Курт Кобейн — не пророк, а ребенок

Когда я был школьником, Курт Кобейн казался мне очень взрослым, почти старым. И уставшим. Он виделся мне, как и многим, пророком, мессией — и в его строках-лезвиях я искал откровения. Сейчас я понимаю, что слова «мессия», «пророк» к Курту менее всего применимы. Он презирал такие понятия. А вот откровение в его песнях было. Я еще более уверен в этом сейчас, когда вот уже 23 года он не с нами и я пережил его на четыре года. Он больше не кажется мудрым пророком, но видится испуганным ребенком, выброшенным в прогнувшийся мир. И его голос, продирающийся сквозь дебри фальшивого благополучия, до сих пор молит: Gramma, take me home…

Как и 20 лет назад, он чужой. Я чужой. Мы чужие. Те, кто вырос на его песнях. Те, кто погрузился в нирвану. И многие ушли вместе с ним. 1994–1997 годы — время, когда подростки оставляли после себя одни и те же слова: «Лучше сгореть, чем угаснуть». И сгорали. Ни один музыкант не забрал столько душ, сколько уволок с собой Курт Кобейн. 

[blockquote]Наша страна — экзистенциальная бездна, вроде той, в которую вглядывался сам Курт[/blockquote]

А иначе быть не могло. Его музыка, его жизнь стали поэтической апологией смерти. Он пришел на руины мира, чтобы стать последней звездой, осветившей их. И угаснуть.

Россия — экзистенциальная бездна, вроде той, в которую вглядывался Курт, и мы разделяли ледяное безумие, отражавшееся в его взгляде. Страна, застрявшая между бескрайней тьмой и бескрайним снегом, нуждалась, прежде всего, в описании. И человек с гитарой из крошечного Абердина, городка рыб, борделей и дальнобойщиков, лучше наших великих умов выразил обесточенную русскую душу.

Тот, кто смог, пережил этот диагноз. Чтобы стать рыбой, выброшенной на берег. Сейчас — их время. Время впитавших эсхатологию Курта Кобейна, сказавшего, что нет ничего кроме любви, но она огонь, выжигающий дотла. Он пел из скорченной судорогами утробы, и его невротическая боль навсегда останется напоминанием, что правда не переносится без анестезии.

В «Адвокате дьявола» Милтон (он же Люцифер) говорит: «Двадцатый век был моим веком. Я дал вам все». И правда, столетие величайших войн, величайших открытий и величайшего потребления. Мир расширился, человечество разрослось. Все стало дозволено, и Бог умер. Но мертвый Бог забрал людей с собой — он убил их пресыщением.

[blockquote]Кобейн изменил весь подход к музыке. Он не просто сделал андеграунд массовым, но продемонстрировал, что рок-герой — такой же, как все, и даже хуже[/blockquote]

И тогда пришел Курт. Из глубины страны, где успех втащили на трон вместо мертвого Бога, а счастье замкнулось на розовом «кадиллаке». Курт приполз в этот мир-супермаркет и за неделю, когда Smells like teen spirit приговорила то, что было до, сбросив в тлен Майкла Джексона, подчинил мечту, дабы уже вскоре в разочаровании, в гневе отшвырнуть ее вон.

Между She loves you 1963 года и Nevermind 1991-го прошло всего 28 лет. Ровно столько жил рок-н-ролл. Он вместил в себя мелодичность Beatles, бунтарство Rolling Stones, напор Led Zeppelin, психоделику Pink Floyd, паранойю Black Sabbath, героику Queen, гламур Guns’n’Roses — и кончился на безумном малыше в свитере Фредди Крюгера. Кобейн изменил весь подход к музыке. Он не просто сделал андеграунд массовым, но продемонстрировал, что рок-герой — такой же, как все, и даже хуже. Эксл Роузы с их раздутыми под стать самомнению свитами остались в прошлом. Курт превратил жизнь рок-звезды в аквариум и сам же в нем утонул.

Но пираньи успеха вцепились в него мертвого даже крепче, чем в живого. Разорвали на части. Потому что любили. Потому что использовали. Эстетика Курта отчасти стала реакцией на фальшивую, меркантильно-пропагандистскую политику Рейгана, но продается она в еще более лживой эпохе.

С гениальностью Курта могло сравниться лишь его обаяние. Ты больше не мог быть собой, услышав гениальную в своей легкости и простоте мелодику — на акустике последнего концерта она наиболее очевидна, — оттененную голосом сумасшедшего, поющего так, будто он умирает и воскресает вновь.

Так выглядела изнанка красоты, что не спасает, так утверждалась патология силы. Курт сам коллекционировал патологии, видя, как, деформируясь, красивое становится уродливым, но все равно выживает, а значит, обладает еще большей силой. Его огонь разбивал мрак, а затем пожирал смотрящего. И эта страсть к разрушению, к уничтожению мира вокруг и внутри себя, проявлялась у Курта не только на сцене, когда он громил аппаратуру и бился головой о колонки, но и в повседневной жизни, где героин, депрессии, отстраненность сожрали последние крохи счастья, утраченного после развода родителей.

Мир разломил девятилетнего ангела, но и сам мир разломился вместе с ним — из трещины вырвался древний джинн, явивший темную сторону силы. Курт стал проводником, пропустившим через себя энергию первозданного хаоса. Того, что был истоком жизни и ее главным врагом. Курт наполнился инфернальной магмой, которую нельзя воссоздать. Оттого все каверы на Nirvana звучат столь жалко. Недавно 1200 музыкантов одновременно играли Teen spirit, но в их исполнении не было и сотой доли энергии Курта.

[blockquote]Курт был первым, кто заявил: будущего действительно нет, потому что нет того, ради чего стоит создавать это будущее[/blockquote]

Именно благодаря ей он получил то, о чем мечтали все, кто хотел оказаться на вершине рок-н-ролла. Но именно это — атрибутивное — Курт ненавидел больше всего. «Лучше быть мертвым, чем крутым». Джаггер заявил, что начал играть рок-н-ролл, потому что тот вел к успеху. Кобейн ненавидел в музыке именно успех. То, что тешило тысячи музыкантов, ему, наоборот, досаждало, как холодное, попавшее на больной зуб. Он отторгал его, выблевывал, как организм, не принимающий яд.

No future! — пели Sex Pistols, хотя сами алкали будущего, отлитого в звоне монет. Курт был первым, кто заявил: будущего действительно нет, потому что нет того, ради чего стоит создавать это будущего. Прошлое оказалось ошибкой, фантиком из-под несъедобной конфеты. Настоящее, где было дозволено все, утратило живое начало. Оно окостенело в собственном самолюбовании, заблудилось в бесконечных симулякрах и копиях самого себя.

Фальшивые звезды — для фальшивых пленников тьмы. Курт обрушил на них всю свою ярость презрения. Он показал, что единственный свет — это огонь, которым, подобно Тхить Куанг Дыку, поджигаешь себя, чтобы так отстоять себя же. А если ты не приносишь себя в жертву, то тебя распнут другие. Необязательно ненавистью — любовь тоже сойдет.

Когда на Unplugged into New York Курт исполнил свою последнюю песню Where did you sleep last night?, и его попросили спеть еще, он ответил: «Нет, я уже не смогу превзойти себя». Он все понимал. Вспыхнул во тьме и изрек последнее откровение. Но никто так и не смог превзойти его. За концом мира нет жизни и нет начала. Агонию нельзя повторить.