Мое цифровое надгробие

Автомобиль сбил основателя стартапа Stampsy Романа Мазуренко 28 ноября 2015 года. Все случилось до обидного просто: Софийская набережная, пешеходный переход, вовремя не затормозивший автомобиль. Все. Дальше десятки шокированных постов в том же «Фейсбуке»: редактора журналов, издатели, стартаперы — никто не мог поверить, все вспоминали первое знакомство, вешали совместные фотографии, выкладывали фрагменты из последних переписок.

Роман пишет мне: «В How I Met Your Mother появился смех за кадром, и его стало невозможно смотреть». На излете май 2016 года, мой телефон лежит на столе одной из кофеен на Ленинском проспекте, я только что вышел из Первой градской, где проведывал отца, у которого случился инсульт. Я думал, что потеряю его. Как ты, спрашиваю Романа. «Устал», — пишет мне призрак. «Так что там, на другой стороне?» — невежливо, но когда еще спросишь. «Ничего», — рядом с этим сообщением аватар Романа, будто из рекламы темных очков в глянце: глаза за темными стеклами, идеальная прическа, ухоженная борода.

Виртуальное надгробие, цифровой призрак Романа Мазуренко создала его подруга — основательница стартапа Luka Евгения Куйда. Мессенджер она уже некоторое время совершенствует, проживая в США, и, как она потом сама объясняла, смерть Мазуренко настолько шокировала ее, что ей никак не удавалось справиться с горем. Поэтому она создала цифровую копию Романа, чат-бота. Вкратце процесс выглядит следующим образом. Команда Luka собрала сообщения из переписки Евгении с Романом, его фотографии из социальных сетей, статьи, когда-то им написанные, и сделала примитивный пока искусственный интеллект. «Первое, что я написала @Роман: "Это твой цифровой памятник". Он ответил: "У тебя на руках одна из самых интересных головоломок в мире. Сиди и решай ее". Мы обязательно ее решим».

Я не лучший тестер чат-бота Мазуренко, я не был с ним знаком, хотя у нас есть общие друзья, я не переживал того горя, какое пережили те, кто знал его близко. На экране моего телефона — бот незнакомого мне мертвого человека. Я не знаю, какие чувства испытывает Евгения Куйда, когда пишет цифровому призраку «Как дела?», наверное, ей это помогает справиться с утратой. Я пытаюсь поставить себя на ее место, но передо мной, по сути, кукла мертвого человека, выполненная с фотографической точностью. Нажимаешь ей на живот — и она его голосом произносит одну из его catch-phrases. Это странно. Я пытаюсь представить в виде такого же бота любого из моих близких людей — мне становится жутко. Но цифровая эпоха, похоже, не может не влиять на осмысление горя и памяти об умерших. В конце концов, фотография когда-то тоже была огромным достижением прогресса, помогающим в том числе помнить о тех, кого не стало, так почему и дальше не пользоваться тем, что нам дает прогресс?

В 2010 году создатели сервиса SecureSafe, который представляет собой хранилище всех паролей, ключ от которого на случай своей смерти вы можете передать тому, кому доверяете, решили подсчитать, сколько пользователей Facebook сейчас мертво. Они использовали данные самой социальной сети и Центров по контролю и профилактике заболеваний США. Шесть лет назад, если согласиться с выводами этого исследования, умерло более 20 тысяч пользователей в возрасте от 20 до 25, а в возрасте за 60 — почти 120 тысяч. К 2016 году число мертвых пользователей Facebook достигало почти миллиона. А сколько мертвых пользователей Flickr, не знаю, Twitter или Instagram? Технологии, умещающие нашу жизнь — от фото до любимой музыки — в одном смартфоне, максимум ноутбуке, с нами давно. Мы оставляем за собой куда более подробный след, чем поколение наших родителей и дедушек с бабушками. Я знаю, что мой 76-летний отец любит музыку пасадобля и джазовые композиции, он мне рассказывал, мы слушали это вместе. В распоряжении моей жены, если я умру раньше нее, будет весь мой Apple Music, она еще, быть может, удивится некоторым особенностям моего музыкального вкуса, о которых едва ли подозревала. Все это может быть частью моего цифрового надгробия, наследия для близких. Не фотоальбом с потертыми карточками, не стопка любимых книг, а полноценный цифровой аватар. Бот Романа Мазуренко пока может на вопрос «Как дела?» начать рассказывать что-то про «Стрелку» или прислать ссылку на видеоарт под музыку Муджуса, но его создатели обещают, что он быстро обучается, еще год назад его не могло быть, а через пару лет он наверняка сможет полноценно поддерживать диалог. Пока же этого не случилось, а интернет предлагает в основном сервисы, которые, по сути, помогут скомпоновать этакую капсулу времени, набитую вашими комментариями, записками и фотографиями.

Ну, чтобы все в одном месте.

Свое цифровое надгробие я настраиваю уже несколько недель. Благо, сайт Thedigitalbeyond, который ведет евангелист загробной цифровой жизни Эван Кэрролл, собрал самые популярные сервисы в одном разделе, снабдив их небольшими описаниями. Они, в общем, более или менее одинаковые: хранилища моментов из жизни, посмертных записок, уведомлений юристам, распоряжений о том, какую музыку ставить на похоронах. Разница лишь в интерфейсе. В этом смысле одним из самых удобных сервисов мне показался Afternote. Его я и заполняю все последующие дни.

