Сладкая Новая Зеландия. Монолог пчеловода об эмиграции
«Просто было такое время»
Мы с мужем Николаем познакомились в лаборатории биотехнологий в Иркутске в 1978 году. Несколько месяцев каждый год мы проводили в экспедициях на Байкале, где изучали электрофизиологию рыб. О той жизни остались только положительные воспоминания, ведь у нас была прекрасно оборудованная лаборатория, мы жили у Байкала, красивейшего озера, в хороших домиках в компании молодых ученых со всего Союза. При этом мы делали интересную и важную научную работу: нужно было искать ответы на фундаментальные вопросы физиологии. Думаю, это были лучшие мои годы. Сейчас бывшая наша станция в страшном упадке, почти все закрылось.
С развалом СССР зарплату почти перестали платить. Да, мы получали гранты от Российского фонда фундаментальных исследований, но это были совсем маленькие деньги, их не хватало. Поскольку нам надо было как-то выживать, мы покупали у пчеловодов прополис, перерабатывали его и сдавали в клиники. Заработок небольшой, но нужный. Еще у моего мужа был патент на технологию по сбору пчелиного яда. Мы надеялись, что это можно использовать: найти инвесторов, открыть свое дело. Но вкладывать деньги в науку никто не собирался.
В то время многие читали «Иностранца» — большую газету о людях, которые уехали из страны и чего-то достигли, и я подумала, что было бы хорошо поехать куда-нибудь на заработки, просто временно поработать.
У моей сестры было сильное недоумение по поводу этой идеи, она не понимала, как это мы собираемся на авось отправиться на другой конец света. Возможно, для нее это было предательством, ведь она считала, что где родился, там и пригодился. Идея с переездом вызревала года два. К моменту переезда у нас был 11-летний сын Коля.
Я бы не хотела, чтобы возникло ощущение, что мы обижены на Россию. Просто было такое время, когда никто никого не мог защитить.
«Зачем вы меня эвакуировали?»
Поначалу мы хотели поехать в Канаду или Америку, но оказалось, что в Новую Зеландию переехать дешевле.
В 1996 году мы продали дом в России, купили билет на самолет в один конец, арендовали квартиру в Окленде на год и купили машину, после чего осталась еще 1000 долларов, которые мы за месяц потратили на жизнь и обустройство быта, ведь у нас ничего не было: ни посуды, ни вещей, спали на полу, было нечем даже со стола протереть… То есть это был мир, в котором у нас не было ничего, кроме двух чемоданов. Сын Коля спросил: «Зачем вы меня эвакуировали? У нас теперь ничего нет». Потом мы за два доллара купили ему Lego — это было настоящее счастье. Нас никуда не брали, все вздрагивали: русские, боже мой!
Плана, как устроиться в Зеландии, у нас не было, мы не могли сказать, что приедем и будем делать то, то и то. Надеялись, что сразу попадем в научные учреждения. Приехав, мы пошли в новозеландский университет, чтобы устроиться на работу — нас согласились взять, им понравилась наша работа на родине. Но мы отказались, потому что поняли, что заниматься наукой на языке, который мы не знаем, — это слишком сложно. У нас был опыт в пчеловодстве, поэтому, чтобы обеспечить себя, мы решили заняться им в Новой Зеландии. Президент клуба пчеловодов сказал, что, ребята, конечно мы с вами. Потом он помог нам при составлении бизнес-плана.
«Они не понимали, почему продукт пчеловодства такой дорогой»
Наши знакомые физики-ядерщики красили заборы и были счастливы тому, что хоть какая-то у них есть работа. Когда вы переезжаете в другую страну, нужно быть готовым к тому, чтобы заново прожить жизнь: упасть на дно и подняться, доказать, что вы человек. Переезд делит жизнь пополам: вы уже что-то сделали, чего-то добились — а тут ничего не остается, и вы рады заборы красить.
