Генон и Мизулина в баре: почему традиционных ценностей не существует

Заходят Авраам, Елена Мизулина и философ Рене Генон в бар.

На самом деле, конечно, не заходят, и не только потому, что это невозможно технически, но и потому, что, встреться эти люди за напитком-двумя, они не смогли бы прийти к единому мнению ни по одному вопросу и подрались бы. Но при этом у них есть нечто, что объединяет их прочнее любых дружеских уз — именно из-за них в русской жизни появились так называемые Традиционные Ценности. Буйная смесь либерализма, коммунизма, сакрального знания о Гиперборее, фашизма и еще черт знает чего.

Эти два простых слова незаметно проникли в нашу действительность и, превратившись во вполне конкретные законы и неписаные правила, так и не обрели никакого внятного определения — ни юридического, ни философского, ни политического. Что такое традиционные ценности? Каждый даст на это свой, совершенно уникальный ответ. Традиционные ценности похожи на архитектуру лужковской Москвы, которая, пытаясь мимикрировать то под один стиль, то под другой, в итоге становится чем-то новым, очень эклектичным, довольно уродливым и — как бы дико это ни звучало применительно к идеологии, апеллирующей к традиции, — глубоко постмодернистским по своей сути.

Традиционные ценности, очевидно, не вытекают ни из одной из великих идеологий XX века. Это не либерализм, не коммунизм, не фашизм и даже не консерватизм. Они, будучи мутантом, составленным из кусочков буквально всех этих — и не только этих — течений европейской мысли, как-то незаметно стали чуть ли не основной идеей, вокруг которой построено законодательство, внешняя политика и духовная жизнь России. Кажется, это уникальный пример идеологии, которая лишена хоть какого-то стройного объяснения, теоретических текстов, рецептов по практическому применению и всех других атрибутов любого философского течения. Как это вышло и из каких именно деталек собран этот конструктор?

Идеологический монстр Франкенштейна

«Традиционные ценности — это идеологема, с помощью которой можно манипулировать общественным мнением, аргументируя разные формы консервативной реакции, охранительные и репрессивные меры, которые могут исходить как от власти, так и от альтернативных ей агентов влияния, — говорит “Снобу” Ян Левченко, профессор Школы культурологии факультета гуманитарных наук ВШЭ. — Никакой другой позитивной задачи у понятия "традиционные ценности" нет».

Однако, даже если так, должны же традиционные ценности означать хоть что-то. «Представьте, что вы снимаете квартиру, и ваш договор подошел к концу, — говорит Кирилл Мартынов, доцент Школы философии факультета гуманитарных наук ВШЭ. — Вы лезете в кладовку, находите там швабру, старые консервы, сломанный стул и еще какие-то вещи. Вы все это берете и пытаетесь этим забаррикадировать входную дверь, чтобы не допустить внутрь хозяина и полицию, то есть, в случае защитников традиционных ценностей, не допустить изменений, в первую очередь политических. Кого можно считать автором этой конструкции? Вы, конечно, приложили к ней руку, однако швабра, консервы и стул являются полноправными соавторами. Современный российский традиционализм именно из таких обрывков и состоит».

Можно было бы предположить, что современная консервативная мысль связана с традицией дореволюционного русского консерватизма, о котором нам рассказывали на уроках истории. Однако это совершенно не так. «Попытки обосновать традиционные ценности отсылками к русской консервативной мысли предпринимались, но провалились, — говорит Мартынов. — Классический русский консерватизм гораздо менее синкретичный и гораздо менее сервильный».

Действительно, из всех философов, называвшихся в качестве крестного отца традиционных ценностей, ни один при ближайшем рассмотрении не подходит. Даже Иван Ильин, «любимый философ Путина», которого президент перезахоронил в России на свои личные деньги, не годится на эту роль. Ильин настолько ненавидел СССР, что не скрывал своих симпатий к Гитлеру, а после окончания войны надеялся вернуться в Россию на крыльях натовских истребителей — едва ли такой мыслитель годится в лидеры российского консервативного дискурса.

Все опрошенные эксперты сходятся на том, что идеи других консервативных мыслителей XIX–XX веков — Бердяева, Леонтьева, Соловьева или Розанова — очень мало подходят для обоснования хоть какой-то современной политической теории. Отдельно в этом ряду стоит отметить Константина Леонтьева и его ключевую политическая идею, «цветущую сложность», которую с некоторой натяжкой можно назвать мультикультурализмом XIX века. Леонтьев был яростным противником идеи национального государства, в частности, протестовал против освобождения балканских народов от Турции. Как «реакционную романтическую утопию» характеризует философию Леонтьева Борис Межуев, бывший замглавреда газеты «Известия» и председатель редакционного совета сайта politconservatism.ru, самого крупного из академических ресурсов, где публикуются консервативные историки и политологи. При этом далекие от консерватизма Мартынов и Левченко называют ее «крайне увлекательной» и «яркой, хотя и несколько безумной идеей». Идеологические противники современного российского традиционализма, кажется, имеют более нежные отношения с классическим консерватизмом. Как у русского либерализма, так и у левого движения есть вполне внятная связь с соответствующими традициями. Получается, что, как бы парадоксально это ни звучало, российский традиционализм из всех влиятельных общественно-политических течений наименее укоренен в традиции.

