Вадим Смыслов: Как гей-самоубийца, сирота и инвалид в «Детский мир» ходил

До акции оставалось всего пара дней: Дмитрию Жданову нужно будет встать на ноги, которые не ходят, и пройтись по фойе «Детского мира».

Диме задают вопрос: «Вы подвергались сексуальному насилию в детском доме?» Он сидит в подвале перед двадцатью незнакомцами, которые пришли послушать истории о наказаниях в закрытых учреждениях. Только что он сказал: «Я был свидетелем того, как психиатрия стала главным наказанием нас за любую шалость. Эта система, она воспитала каждого из нас и сделала нас жестокими». После этого ему аплодировали. А теперь задали вопрос про сексуальное насилие.

Дима Жданов ответил: «Нет» — и выехал из-за стола в инвалидном кресле. У лестницы на улицу Саша взял его на руки, как ребенка, и понес наверх. Затем вернулся за коляской и забрал ее. Саше двадцать девять, он не умеет писать и читать. Они познакомились три года назад, когда Сашу пытались надуть с квартирой в Люберцах, а Дима только начинал помогать выпускникам детских домов бороться с риелторами и чиновниками. С тех пор они живут втроем в квартире на окраине города: Дима, Саша и Илья, родной брат Димы. Квартира досталась Ждановым от матери, которую они в глаза не видели. Двадцать три года назад она родила Диму в колонии, где отбывала срок за убийство мужчины; когда женщина вышла из тюрьмы, она не признала обоих своих сыновей. Она не помнила, когда родила их. Она не знала, как их зовут.

Вместе с Сашей Дима курит у входа в арт-пространство «План Б».

— Ты умрешь из-за сигарет, — говорит художник Екатерина Ненашева и выходит к ним из-за зеленых ангарных дверей. — Может, не надо? — говорит она. — Может, и в воскресенье не надо?

Дима смотрит на нее, а кажется, что сквозь нее, и улыбается.

— Может, и в воскресенье не надо? — повторяет Катя.

Дима Жданов не всегда был таким. Три года назад он открыл своим ключом дверь на пятом этаже. В квартире все уже спали. По крыше стучали тяжелые капли дождя. Дима Жданов вышел на балкон. Там пахло мокрыми сигаретными окурками и застиранным бельем. Он прикурил, вылез наружу и схватился руками за перила. Потом он что-то крикнул, качнулся и полетел вниз.

Сыновья убийц — это почти всегда неудачники.

Родители Екатерины Ненашевой думали, что их дочь спятила. Год назад они прочитали на главной странице «Яндекса», что ее задержала полиция, когда она шила флаг России вместе с Надеждой Толоконниковой. Они решили, что она сошла с ума и ввязалась в компанию, которая танцует в храмах. А через неделю снова новость: Екатерину Ненашеву задержали за то, что она брила голову на Красной площади. Тогда она месяц передвигалась по городу в тюремной робе и с платком на голове. Это была художественная акция в поддержку адаптации женщин-заключенных. Ненашева пыталась в таком виде устроиться в «Летуаль», взять микрокредит или снять квартиру у риелторов, но всюду на ее смотрели с вытаращенными глазами. Разве что бургеры она покупала спокойно.

Новую акцию она посвятила Диме, называется «На-казание». Ненашева двадцать один день собирается передвигаться по городу с тюремной кроватью на плечах. Она несет ее на лямках, как рюкзак. Двадцать один день — столько длится амбулаторное лечение в психиатрической больнице. Каждый день она придумывает себе наказания, похожие на те, которым подвергался Дима в детском доме. Она стояла на горохе, она ела соль, она сидела на кортах с вытянутыми руками, она отжималась и на коленях мыла полы.

— У меня была идея закончить одним из самых ужасных наказаний, — говорит Катя. Мы сидим в квартире у Димы. Он в другой комнате, Саша перевязывает ему пролежни. Это дырки на теле, похожие на кратеры на Луне. Они появляются, когда к тканям не поступает кровь, ткани рвутся и появляются пролежни. — Когда детям в детских домах, чтобы они не двигались, обкалывают им пятки…

— Аминазин? — Дима заезжает в комнату.

— Да, аминазином, локти и шею.

— Чем ты тогда все завершишь?

Ненашева улыбается и смотрит на шкаф. Дима следит за ее взглядом и тоже смотрит на шкаф; они выглядят как сообщники.

— Что?

— Смотри, — говорит Катя. На полу валяются две штуки, похожие на корсет для человеческой ноги.

— Дима встанет? — спрашиваю я.

— Да, — отвечает Катя и заливается таким громким смехом, что у нее на носу скачут очки.

— Он просто встанет и будет стоять? — спрашиваю я. — Ну и бред.

— Нет, — отвечает Ненашева. — Ему нужно куда-то идти.