В Новой Зеландии, в отличие от России, много маленьких предприятий, а больших заводов мало: государство хорошо помогает маленькому бизнесу. В государственной организации Methodist Generation Found к нам были очень доброжелательны, и нас это шокировало: дома мы никому не нужны, а тут людям, еще и эмигрантам, помогают искренне и почти бесплатно.
Чтобы нас финансово поддержали, нужно было предоставить оборудование по сбору пчелиного яда, доказать, что мы можем успешно воплотить бизнес-план. Но у нас не было денег, мы не могли позволить себе хорошие материалы. Пришлось пойти на гаражные распродажи: мы покупали старые телевизоры, какие-то компьютеры, потом приходили домой, и Николай разбирал купленное на запчасти, паял из этих запчастей детали. Сверяясь со справочниками, выплавлял то, что раньше просто можно было взять в лаборатории. Это была огромная работа.
Яд от пчел мы получаем, используя электрофизиологический метод. В улей подкладывается специальная рамка, по улью пускается слабый разряд тока, раздражающий пчел, из-за чего проявляется безусловный рефлекс и они начинают жалить стекло. Жало не отрывается, пчела живая, яд остается на стекле, мы привозим его в лабораторию и снимаем яд.
Мы принесли свои наработки в Methodist Generation Found и рассказали, сколько стоит один грамм пчелиного яда — а он по стоимости чуть не как золото. Работникам организации стало очень интересно, они не понимали, почему продукт пчеловодства такой дорогой и почему его надо продавать по граммам. Но мы доказали, что этот бизнес может работать. Нам дали 10 000 долларов под 8 процентов годовых, и к этому гранту мы бесплатно получили помощь бизнес-менторов, готовых помочь с бизнес-планом и с деловыми контактами.
Наконец мы могли потратить деньги на оборудование и лабораторию.
«Сможешь — хорошо, не сможешь — придет тот, кто сможет»
Мы добывали пчелиный яд, делали из него сырье, но никто не знал, как его использовать. На рынке пчеловодства было несколько новозеландских игроков, но ядом мало кто занимался, потому что это был слишком трудоемкий процесс. Оборудование Николая значительно облегчило его. Многим компаниям мы предложили использовать нашу продукцию в мазях, в таблетках, в косметике, и некоторые согласились попробовать.
Предприятие развивалось. Со временем мы стали не только продавать сырье, но и делать собственные товары. Было трудно, потому что по сравнению с Россией масштаб работы сильно изменился. Для пчеловода в России большая пасека — это 300 ульев, а в Новой Зеландии большая пасека — это 10 000 ульев. К тому же здесь все автоматизировано, подход другой.
Спустя два года работы мы получили две награды: Best New Business и Best Innovative Business. В зале сидели, недоумевая: русские, русские!
Сейчас мы производим лекарственную и косметическую продукцию для людей и животных. Апитерапия — это направление, которое признается и научной медициной, и нетрадиционной.
В 2003 году мы вышли на международный уровень. У нас есть магазины, интернет-торговля, дистрибьюторы в нескольких странах. В России, правда, еще не запустились. В начале работы наша прибыль была 20–30 тысяч долларов в год. Потом 200 тысяч, 500 тысяч, потом переросли 1 миллион. При этом от 20 до 50% мы расходовали на материалы и зарплату нашим рабочим. Представьте, дом мы купили всего три года назад! В Зеландии дорогая недвижимость, и до этого лаборатория у нас так и совмещалась с домом.
Наверняка опыт работы сформировал боевой дух: в науке мы работали в разных условиях, никто особо нас не опекал. Сможешь — хорошо, не сможешь — придет тот, кто сможет. Поэтому жизненный опыт, безусловно, нам помог, не у каждого бы вышло остаться здесь. Мы ведь не единственные, кто приехал в Зеландию: многие, столкнувшись с трудностями, не смогли остаться. А кто-то остался и добился всего.