Дмитрий Макаров: Квартира. Комната. Постель

В коммуналке было сорок комнат. И не счесть было в этих комнатах жильцов.  За два года, что я там прожил, познакомиться со всеми так и не удалось.

Однажды в редакции я высиживал заметку о премьере нового фильма режиссера Х., но отвлекся и попробовал описать пространство, в котором обитал:

Квартиру, комнату и, конечно, постель…

***

Попробуйте представить себе этот бесконечный темный коридор. Без окон, но со множеством дверей. Он изгибался змеей, сужаясь и расширяясь. Там, где коридор был особенно широк, образовалась небольшая площадь (я называл ее «Чрево») — как ни странно, это было самое узкое место: жильцы превратили его в свалку ненужных вещей. Как если бы эта змея проглотила и переваривала добычу: бесколесные велосипеды, неработающие холодильники, трюмо и трельяжи, диваны, на которых иногда тяжело храпели непрописанные в квартире тела.

В двух местах коридор становился лестницей, у кухни она шла вверх, а у туалетов — вниз. Разновысоким был и потолок — где-то хотелось интуитивно вжать голову в плечи, а где-то лампочке, прикрепленной на уровне моей головы, не хватало сил, чтобы рассеять мрак. Вдали, возле туалетов покачивалась и шелестела хрустальными листочками гигантская люстра, которую маленькие вандалы выбрали мишенью для своих варварских забав. Увы, она давно лишилась большей части своей сверкающей кроны… Наконец, наши туалеты — два «чулана для буратино» — полтора на полтора, тусклая лампочка, аромат холодной сырости и испражнений, вечная тьма над головой.

***

Даже удивительно, как быстро я нашел комнату. Оказалось, что родственница подружки сдает «нечто на Галерной». И почти даром. Передавая мне ключи, тетя Марина сказала: «Ну, там и нет ничего — кровать одна. Но мужчине много ли надо? Пришел, поспал, ушел — хотя бы и на работу». Собрал я свой чемоданчик, сказал «прощай» первому неудачному опыту совместной жизни и поехал к себе.

Это был старинный дом, каких еще много в Петербурге, снаружи почти дворец — с кариатидами, причудливой лепниной и пилястрами. Свежевыкрашенный к недавней дате. А внутри? Когда я приехал туда впервые, было уже темно. На ступеньках ночевал грузный зловонный бомж, чья задница служила запором для входной двери в нашу «Непарадную».

Квартира занимала весь второй этаж. Справа и слева от входа гроздьями висели бесчисленные звонки и подписи к ним: Незнамовы, Кукуруза, Лядушкины, Бек, Штейны, Кио… А также приметы нового времени: Дипломы, Рефераты, Ремонт обуви, Личный Астролог. Бизнес в квартире процветал. А с ним и социальное неравенство. Кое-где старые рассохшиеся двери были заменены на металлические, а мусор, демонстративно выставленный в коридор, показывал, что едят и пьют за этими дверями не одно и то же.

Моя-то дверь была старая, а комната шла девятой справа, сразу за первым поворотом коридора. Помню, вошел я, зажег свет и ахнул: там ведь и правда ничего кроме постели не было. Да и едва ли что-то еще могло в этой комнате поместиться. Представьте себе восемь квадратных метров жилой площади, которые почти полностью заняты старинным ложем с причудливо изогнутыми ножками и царским изголовьем, украшенным сфинксами со следами позолоты. Свободное пространство — два шага от двери до постели. Узкий проход вдоль стены к окну вообще не в счет.

Постель была так велика, что мне пришлось выбирать, какой ее кусочек застелить: у меня был всего один комплект белья — односпальный в желтых тюльпанах. Я разделся и, не выходя в общие пространства, лег. Ужасно грустно было вспоминать свое несостоявшееся счастье, было очень жалко себя, вложенные в отношения усилия и выброшенные на ветер деньги, особенно сделанный за свой счет ремонт… Ремонт-то в чемодане не унесешь! Я свернулся калачиком, обхватив руками колени, и крепко заснул.