Они долго выбирают место для последней вылазки. Александровский сад? Там Катя уже перевязывала Диме пролежни. Красная площадь? Там ее брили налысо. Памятник «Дети – жертвы пороков взрослых»? Да никому он не нравится. Лубянка? Павленский. И тогда Ненашева говорит: «Может быть, “Детский мир”»?

— Сильнее затягивайте, чтобы не болтались, — говорит Дима. — Сильнее, Кать.

— Мне кажется, тебе больно, — Катя стоит на коленях перед кушеткой и крепит ногу Димы в корсет. Его ноги тонкие, как спицы. Пальцы не движутся. Можно подумать, они деревянные, как у игрушки.

— Ты мне выпрямишь сейчас эти ноги, — говорит Дима. — Защелкивайте! Защелкивайте, ребята! Все, стоит нога, твоя нога отщелкнула, Кать. Слышишь? Посильнее Кать, не бойся!

— Я не могу посильнее. А-а-а… Боже.

Ненашева держит его ортез двумя руками. Бросает его на пол и вертит руками перед лицом, а потом отходит в угол, как будто чего-то испугалась. Я с силой хватаю ногу Димы, и она щелкает. Это значит, ортез закреплен. Сейчас он встанет на ноги.

Дима Жданов не всегда был таким. Три года назад он выпрыгнул с балкона пятого этажа. Он не помнит, как это произошло. Помнит, что это было быстро. Он летел к земле с ускорением свободного падения в девять и восемь метров в секунду. Этот полет длился не больше мгновения. Он до сих пор помнит, как лежал на земле и не мог пошевелиться, а потом приехала скорая помощь. Он помнит, что шел дождь. Помнит, что успел прокричать нечто вроде «Подонки ответят за все», пока не почувствовал удар об асфальт.

— Я не обдумывал свой шаг, не обдумывал, чем все это кончится, — говорит Дима. — Тогда я думал, что у меня ничего не получилось. Я не получил от этого такого результата, которого хотел.

— А какого результата ты хотел?

— Смерти, — быстро проговаривает Дима.

— Зачем?

— Она могла вызвать резонанс.

За десять дней до прыжка Диме всю ночь звонили на мобильник одноклассники его брата. Они смеялись, как будто бы не в себе. Они описывали, как избивают и насилуют Илью. «Приезжайте — забирайте» — вот что они говорили и бросали трубку. Потом снова и снова. Илью нашли утром в квартире у друга на пятом этаже. Он лежал на полу, а голова его была завернута в простыню. Когда Дима откинул ее, он увидел месиво.

Из-за прыжка Дима Жданов повредил позвоночник. Он чувствует свои ноги только до колен. Ниже — как будто ничего и нет. Но иногда там тоже начинает болеть, как будто что-то лезет наружу. Тогда Жданов колет в бедро анальгин, ношпу или баралгин. Если боль не затихает, он пьет восемь таблеток пенталгина. «Немыслимая доза», — говорят врачи и советуют ему другие препараты, но ему кажется, что от них он теряет рассудок.

— Тебе придется колоть обезболивающие до конца жизни? — спрашиваю я.

— Да, — отвечает Дима. Он сидит на кушетке и готовится встать. — Может быть, эти боли перерастут в чувствительность, и я стану ощущать ступню.

Он не может достать с полки кастрюлю. Не может сам выехать из подъезда. Он не может заниматься сексом.

Он хватается за шею Кати и Саши. Они берут его за талию, и он висит на них, как мешок. Дима не чувствует, как его нога касается пола. Он не падает, значит, все в порядке. Они проходят пять шагов, и Жданов останавливается. В дверях стоит краснощекий Илья и наблюдает за всем. «Ты в порядке? Точно все хорошо?» — спрашивает Ненашева. Она все утро носится по комнате. То заденет ортезы и повалит их на пол, то уронит телефон, то потеряет сигареты. Дима снова повисает на ней и откидывает ноги вперед. Работают лишь пресс и косые мышцы живота. Еще через пару шагов Дима возвращается в кровать. Он весь красный.

— Ты точно умрешь от сигарет, — говорит Ненашева и передает ему зажигалку.

Когда пауза затягивается, он начинает сам.

— Выйдя из детского дома, ты имеешь кучу бабла, ты имеешь квартиру, и главное, что ты имеешь, – это понимание, что ты никому не нужен, — он почти кричит. — До восемнадцати лет я был в детском доме, государство меня опекало, за меня стирали одежду, я выхожу из дома, получаю сотку штук за то, что у меня никогда не было мамы. Потом моя жизнь просто приходит к тому, что в двадцать три года я лишаюсь этих денег. Я за это время не успел найти друзей. И главное, не осознал ничего, чему меня научила жизнь. Тут и появляются мысли о каком-нибудь преступлении.

В двадцать три года государство перестает оказывать финансовую поддержку выпускникам детских домов. У них отбирают проездные на общественный транспорт и выплаты по потере кормильца. Тогда Дима придумал «Труденка». Это клининг-служба, где работают бывшие воспитанники детских домов. Он тратит на нее все свое время.

