Элла Панеях: Дискуссия вокруг инцидента в 57-й школе — это результат развития общества
Виктория Мещерина, семейный психолог:
Признаваться себе в неприятных вещах, тем более в том, что происходит с твоим ребенком, очень сложно. Во-первых, автоматически вина за произошедшее ложится на родителей, потому что «мы не досмотрели», «мы не объяснили» и так далее. Второе: мы все считаем себя приличными людьми, и, для того чтобы обвинить учителя в преступлении, должны быть очень веские доказательства. Всегда есть шанс сказать: мне только кажется, я не имею права обвинять, нет достаточных доказательств. Третье: мы все воспитаны в системе «учитель главный, учитель хороший и правильный». У этой системы глубокие корни, такой взгляд передается из поколения в поколение, поэтому мы не защищаем своих детей в школе практически никогда. Если вы вспомните себя в детстве, то, когда вы говорили маме, что в школе учитель несправедливо с вами обошелся, мама отвечала, что лучше не обвинять учителя, а подумать, может, это ты просто что-то плохо выучил. Еще важно в этой истории то, что 16 лет — не детский возраст. Он считается возрастом согласия. Многие в комментариях в фейсбуке говорят, что дети взрослые и там было все по любви. Правда, это выглядит как оправдание. Те, кто молчал, могли испытывать страх, что ничего не докажут, что будут большие неприятности не только у них, но и у их детей.
История очень неприятная, но пока бездоказательная, никакой конкретики пока нет, как нет и свидетельств детей, которые пострадали. Наверное, я, мама, пошла бы в бой, но он состоялся бы на уровне школы, я бы пошла выяснять отношения с директором. А еще я бы спрашивала у своего ребенка, насколько нужно его защищать, потому что при разбирательстве ему тоже пришлось бы отвечать. Есть очень много «но» для того, чтобы начинать общественную образцово-показательную порку.
Даниил Дондурей, профессор ВШЭ, член Совета при Президенте по содействию развитию институтов гражданского общества и прав человека:
Все дело в моральном кризисе. При соблюдении моральных норм ситуация не возникла бы на многих уровнях: ни со стороны человека, возможно, нарушившего закон, ни со стороны умолчавших об этом родителей, ни со стороны учениц, для которых это было не нарушение морали, а что-то вроде «это, блин, клево». Кризис возник из общей моральной драмы, разъедающей наше общество. Аморальные явления не отторгаются обществом, нравы криминального мира распространяются через телесериалы — главный продукт российской жизни. Мы чемпионы мира по производству и показу сериалов, в 2015 году мы произвели 815 сериалов общей длительностью около 4,5 тысячи часов — из них 3,5 тысячи наполнены всевозможным криминалом. Эта криминализация реальности, когда федеральные каналы могут показывать инцест, детей, прикованных к батарее, брать интервью у девочки, которая счастлива, что родила двух детей от своего отца, — а наутро у телеканала не отбирают лицензию. И все это не на кабельном канале, а на федеральных бесплатных, которые входят в первую десятку мультиплекса. При этом криминализация и аморальность никогда не были предметом общественной дискуссии, ни одна НКО не подала в суд на аморализм медиа. Никогда не слышал, что да, сейчас где-то в каком-нибудь городе подали в суд на НТВ за то-то и то-то. Ведь то, что показывает НТВ, — это «норма». Эта «норма» проникает в головы директоров школ — и мы с этим живем. Молчание родителей в 57-й школе — это не явление закрытого сообщества, а кризис общей моральной системы.
Даниил Григорьев, сотрудник Центра экономических исследований Института глобализации и социальных движений:
Причин, по которым родители молчали, может быть много. В России люди часто знают, когда происходят вещи не совсем законные или совсем не законные, но не хотят проблем, и поэтому предпочитают не распространяться об этом. К тому же, в случае если девочкам, с которыми у него могли быть отношения, по 16 лет — это возраст согласия, это не то, что должно уголовно преследоваться. Возможно, это должно морально порицаться как нарушение педагогической этики. Возможно, у преподавателя были какие-то связи, может, родители с ним общались и видели, что он адекватный человек — и поэтому никуда не сообщали о слухах. Нужно понимать, что, как правило, все делается из рациональных соображений. Например, если родители заявят о преступлении, то это создаст им определенные трудности: нужно ходить в суд, писать какие-то документы, взаимодействовать с представителями власти, а родители хотят этого избежать. Или они предполагают, что у них будут проблемы с судом из-за низкого доверия к судебной власти — ведь люди, которые делают что-то незаконное систематически в течение длинного периода времени, скорее всего, имеют прикрытие, «крышу», которая в случае чего поможет. Еще важный момент в том, что люди не хотят скандала, не хотят портить репутацию, не хотят выглядеть скандалистами и быть изгоями с точки зрения общества.
Степан Гончаров, социолог «Левада-центра»:
Феномен молчания — это не что-то, присущее только России или отдельным закрытым обществам; он в самой природе человека. Люди стараются обходить некоторые темы, говорить о них аккуратно, чтобы не вызвать негативную реакцию со стороны окружающих, не повредить своей репутации. В России очень невысокий социальный капитал, низкий уровень доверия друг к другу, поэтому травматичные истории люди стараются не обсуждать. Многие темы табуированы — и это, кстати, советское наследие. К тому же люди зачастую убеждены, что их это не коснется, что это происходит с кем-то другим. Люди боятся оказаться в центре внимания СМИ, боятся, что на них будут показывать пальцем.
Элла Панеях, преподаватель факультета политических наук и социологии Института проблем правоприменения:
Раньше о таких случаях молчали, потому что злоупотребление властью со стороны учителя не считалось преступлением, если речь шла не о педофилии — а в случае со старшеклассницами, конечно, речь не об этом. Кто стал бы слушать учениц? Учитель — большой моральный авторитет, поэтому молодой девушке, которая в патриархальном обществе считается не вполне полноценным человеком, не поверят так, как учителю. К тому же, если девочка сама захотела интимных отношений, значит, все в порядке. Молчание может быть из-за страха, ведь ученица, которая начинает говорить о ситуации и поднимает волну, натолкнется на возражения, а потом, возможно, на издевательства. Она становится врагом школьного сообщества, которое становится на сторону учителя — душевная травма ученицы стоит гораздо дешевле, чем благополучие школы. И все же сказать об этом — это форма сопротивления, которой нужно было научиться, и наше общество это сделало. Молчание будет по умолчанию, чтобы его не было — должно что-то произойти, люди должны научиться что-то делать. Сейчас российское общество изменилось, граждане научились слышать подобные проблемы и стали понимать, что роман учителя с ученицей — это злоупотребление властью. Общество перестало отделываться шуточками, что, мол, девочки сами хотели. То, что разговор возник, — это результат развития общества, это его способность поднимать проблемы. 10 лет назад это же самое можно было сказать только в пустоту, а сейчас можно получить поддержку от широкого круга людей. Поэтому пост в фейсбуке и вызвал такую волну поддержки и солидарности. Когда один человек ломает заговор молчания, другие присоединяются.