Жемчужные слезы Полинезии

Самолет начинает снижаться, пассажиры прижимаются к окнам: там, внизу, Таити — зеленый остров, окруженный лазурно-голубой лагуной. Вода бирюзовая, прозрачная до самого дна, поэтому море вокруг острова кажется обманчиво мелким. Между серебристыми цепочками кораллов лавируют небольшие яхты и катамараны. Пассажиры с противоположной стороны тем временем видят горные вершины. Остров безмятежен, приветлив и щедр: он всегда рад гостям.

Между островами Французской Полинезии летают небольшие ATR42 и ATR72, рассчитанные на 48 или 68 мест. На некоторых рейсах самолеты делают одну, а то и две посадки: настоящая летающая маршрутка! Хочется подсказать пассажирам, чтобы заранее сообщали пилоту о своей остановке, иначе можно ненароком оказаться на Тикехау вместо Рангироа или на Руруту вместо Риматара.

Самолет приземляется в Фааа — единственном международном аэропорту Французской Полинезии, который находится на Таити — самом большом из всех островов. В самолетах Air Tahiti всегда очень холодно, но стоит только оказаться снаружи, как сразу погружаешься в марево теплого и влажного воздуха. Пьянит аромат цветов, которые здесь повсюду.

Шанталь спускается по трапу самолета. Раз в несколько месяцев она прилетает на Таити на литературные чтения и книжные выставки, которые организуют местные поэты и писатели совместно с министерством культуры Полинезии. Полное ее имя — Шанталь Тетиаре Шпитц, ей 62, она стройная до прозрачности, у нее грива роскошных, как у всех таитянок, серебристых волос и маленькая татуировка под губой. Кстати, слово «тату» пришло из Полинезии. Правда, не так легко найти человека, который об этом хоть что-то слышал. Как, впрочем, и француза из материковой Франции, знающего, где находится эта самая Полинезия.

По случаю визита Франсуа Олланда на Таити и Райатеа в феврале 2016 года Canal+ провел опрос на улицах Парижа. Участникам нужно было ответить на пару вопросов и найти Таити на карте. Большинство уверенно показывало на запад Индийского океана (видимо, об острове Реюньон они все же слышали), другие — в Карибское море, третьи помещали Таити между Филиппинами и Гонконгом.

В каком-то смысле последние оказались ближе всего к истине. Именно оттуда, с территории современных Тайваня и Филиппин, и прибыли предки полинезийцев. На деревянных пирогах, груженных всевозможным домашним скарбом, они пересекли Тихий океан и заселили самый северный архипелаг — Маркизы. Те самые, о которых пел Жак Брель и где умер Поль Гоген. Испанцы успели побывать здесь еще в XVI веке, а до Таити европейцы добрались лишь в 1767 году. Впрочем, англичанин Сэмюэл Уоллис особого интереса к Таити не проявил, зато годом позже Луи Антуан де Бугенвиль, воспользовавшись случаем, объявил острова собственностью французской короны. Опустим длинный экскурс в историю, достаточно сказать, что в 1984 году Полинезия получила статус автономной территории с собственным президентом и сводом законов. Эти края всегда манили авантюристов со всего света, поэтому почти у каждого таитянина найдется хоть один белый родственник: так, у Шанталь в роду французы, англичане и немцы. Не говоря уже о китайцах, численность которых составляет 13% всего населения (и это только чистых, этнических), так что в генеалогическом древе каждой семьи обязательно найдется хоть один китаец.

[blockquote]Для Шанталь все пребывание французов в Полинезии — это история насилия[/blockquote]

Раньше путешествие в Полинезию из материковой Франции длилось целых 45 дней. Сегодня существуют формально прямые перелеты (на самом деле в США все же придется пройти пограничный контроль). Самый короткий путь из Европы во Французскую Полинезию — рейсом из Парижа со стыковкой в Лос-Анджелесе — занимает 22 часа. Это без учета времени стыковки. Зато в благодарность за потраченные усилия и деньги путешественник получает белоснежные и почти пустынные пляжи, лазурно-голубую лагуну, коралловый лес, в котором снует множество пестрых рыбок, мягкое, улыбчивое солнце и вечные плюс 27–29 в воде и на суше. Ни одна кусачая или просто агрессивная тварь до Полинезии так и не добралась, так что никаких опасностей здесь нет. Люди приветливы и всегда готовы помочь, в ресторанах с французским шармом подают блюда полинезийской кухни. Сюда нередко приезжают, чтобы начать жизнь сначала или посмотреть на мир другими глазами.