***

Проснулся я от стука в дверь. За ночь я скатился в центр кровати, где, как выяснилось, имелась глубокая вмятина. Как будто кто-то из предыдущих жильцов не ложился, а падал в одно и то же место постели много лет подряд.

И как метеорит — упал, оставил воронку и растаял без следа.

Стук не прекращался. Нехотя я натянул джинсы и открыл дверь…

Там стояла одноглазая старушка в прокуренном линялом халате. Она дружелюбно кричала высоким сиплым голосом: 

— Ишь, какой вьюноша к нам заехал! Марина раньше шалавам с кавалерами на ночь сдавала. Меня зовут Инна Сергеевна. Двадцать восьмого года. Живу между вами и кухней. Чаю хотите? Если что, не стучитесь, заходите так — я ни черта не слышу. Кстати, как вам спалось на моей кровати? 

Не дожидаясь встречного вопроса, Инна Сергеевна развернулась и удалилась на кухню. Что бы это значило? Столбовая дворянка с наследственной мебелью? Я занял бывшую комнату горничной? Уж очень какая-то барская кровать для горничной.

Натянул футболку и направился на кухню, где посреди одного из множества одинаково неприглядных столов меня ждала кружка крепкого чая, белый хлеб с маслом и вареньем. Инна Сергеевна пила чай и курила — с огромным удовольствием.

— Приятного аппетита, — сказала она и отвернулась.

— И вам. Я Дима. — Она и бровью не повела. Продолжала в своем ритме затягиваться вонючей сигаретой и прихлебывать чай. Но она на меня и не смотрела — зрячий глаз был с другой стороны. Тем не менее, когда я закончил завтракать, она вдруг сказала:

— Дима, — то есть расслышала все-таки, — меня Инна Сергеевна зовут, я тридцать второго года. Живите у нас долго, нам хорошие ребята нужны.

Инна Сергеевна помолодела за четверть часа на четыре года. И, кстати, действительно, выглядела в рассеянном свете кухни посвежее. А может, это чай с сигаретой ее тонизировал?

— Комнату вы сняли у моей сумасшедшей племянницы Марины. Она ее по часам раньше сдавала. Приезжали, безобразничали… Я недавно не могла из комнаты выйти, думала петли сломались. Ну, потом чуть открыла ее, выглядываю, а там голый мужик храпит. Не совсем голый, конечно — в носках. Так пока он проспался до трех часов дня, мне пришлось в комнате сидеть. Чаю не попила! Я тогда Марине сказала: ты этот бизнес кончай. На этой кровати мама моя, твоя бабушка, умерла. И вот вы здесь. Чаю еще хотите?

— Инна Сергевна, а как такая огромная кровать оказалась в такой маленькой комнате?

— Я сама тридцатого года. А родители наши всем этим как раз владели.

— Квартирой?

— Домом, Дима, домом. Третий этаж жильцам сдавали, во втором сами жили, первый был под магазины, четвертого тогда и вовсе не было… Ну, все отняли. Папу убили. — Инна Сергеевна помолчала, «пожевала» чай. — Мы с сестрой и мамой были в ссылке, вернулись после войны, и нам дали две маленькие комнаты. Приходим с ордером — мама плачет: батюшки, это же наш дом! Только в нем как будто кишки все вынули и местами переставили. Я же знаю, как все тут было. По рассказам… Было-то десять комнат всего, а они их превратили в сорок и коридор этот построили.

— Инна Сергевна, а кровать-то?

— А что кровать? Где стояла, там и стоит, только это была раньше спальня с будуаром, а теперь ее со всех сторон стенами обстроили… Мы с сестрой дружно жили. Ругались редко. Но как мамы не стало, кое-что пришлось делить. После войны новые комнаты-клетушки долго стояли пустые, мама кое-что пособирала из прежнего своего быта. Все, что сестре досталось, пропало — сестра умерла, а муж ее — алкоголик — все продавал за бутылку. Книжки, дощечки — ничего не оставил паршивец, но кровать эту я ему наказала никуда не девать. Ну, вот он как-то напился с дружками, пришел на бровях, лег на постель нашу и отошел. На ней, говорят, умирать хорошо…

— Инна Сергевна!