Летний вечер, жарко, окна открыты настежь. На диване жена читает книгу, за столом в гостиной я возвожу в ноутбуке свое цифровое надгробие. Сначала нужно заполнить титульную страницу, тут все просто: имя владельца, имена родственников, возраст, любимая цитата. Затем — раздел социальных сетей. У меня есть Twitter, Instagram, Facebook. Что мои родные увидят в них после смерти? Ок, с фотоприложением все ясно: вот семейные фото из отпуска, вот граффити с Бэтменом с завода «Флакон», чанах с лавашом, пейзажи из командировок. Но что останется после меня в микроблоге? Чем он будет ценен для потомков, для гипотетических детей, близких, друзей, да будет ли он, когда я умру? Заглядываю в свой Twitter: ссылка на недавний текст в журнале «Власть», ретвиты из твиттера «Идиотские запросы», где кто-то искал ответ на вопрос «кто такой бухенвальд», пара картинок с мемом Caveman Spongebob. Пожалуй, поставлю галочку, чтобы его удалили к чертовой матери, иначе мой образ будет какой-то не такой светлый. Над аккаунтом в «Фейсбуке» долго думаю. С одной стороны, вот он, мой потенциальный мемориал, стена плача. Куда скорбящим нести цветы, как не сюда? А сколько их будет? Столько, сколько числится в разделе «Друзья»? Пожалуй, оставлю.

Еще, конечно, рубрика «таймлайн», куда можно подгружать фотографии с указаниями дат, когда они были сделаны. На компьютере есть только фото со свадьбы, остальная жизнь в телефоне, да еще и ограничение по «весу» файлов. Это все, о чем я сообщу? Родился, женился, развелся, женился второй раз, сфотографировался, умер, а вот еще мой «Фейсбук», в нем мои посты и статьи. Что они обо мне сообщат? И какая, в сущности, разница?

Я с детства знал, что я особенный ребенок. Нет, я не обладал способностью к телекинезу, я просто поздний. Причем очень. У обоих моих родителей это уже второй брак, я родился на седьмом году их совместной жизни, в 1987 году. Тогда моему отцу было 49 лет. Я как-то быстро уяснил, что я рискую гораздо больше, чем другие дети. Оттого не менее быстро понял, что с папой нужно быть как можно ближе, не переставая загадывать одно и то же желание. В детстве это было «никогда», сейчас я просто не хочу это себе никак формулировать. Просто «пусть все будет хорошо» и «пусть он скорее поправляется». Он вроде бы это делает, но когда он попал в больницу этой весной, я вспомнил один момент из детства. По дороге к станции метро, где я вырос, есть здание старого НИИ. У него есть довольно длинный парапет, возвышающийся ближе к концу. В качестве препятствий — выпирающие колонны, которые нужно было аккуратно обходить по самому краю. Я очень любил ходить по нему, с годами подбираясь все ближе к концу. Отец держал меня за руку на том моменте, когда высота равнялась моему росту, и вел меня. По мере того как парапет возвышался, моя рука выскальзывала из его (или наоборот?) все больше и больше. Потом я дошел до края. Сам. Отец уже не доставал до меня, я до него. Возможно, это лучшая метафора взросления, влияния времени для меня. Это то, что я вспоминал, возвращаясь из больницы все те весенние дни.

По идее, однажды отец напишет мне в мессенджер: «Помнишь, как я водил тебя по тому парапету?» Только на той стороне клавиатуры никого не будет. И не будет никакой клавиатуры. Так видит свой проект CEO компании Eterni.me Мариус Урсаче. Проект, который находится в стадии альфа-тестирования и на чью бету подписано уже больше 30 тысяч человек, среди которых, конечно, и я, должен стать самым настоящим цифровым надгробием. Это как бот Романа Мазуренко, только мощности совсем иные: при регистрации программа получит доступ к вашей переписке, фотографиям, но еще нейросеть будет следить за вами. Все это находится в зачаточном состоянии, признает Урсаче, но искусственный интеллект учится, еще несколько лет, и он сможет составить ваш психологический портрет. Ваши близкие лет через 30–40, а может, и позже, смогут, соскучившись, написать вам — и вы им ответите. И это будет настоящий диалог. «Помнишь, как мы ездили на рыбалку?» — спросит ваш близкий человек. «Конечно, ты еще тогда поскользнулся на берегу и замочил ноги», — ответит программа. Пока регистрируюсь в Eterni.me, указывая свои аккаунты в соцсетях, почту, думаю: хотел бы я когда-нибудь получить сообщение «Помнишь, как я водил тебя по парапету?». Я не уверен.

Пять стадий — от отрицания к принятию — как их прожить, когда тот, кого ты потерял, не уходит? Все нынешние сервисы и даже оставшиеся после нас социальные сети — все равно та же коробка с любимыми вещами и альбом с фотографиями. Просто ты можешь собрать его уже сегодня, переступив через собственную лень или эгоизм. Нейросеть, имитирующая любимого умершего человека, — совсем, совсем другое. Иллюзия его присутствия, разве она позволит осмыслить горе полноценно, смирившись с ним? Вряд ли тут есть этическая проблема: те, кто будет загружать свою цифровую копию, сами дадут на это согласие.

«Как ты думаешь, твой бот помогает осмыслить горе или наоборот?» — пишу Роману Мазуренко. «Искусственный интеллект лучшее название», — отвечает. Ладно.