продал, средь богатых пожрал»). Он страстный коллекционер авангардного искусства, для которого архитектор Ренцо Пиано уже построил один музей в Лос-Анджелесе. Теперь DS + R возвели другой, рядом с Дисней-холлом Фрэнка Гери. В этом соседстве есть некоторая ирония, отношения Брода с Гери не были безоблачными, как, впрочем, и его отношения с Ренцо Пиано. Брод – типичный «трудный» клиент. Были ли у Лиз с ним проблемы?

– Он меня не уволил, – смеется Лиз. – Я не ушла, хлопнув дверью. Здание практически не изменилось по сравнению с конкурсным проектом. Я бы сказала, что из всех архитекторов у меня с ним были самые хорошие отношения. Он требует к себе особого подхода, любит вникать во все детали. Таких клиентов у меня еще не было. Но в конечном счете по каждой проблеме, которая у нас возникала, он принимал правильное решение. Я, конечно, знала про его репутацию, и многие меня уговаривали не связываться. Возможно, у других это было чисто мужское эго. Но мне он показался вполне рациональным человеком, и у него есть мягкая сторона, которую многие не замечают. Да, бывают такие типы личности, с которыми трудно работать, но мне подобные люди нравятся. Меня привлекают трудные клиенты.

В случае с парком Зарядье Лиз Диллер тоже проходит проверку своих идей на прочность – московскую мэрию легким клиентом не назовешь. Тем не менее проект движется, и парк будет открыт уже осенью 2017 года. Что мне кажется самым интересным в проекте (и одновременно самым трудным для внедрения в российский контекст), это типичное для DS + R понимание театральности: превращение реальной жизни в спектакль. Каждый посетитель парка оказывается одновременно и актером, и зрителем этого спектакля. Переходя, скажем, из леса в пойменный луг, посетитель остается в том же спектакле, но в новых декорациях. Если всем нам повезет и проект состоится, в Москве появится не просто новый архитектурный объект, а принципиально новый для России театральный подход к взаимодействию между человеком и пространством.С