И сторонники, и противники традиционных ценностей признают, что эти ценности — конструкт, искусственно собранный из кусочков разных идеологий. Если бы мыслители, чьи идеи объявляются сейчас частью этой идеологии, узнали, что они соседствуют в одном смысловом ряду, то были бы немало удивлены — и вряд ли обрадованы.

Как так получилось?

Краткая история традиционных ценностей

За все время разговора о традиционных ценностях, начатого где-то в конце нулевых, никто из участников так и не смог предложить сколько-нибудь внятного определения обсуждаемого предмета.

В лучшем случае попытки определить, что такое традиционные ценности, сводятся к перечислению того, что им противоречит — и тут можно перечислить, в принципе, все, что не нравится конкретному их защитнику. Сторонники традиционных ценностей поступают подобно богословам первого тысячелетия христианства, которые определяли Бога через то, чем он не является. Такой апофатический подход, за неимением лучшего, имеет право на существование, но совершенно не объясняет, почему Традиционные Ценности всплыли на поверхность общественной жизни именно в начале десятых годов. Григорий Юдин, старший научный сотрудник лаборатории экономико-социологических исследований ВШЭ, отвечает на этот вопрос так: «Поначалу это был консервативный ответ части элиты на медведевскую повестку модернизации, потому что они предположили, что теряют инициативу и власть. А позже, когда возникла опасность революции, эта консервативная повестка была преобразована в чисто авторитарную, идеологически подавляющую саму возможность мысли о восстании».

Поначалу традиционные ценности реализовывались в форме многочисленных законопроектов, открытых писем, предложений и опровержений, выдвигаемых сенатором Еленой Мизулиной, депутатом Виталием Милоновым и другими ударниками патриотического фронта. Затем от слов перешли к делу. Апофеозом этого, можно сказать, сексуального понимания традиционных ценностей стали «Концепция государственной семейной политики Российской Федерации на период до 2025 года» и печально известный запрет на гей-пропаганду. Как выяснилось, сама Концепция состоит из отрывков школьных рефератов и, хотя вся построена вокруг традиционных ценностей, тоже даже не пытается объяснить, что это такое.

Зимой 2014-го международная обстановка внесла свои коррективы в разговор о традиционных ценностях: в их разряд несколько неожиданно попал, например, Крым. Как сказал Владимир Путин, «в Крыму всегда испытываешь особые чувства и эмоции, не только потому, что здесь очень красиво и природа уникальная, но и потому, что здесь в полной мере понимаешь сопричастность к общероссийской истории, тому уникальному культурному, духовному наследию». Этот странный переход от сексуального к геополитическому хорошо иллюстрирует важное для государственной власти качество традиционных ценностей: к ним можно отнести все, что удобно в данный момент.

Сорта традиционализма

Если пытаться искать идеологические истоки российского движения за традиционные ценности, сразу натыкаешься на терминологическую путаницу. Борис Межуев предлагает ставить знак равенства между сторонниками традиционных ценностей и современными русскими консерваторами: «Термин "традиционализм" и связанные с ним традиционные ценности возникли в американском политическом поле для обозначения той части республиканцев, позиция которых не обязательно связана с экономическим консерватизмом. В США консерватором назовут сторонника "малого государства", то есть невысоких налогов, широкой автономии местных властей и безусловного невмешательства государства в экономику и личную жизнь. Традиционалистом же назовут скорее борца за традиционные для Америки ценности: протестантизм, англосаксонскую культуру, свободу в республиканском смысле слова. В нашем контексте эта разница несущественна, поэтому "традиционалист" и "консерватор" — это фактически синонимы».

Однако традиционализм — это еще и крайне экзотическая доктрина французского философа Рене Генона (сам он, впрочем, этот термин не использовал), расцвет деятельности которого приходится на межвоенные годы. Пытаться изложить вкратце взгляды Генона — неблагодарная задача, так как они не отличаются логической стройностью. Его политическая философия строится вокруг идеи Примордиальной традиции, то есть некоего сакрального знания, возникшего в легендарной Гиперборее и присущего всем народам. Немного огрубляя, задача человечества (в первую очередь Европы) — возвращение к этой традиции и к сословному обществу: Генон считал наличие трех основных сословий, или варн, органически присущим индоевропейским народам. Он отрицал прогресс человечества и считал современный ему мир находящимся на последней стадии разложения. При этом его метафизика представляет собой невообразимое смешение индуистских, неоплатонических, мусульманских и христианских идей (ничего не напоминает?). Борис Межуев, правда, отрицает какую бы то ни было связь между Геноном и российским традиционализмом, однако следует иметь в виду, что Александр Дугин, один из самых влиятельных интеллектуалов российского консервативного направления, свою концепцию евразийства во многом выводит из философии Генона.