— Но вы живите, живите…

***

И я зажил. Засучил рукава, отдраил пол, вытряс матрас, выбросил найденные под кроватью окаменевшие останки презервативов, почистил крылья сфинксов. Купил цветы в горшках, поставил на подоконнике и первое время поливал. Украсил стены вырезанными из журналов видами Парижа, где так мечтал побывать. Съездил в мебельный за крохотным столиком, миниатюрной тумбочкой и вешалкой, в Гостинку — за постельным бельем, самым большим, но и оно казалось на моем ложе всего лишь заплаткой. Просыпался и уходил на работу я поздно — около полудня, приходил за полночь и соседей почти не встречал.

Кстати, о соседях. Там был один грозный мужик — диктор криминальной хроники на радио. Он был не вполне сосед, а как сказала Инна Сергеевна, «хахаль соседки Леночки». Они, как правило, были в ссоре, но иногда мирились и тогда пару недель жили вместе. Это была для всей коммуналки настоящая катастрофа. Он брал на себя полномочия полиции нравов, вышвыривал из «Чрева» непрописанных, устраивал выволочки всем, кто приходил поздно, слишком громко разговаривал или, не дай бог, стонал у себя в комнате… Мог засветить в глаз, невзирая на пол и возраст. Инна Сергеевна утверждала, что этот дядя хотел всех выжить из квартиры, а комнаты по дешевке скупить. Хотя как можно скупить сорок комнат?

Вот как мы с этим дядей познакомились. Под старый новый год у меня случился роман. Не буду вдаваться в детали, но, само собой, после пары свиданий мы решили, что есть вещи поинтереснее кино и кофе, и отправились ко мне. Был первый час, квартира, кажется, спала. Мы были немного навеселе, и еще бутылка имелась в запасе. Стараясь не шуметь (но все же, наверное, у нас это не очень получалось), мы завалились ко мне. Смеялись, в какой-то момент занялись любовью, потом еще и еще. В паузах мы продолжали выпивать, слушать музыку и, разумеется, бегать в далекую ванную принимать душ. Ванная как раз располагалась рядом с комнатой той самой Леночки. Окончательно мы — счастливые и уставшие — затихли, кажется, только в четвертом часу. Проснувшись, я решил спуститься в кондитерскую за кофе и кексами. Выпорхнул из комнаты. И тут неведомая сила схватила меня за воротник, а кулак прилетел мне прямо под ребра:

— Сученок, ты кто такое ваще? Из-за тебя, гнида, приличные люди, спать не могут! Чтобы после десяти вел себя тихо, ясно? — И зашвырнул меня в комнату —  я упал на спящее там обнаженное тело. Кекса уже не хотелось.

К счастью, назавтра этот криминалитет с радиостанции вдрызг поссорился со своей Леночкой, и больше мы не виделись.

***

Однажды в квартире появились люди в серых пальто. Помню, как впервые столкнулся с ними в «Чреве». Два совершенно одинаковых парня лет тридцати тащили к выходу тяжелое зеркало с резной рамой. Это мутное зеркало в человеческий рост числилось собственностью одной из старух-соседок. Старухе было лет сто, а зеркалу, наверное, даже больше. От Инны Сергеевны я знал, что это был свадебный подарок какого-то посла ее троюродной бабушке.

— Вы куда зеркало несете?

— Мы покупаем. Купили. Мы все-все покупаем. Выгодно. Старые вещи. Вот телефон. Звоните. — Один из серых протянул мне визитку. — Звоните, если что.

— Если что есть продать. — Добавил второй.

И они удалились, а я вернулся к себе и лег. Посмотрел на визитку, где под напечатанным золотом двуглавым орлом значилось: «Фонд “Наследие” выгодно купит старую мебель, иконы и пр.».

Я взглянул тогда на изголовье и, засыпая, подумал: «Интересно, сколько бы мне дали за мою постель? Хоть она и не моя. Ну, просто любопытно. Ну, почему бы не узнать? Вдруг на миллионах сплю?»

Продавать, конечно, нельзя, но позвонить-то можно.