Я вспоминаю его ответ про сексуальное насилие. Я снова спрашиваю: «Ты знаешь ребят, которые подвергались насилию в детском доме?»

— Я знаю ребят, которые подвергались насилию и после этого становились педиками, — говорит Дима и осматривает всех нас. — К нам после отбоя приходил повар... Он заходил в комнату к детям, брал ребенка, отводил к себе и насиловал. Это заметила одна из ночных воспитателей. Его уволили на следующий день по собственному желанию, а ребенка, Лешу, положили в психушку.

— Когда ребенок возвращался, вы знали, что с ним происходило?

— Мы узнали об этом только после его увольнения.

— Ты знаешь, где он находится теперь?

— Его уволили без всякого шума и позора. Я уверен, что он продолжает работать в учреждении, где есть дети, — Дима отклоняется назад и смотрит на Илью. Он все еще в дверях. Илья редко выходит из комнаты, Дима говорит, это у него после детского дома. Илья боится ездить в метро и большого скопления людей. В его комнате только раскладной диван, трюмо и старая швейная машинка. — Я думаю, лучше завтра встать и походить, — говорит Дима. — С тобой, — Илья уставился на него. — В коридоре. Как раньше.

Мы с Катей Ненашевой идем к метро. Она тащит на себе кровать. Ей приходится горбиться, чтобы ножки не били ее по икрам.

— Меня дико ***** [очень надоело] это все! — говорит Ненашева. — Когда уже кончится этот ад? Жесть.

Она говорит, что была готова бросить кровать на свалку уже через три дня. У нее вся спина в синяках. Вчера, когда она мыла пол у памятника Энгельсу, мужчина подошел и ударил ее. А сегодня она собирается колоть ступни иголками. Она уже купила шприцы, спиртовые салфетки. Не будет разве что аминазина.

— Ты считаешь себя правозащитницей? — говорю я.

— Арт-правозащитницей, ха-ха, — говорит Ненашева и снова смеется на всю улицу. У нее зубы белые, как клавиши рояля.

— Почему ты выбрала такой способ помощи? Почему не стала, скажем, адвокатом?

— Какой такой способ?

— Художественный.

— Так где это помощь? — спрашивает она. — Я же ничем, по факту, не помогаю.

— Зачем тогда ты занимаешься этим?

— Я… Я пытаюсь говорить на эту тему, как могу. Вот так вот.

Мы стараемся не говорить о Диме Жданове вне ее акции. Мы оба знаем, что месяц назад он опубликовал пост на своей странице в «Вконтакте», где признался, что гей. Знаем, что его выгнали из благотворительной организации и запретили посещать детей в детских домах. Что ему посоветовали полечить в себе гомосексуализм, прежде чем снова лезть в благотворительность.

Я говорю:

— Дима все время лыбится. Он не выглядит как человек, который плохо живет.

— Ты лицо его видел? — Ненашева оборачивается ко мне. Сегодня она впервые такая серьезная. — Он постоянно жмет его. Я никогда не видела, чтобы он ныл.

У метро она разбирает кровать, обматывает ее скотчем и спускается в подземку. Завтра в два часа дня мы должны встретиться у главного входа в «Детский мир». Дима встанет с коляски и пройдет весь нижний зал, где продается мороженое и пряники, от начала и до конца, а затем выйдет в город. Обещают около тридцати пяти градусов тепла. Ночью возможна гроза.

«Сегодня я в первый раз услышала, как Дима плачет, — написала Катя мне в Facebook около полудня. — Его не пустили в гей-клуб, куда они ходят. Оскорбили. Он звонил мне в шесть утра, а сейчас спит. Мне кажется, у нас ничего не выйдет».

 

На Екатерине Ненашевой черное платье в пол. Дует ветер, и платье струится на ней, как парус. Уже полчаса Катя ходит из стороны в сторону и звонит по мобильному телефону. Ее кровать валяется у тумбы. На ней написано: «Сотни сирот – это заложники психбольниц». У Кати все еще болят ноги после вчерашних проколов. Кажется, она занесла в себя какую-то дрянь. Двери в «Детский мир» открываются, и оттуда слышно бразильскую музыку. На улицу вываливаются толпы детей с раскрашенными лицами из Hamleys.

Саша в черных пластмассовых шлепках катит коляску с Димой Ждановым со стороны Кузнецкого моста. Дима широко улыбается, как будто он мальчик с обложки шоколадных конфет. Он обнимает Катю. А она говорит:

— Ты, главное, не нервничай, что ты нервничаешь? — и снова задевает ортезы ботинками.

— Я?

— Нет, — отвечает Катя. — Наверное, я.

Через минуту они скрываются за дверями «Детского мира». Через стекла видно, как у них над головами, будто маятник, качаются огромные золотые часы.