«Никаких нанотехнологий у нас нет». Что происходит с российской наукой
Константин Агладзе, биофизик:
Российская биофизика в таком положении, что она должна догонять. В общем-то она несколько лет назад начала вполне успешно догонять западную науку, и возобновлять свои интересные проекты, но последние два года экономический кризис свое черное дело делает. Наш биомед все равно работает и с расходниками и с аппаратурой, которые более чем на 90% покупаются за рубежом. Падение рубля тоже сказывается, так что время непростое. Наиболее перспективные области — те, что связаны с внедрением в медицинскую практику — трансплантология, оригинальное приборостроение и т. д. Это то, чем была сильна советская практика и это то, чем сегодня сильна российская.
Максим Кронгауз, лингвист:
В лингвистике сейчас самое развивающееся направление — это, конечно, компьютерная лингвистика, то есть разработка программ, решающих языковые и коммуникативные задачи вместо человека. Причем зачастую речь идет о задачах, которые человеку не под силу, к примеру, поиск в огромном массиве данных. В настоящий момент компьютерная лингвистика решает уже достаточно изощренные задачи, такие как перевод, построение искусственного интеллекта и поэтических текстов. Если же говорить о более традиционных областях, то сейчас лингвистика все больше внимания обращает на коммуникацию, то есть не только на сам язык, но и на его использование. Во многом это связанно с появлением новых коммуникационных средств, например, интернета, просто потому, что это гораздо нагляднее представляет нам сам процесс коммуникации. В этой связи, кстати, очень интересным стало изучение конфликтной коммуникации, которой в интернете очень много. Ну и компаративистика, или сравнительно-историческое познание тоже продолжается, идет поиск единого праязыка и выявление степеней родства языков, только на все увеличивающейся глубине поиска.
Владимир Сурдин, астроном:
Если говорить о том, как российские астрономы вооружены техникой, то, конечно, мы очень сильно отстаем от мирового уровня. Американцы наблюдают звезды на своих дорогих телескопах, мы обрабатываем, потом вместе думаем. Своего хорошего современного оборудования практически нет, это ни для кого не секрет. В 1970 годы, в разгар холодной войны, когда мы не хотели ни в чем уступать американцам, у нас был крупнейший в мире телескоп, были приличные радиотелескопы. Тогда на это не жалко было денег, потому что было идеологическое противостояние. И действительно мы тогда неплохо, на мировом уровне, работали. Но потом, как и во всех остальных отраслях, силенки кончились. Мы уже много десятилетий не создавали крупных телескопов. Последнее наше достижение в этой области — телескоп диаметром 2,5 метра для МГУ. Таких сотни и сотни в мире, а для нас это большое достижение. Мы впервые за несколько десятилетий сами сделали телескоп и крайне этому рады. В мире этого, конечно, и не заметят, это так, рядовое явление.
Максим Скулачев, биолог:
У биологии те же проблемы, что и у других наук в нашей стране: это бюрократия и нехватка денег. Но, на самом деле, у нас в МГУ с этим стало немного полегче после того как начал работать Российский научный фонд.Появился фонд, которые распределяет гранты на основании индекса цитирования, по всем западным стандартам. И тут же много лабораторий биологического профиля из МГУ этих грантов повыигрывали, что не может не радовать. У нас есть традиционно сильная сторона, в которой мы если не чемпионы мира, то где-то наверху мировой табели о рангах — это биоинформатика. Биология делится на «мокрую» биологию, в которой нужно что-то капать в пробирки, ставить эксперименты, мучать крыс и делать глобальные выводы после этого, и на биологию математическую, информационную. Это люди, которые обсчитывают полученные результаты, анализируют геномы, анализируют всевозможную биостатистику, и на основании этого делают выводы. И вот по части информатического анализа геномов и связанных с этим работ, у нас есть несколько очень сильных научных групп, в частности, группа Алексея Кондрашова, Михаила Гельфанда и других людей помоложе, которые продолжают выпускать работы абсолютно мирового уровня, а порой и вообще сенсационные. Пару лет назад, когда они впервые впрямую показали процесс эволюции на диких организмах, на рыбах, колюшках, и при этом продемонстрировали, как изменяется в этом процессе геном. Это не то чтобы последний гвоздь в крышку креационизма, он и так давно похоронен. Но после этой работы говорить о том, что живая природа неизменна просто невозможно. Они сумели пощупать эволюцию своими руками.
Моя специальность ближе к фармацевтике. Это область, которая традиционно была в нашей стране очень слабой. Советский Союз практически не изобретал своих лекарств — в России в этом плане тоже ничего не поменялось. Мы пока не можем тягаться с объемом исследований по этой теме в США, Израиле, но я вижу, что небольших компаний, разрабатывающих лекарства, стало больше. Хотя еще в 2005 году не было ни одной компании, которая бы этим занималась. И здесь помогает фонд Сколково, Роснано и другие институты развития. Их принято ругать, но, так или иначе, им удается что-то двигать в этом направлении. Что касается перспектив, то, к сожалению, большинство наших расходов в долларах; переживет ли отрасль падение рубля, предсказать невозможно.
Михаил Гельфанд, биоинформатик:
Не может быть такого чуда, чтобы в стране был тотальный развал экономики и при этом не пострадала наука. Если говорить формально, то расходы на науку в России не сократились, но это только если не делать поправки на инфляцию и курс рубля. А по факту люди уже не могут заниматься здесь наукой — чтобы покупать реактивы, не хватает денег, и они уезжают на Запад. Те, что работают в теоретических областях, уезжают, конечно, реже, все-таки реактивов им покупать не надо, но ведь здесь сейчас и жить противно. У меня есть замечательные ученики, которые уезжают просто по этой причине, хотя в материальном плане они полностью обеспечены. В нашей стране уже 15 лет последовательно закручивают гайки. Если вам на палец надеть две железные плашки с болтами и начать эти болты закручивать, вы сначала ничего не заметите, потом вам станет неприятно, а в конце концов вы заорете от боли. Вот это сейчас и происходит с учеными — тем более, что они, как люди, которые склонны думать головой, более чувствительны, чем представители других профессий.
С усилением государственной паранойи близость к телу президента приобретает критически большое значение, а единственный ученый, которого слушает президент, — это Михаил Ковальчук. В итоге социологам не дают заниматься своим делом и объявляют социологические институты иностранными агентами, а в естественных науках выбирают направления, объявляют их перспективными и перекачивают в них все деньги. Так произошло с нанотехнологиями — и в результате никаких нанотехнологий у нас нет.