Сам Генон в итоге принял ислам и считал десекуляризацию, возврат к религиозному мировоззрению, важной частью возвращения к Примордиальной традиции. Он никогда не поддерживал нацистов, но его идеи оказали большое влияние на теоретиков фашизма.

При этом не стоит забывать, что в антропологии и социологии «традиционное общество» и «ценности традиционного общества» означают вполне конкретные понятия исследовательского аппарата, которые явно не применимы к давно перешагнувшему в постмодерн российскому обществу. Это обстоятельство усиливает терминологическую неразбериху.

Покорность традиции

Сюжет последнего романа французского писателя Мишеля Уэльбека («Покорность»; вышел в 2015 году) строится вокруг прихода к власти во Франции некой мусульманской партии, лидер которой в молодости увлекался философией Генона. Одним из первых шагов новой власти становится урезание социального бюджета в пять раз: европейский вэлфэр объявляется врагом традиций, а забота об обездоленных и пожилых перекладывается на плечи их родственников, как это всегда и было в традиционном обществе. А теперь внимание, цитата: «Государственное пенсионное обеспечение (именно обеспечение, а не милостыня) является по факту надежным способом разрушения традиционной семьи». Автор этих слов — Михаил Леонтьев, ведущий Первого канала и PR-директор «Роснефти».

Дальнейшая политика выдуманного Уэльбеком мусульманского правительства удивительно напоминает знакомые нам реалии: увеличение военных расходов, опора на основные авраамические религии при сохранении религиозной свободы, быстрый рост социального неравенства (в случае Уэльбека это даже является осознанной частью программы нового правительства — вспомним идею Генона о необходимости возврата к сословному обществу). В российском варианте традиционных ценностей понимание религии и ее роль напоминают ситуацию, описываемую Уэльбеком, где новое правительство постепенно, но уверенно двигает французское право в сторону шариата. «Традиционные ценности, — говорит Межуев, — это ответ на страх общества перед секуляризацией. Они объединяют то общее, что есть у всех авраамических религий. Кроме того, важная идея здесь — это невозможность окончательно, стопроцентно оторвать право от религии. Право может быть основано в конечном счете только на религиозном моральном императиве».

Безусловно, несмотря на очевидное внешнее сходство, было бы неправильно сводить российскую идеологию Традиционных Ценностей исключительно к философии Генона. Формально влияние Генона на облик Ценностей в основном связано с фигурой Александра Дугина, однако сам Дугин отнюдь не является главным идеологом Традиционных Ценностей. Впрочем, не получится связать российские Традиционные Ценности и ни с одной другой известной человечеству философской концепцией. Как говорит Кирилл Мартынов, «философию Генона с традиционными ценностями роднит в первую очередь то, что и то, и другое — совершенно эклектичные вещи, они составлены из обрывков разных школ, течений и традиций. Генон здесь, конечно, используется, но лишь как одна из деталей этой отечественной версии Лего, где все время нужно что-то со смекалкой подтачивать».

Недостаточную теоретическую обоснованность российского консерватизма признает и Межуев. Он, однако, по крайней мере дает список того, что является традиционными ценностями: «Это, в первую очередь, семья как союз мужчины и женщины; во-вторых, культурная традиция народов России, их общие исторические воспоминания; в-третьих, религия как нравственная основа жизни (не обязательно при этом быть верующим); в-четвертых, отношение к государству: государство воспринимается как что-то общее, важная часть повседневной жизни». При этом, по его мнению, российский современный консерватизм, одной из целей которого является защита традиционных ценностей, как философская доктрина еще не оформился — этот процесс идет прямо сейчас.

Григорий Юдин подтверждает список Межуева, комментируя его таким образом: «Традиционные ценности — это чисто идеологический концепт, типичное "пустое означающее", его можно наполнить чем угодно. Потому что это может значить всё, что удобно начальству в данный момент. Из того, что у нас обычно упоминают рядом с этим словосочетанием: семья — но нуклеарная семья никак не вписывается в традицию, и в Европе по-прежнему является доминирующим образцом (обычно движения секс-меньшинств требуют как раз права на доступ к нуклеарной семье); религия — но религия вообще не может быть "ценностью" (любая ценность трансцендентна и отсылает к "вечным объектам", а религия лишь связывает нас с этими объектами); общность — но общность есть способ интеграции, ее могут объединять самые разные ценности».

Люди в России все хуже слышат друг друга и все глубже погружаются в пучину терминологической путаницы: «либерал» и «патриот» стали антонимами, «антифашисты» протестуют против беженцев в Европе, а часть православных выступает против очернения Сталина; за оскорбление патриотических чувств предлагают штрафовать, не объясняя, что, собственно, это такое — патриотические чувства. Следующие недели «Сноб» будет разбирать идеологии и воззрения, которые выросли на территории бывшего СССР, и посмотрит, что складывается из этого конструктора.