***

Снилось мне в ту ночь, что я проснулся в большой лодке. Она поскрипывала на привязи у длинного пирса. Было лето. Над лазурной бухтой на зеленом холме торчал рыжий собор. Лодка легко покачивалась на волнах и укачивала меня, как мамы укачивают любимых детей. Был миг ясного сознания посреди полного забытья. Одна только мысль крутилась в голове: ну почему, почему я не родился на юге Франции? Я хотел это даже произнести, но тут мне снова невыносимо захотелось спать. Я еще подумал, засыпая, что очень место для сна достойное, надо будет еще как-нибудь там поспать — в одном из снов. Два позолоченных сфинкса на корме мяукнули друг другу, и я проснулся в своей комнате, на своей постели. Совершенно выспавшийся. Ну, встал, погладил рубашку, сделал зарядку, собрался на работу, сварил яйца, скипятил чайник, сел завтракать. И уже в коридоре, забравшись в пуховик, посмотрел на часы — времени было только четыре утра. Тогда я снова разделся и лег. Сон долго не шел, и еще возникло вдруг удивительное ощущение, что кровать моя — она живая. «Схожу с ума, в общем» — подумал я, но сфинксов на изголовье, засыпая, на всякий случай погладил.

***

Звонить никому не пришлось. Люди в сером зачастили в наш коридор. Они стучались в двери, шуршали купюрами и выносили из квартиры столы и стулья, этажерки и бюро, картины без рам и рамы без картин, иконы и самовары, сервизы и собрания сочинений. Никогда не думал, что в недрах нашей коммунальной нищеты скрывалось столько сокровищ. Инна Сергеевна, знавшая всех жильцов и историческую обстановку их комнат, сокрушалась во время утренних чаепитий:

— Стол-то с амурами! Стол-то! Четыре амура почти целые, шесть ножек… В тридцатых гниды распилили его напополам и в разные комнаты растащили. Да в блокаду его не сожгли, когда все жгли! А теперь эти новые гниды его продали. Я сама видела, как выносили.

Как-то вечером человек в сером постучался в мою дверь. Я встал, натянул футболку, набросил покрывало на постель и открыл…

— А у вас что есть интересного? — без всяких здрасти начал парень в пальто. — Ох ты, какое тут у вас… Разрешите? — И он вошел в мою комнату.

Бесцеремонно откинув покрывало, пощупав моих сфинксов, заглянув под кровать, он сказал:

— Штука. Годится?

— Штука?

— Баксов. Долларов.

Я аж присел на постель от изумления. Как журналист вечерней газеты я зарабатывал примерно сто пятьдесят долларов в месяц. Тысяча долларов — это было для меня… Это была свобода. Послать к черту работу, отдать долги, заплатить вперед за комнату, взять автобусный тур в Париж, сесть за роман… Но тут я вспомнил о препятствии: кровать была не моя. Я никак не мог продать то, что мне не принадлежало. Хотя ужасно хотелось.

— Извините, — промямлил я, вставая, — не продается.

— Полторы.

Я снова сел. Парень заученно проговорил:

— Выгодно покупаем ненужные вам старые вещи. Громоздкие, неудобные. Помогаем вам.

— Нет-нет, извините. До свидания, — прощался я с парнем и с мечтами.

— Две. Это последнее слово. Возьмите визитку. Подумайте.

— У меня уже есть ваша визитка.

Парень ушел. Я стал готовиться ко сну. Пытался думать о делах, но в голове гремели эти цифры: ДВЕ ТЫСЯЧИ ДОЛЛАРОВ. За какую-то кучу старых досок! Я бы отлично поспал на надувном матрасе, который на рынке можно было купить совсем по дешевке. ДВЕ ШТУКИ БАКСОВ…

Я посмотрел на свою не свою постель. Она сама была как небольшая квартира или даже целая страна — островное государство под солнцем настольной лампы, светившей с подоконника. Слева у окна было место для сна и секса. Справа в углу был мой рабочий «кабинет» — доска, на которой я писал, книги, журналы, выпуски «Вечерки». Ближе к двери располагалась моя столовая — там лежала пачка печенья… Чуть правее — холм из чистых трусов и носков. В центре моего острова, в воронке, разместился магнитофон. Все, что я делал в своей комнате, я делал на этой постели. Собственно говоря, находясь дома, я только и делал, что вставал, ложился и лежал. И все же, и все же… ДВЕ ТЫСЯЧИ АМЕРИКАНСКИХ ДОЛЛАРОВ. А что если…

Меня же могли ограбить? Уж конечно… Пожалуй, постель была единственным, что бы не унесли. Пожар? Плохая идея. Предложить Инне Сергеевне и Марине разделить прибыль? Им можно сказать, что продал за пятьсот… Нет, не согласятся.

Так, промучившись всю ночь и толком не поспав, я пошел в редакцию.

***

В то утро стало известно, что знаменитый режиссер Х. приступил, наконец, к съемкам новой картины. Думать об этом, а тем более, писать заметку совершенно не хотелось. Тем не менее, я позвонил на «Ленфильм», чтобы спросить знакомого, что они там снимают. Знакомый был не в духе.

— Да хрень очередную историческую. Жрать нечего, бандитов в городе полно, а они все по царской России тоскуют. Знаешь, как фильм будет называться? «Утраченная родина». Мы так и пишем в документах: У-точка-родина. Кстати, напиши в заметке, что мы реквизит ищем: мебель всякую старинную, там, шкафы, кровати… И да, Дим, а когда ты мне долг вернешь?

— Что? Ах, да… Прости, замотался. На днях занесу!

Боже мой, я и этому должен… какой кошмар… Но что он там говорил про реквизит?

У меня созрел план: сказать тете Марине и Инне Сергеевне, что постель берут на съемки… А на съемках же всякое может случиться, да?

Я задержался на работе и как следует подготовился к звонку тете Марине (я решил начать с нее). Нашел все материалы по фильму, выписал ФИО продюсеров, а главное, напечатал на фирменном бланке нашей газеты письмо с просьбой одолжить студии реквизит. Подумал еще и приписал: «За вознаграждение — сто долларов США». Не подлец же я, в самом деле! Домой я вернулся поздно, чуть перебрав в любимом баре на Гороховой, и в прекрасном расположении духа. Спал сладко, как после первого свидания.

***

Проснувшись, я позвонил хозяйке комнаты, бодро и в деталях изложив ей «киношную» историю. В финале я прочитал ей «официальное письмо», подчеркнув, что полагается вознаграждение. И что же мне ответила тетя Марина?

— Дим, ты знаешь, я бы с радостью… И режиссер Х. — мой любимый… Только вот… продала я постель эту вчера одним людям, собирателям антиквариата. Я как раз хотела тебе сказать. Ты знаешь что — сходи в мебельный, выбери что-нибудь, а я оплачу, ладно? Тебе, наверное, было на этой старой кровати не очень удобно, да и места она много занимает…

*** 

Я прожил в коммуналке почти два года и к концу этого срока квартира заметно опустела. В «Чреве» стало так пусто, что можно было кататься на роликах, исчезла и люстра с хрустальными листочками.

Второго мая 2001 года умерла Инна Сергеевна. Налила себе чаю, закурила, выдохнула сигаретный дым и упала лицом на стол.

Но она успела увидеть, как вежливые люди в серых пальто разбирают и уносят постель ее мамы. Я молча слушал ее филиппики в адрес племянницы.

Она кричала:

— Аферистка, подлюка! Мамина постель!

Слушал и думал, что чуть не стал подлюкой сам. Хотя, что там — чтобы увидеть Париж, люди и не такое делали.

***

Комната без постели — без моего острова, моего корабля — стала совсем другой… Прежде она не казалась мне маленькой и жалкой. В ней было даже немного аристократизма и довольно много уюта. Это была единственная в своем роде комната — именно потому, что в ней стояла ни на что не похожая постель — огромная, красного дерева, с позолоченными сфинксами…

Взамен мы купили небольшой синий диван, но на нем я спал всего месяц. А вскоре переехал на другую квартиру.

Отдавая тете Марине ключи, я сказал:

— Интересно, а что стало с нашей постелью?

Она пожала плечами:

— Ну, что с ней могло стать? Спит на ней кто-то. Для чего она еще нужна?