Французская Полинезия — это 118 островов и пять очень разных архипелагов: острова Общества, куда входят самые известные — Таити и Бора-Бора, Туамоту — рай для дайверов, Тубуаи — лучшее место для наблюдения за китами, Гамбье, где выращивают жемчуг всевозможных оттенков, от черного до изумрудно-зеленого или лазурно-голубого, и Маркизы — самые северные и самые дикие острова.

Шанталь родилась на Таити, но уже много лет живет на Хуахине — одном из самых нетуристических островов архипелага Общества. На Таити для нее было слишком много цивилизации, и она укрылась на юге Хуахине на небольшом моту — так по-таитянски называют крошечные островки, отделенные от основной земли. Для сравнения: на Таити живет 186 тысяч человек, то есть почти три четверти всего населения Полинезии, на Хуахине — больше 6 тысяч — не так много, но и не 200 человек, как на некоторых атоллах архипелага Туамоту. И все же на Таити Шанталь выбирается регулярно: то на книжную выставку, то на ярмарку, то просто в гости к родным и друзьям.

Вот и сейчас пришло время традиционного книжного фестиваля. Шанталь поправляет парео и улыбается уголками губ. У нее в руках корзина, сплетенная из листьев пандана, в волосах душистый цветок тиаре. В зале прибытия ее встречает родственница — дородная дама с колье из крупного жемчуга на шее. Вместе они направляются к припаркованной неподалеку машине — огромному джипу, которые так любят местные жители. Рядом с этой дамой (имя ее запомнить просто невозможно) Шанталь кажется совсем хрупкой и не похожей на таитянку. Таитяне — высокие, плотные, широкоплечие, сильные. Видимо, дальние морские странствия основательно их закалили. Жители Маркизов еще крупнее: существуют даже спектакли с их участием, где танцоры преимущественно мужчины — очень высокие, мускулистые, с ног до головы покрытые татуировками. Их боевой танец с копьями и фаер-шоу — зрелище впечатляющее.

Эти спектакли не просто развлечение для туристов. Они — важная часть местной культуры, которую удалось сохранить вопреки стараниям европейских колонизаторов и миссионеров. Забота о культурном наследии — смысл жизни Шанталь. Она писатель и борец за национальную идентичность Французской Полинезии. Я познакомилась с ней на острове Хуахине во время отпуска в небольшом семейном отеле Meheiro, которым с некоторых пор заведует Шанталь. Раньше директором был ее средний сын, но после несчастного случая ему пришлось заново учиться ходить и держать в руках ложку. Два года реабилитации в материковой Франции так и не сумели до конца поставить его на ноги. Впрочем, ему в каком-то смысле повезло: его брат после подобного инцидента не выжил. Все три сына Шанталь — серферы. И все трое налетели на риф в одном и том же месте — любимом споте опытных серферов, где высокая волна обрушивается прямо на стену из кораллов. Легко — вывихом и парой царапин — отделался только младший. Шанталь рассказывает об этом со спокойствием, непостижимым для западного человека. Трудно сказать, что это — умение воспринимать несчастья как обычную часть жизни или последствие травмы, попытка пережить горе, замаскированная под равнодушие. Шанталь иронична до цинизма, говорит сухо, почти резко. У нее подвижное и нервное лицо с тонкими чертами. И этим она тоже отличается от большинства полинезийцев — добродушных, неторопливых, улыбчивых, нередко растягивающих слова. У Шанталь живой и острый ум, она о многом судит отстраненно, почти равнодушно. Но ее интонации меняются, как только она начинает говорить о колониализме. Для Шанталь все пребывание французов в Полинезии — это история насилия. От моряков, озверевших при виде таитянских женщин, до испытаний ядерного оружия.

Для большинства европейцев Таити и острова — это всего лишь пляжи и море. На самом деле в истории Полинезии было многое: и колониальные войны, и борьба французов с англичанами, и даже немецкая бомбардировка в 1914 году. Сейчас о полинезийцах — участниках Первой мировой войны (всего 1115 волонтеров) принято говорить как о героях. Между тем, по словам Шанталь, они просто воспользовались случаем, чтобы посмотреть мир. Что на самом деле происходит и куда они отправляются, большинство даже не догадывалось. Любопытные мальчишки записывались в армию через переводчика, ставили корявую галочку вместо подписи, а французский учили в полях — в буквальном смысле слова. Многие за это бесплатное путешествие заплатили жизнью. Действительно, мог ли рыбак с отдаленного атолла представлять себе, как выглядит Франция — эта далекая страна, где нет кокосов и тунца, зато есть круассаны и сыр? Это сегодня на Таити можно найти все блага французской цивилизации, а до появления аэропорта люди отправлялись в гости друг к другу на пирогах, жили рыбалкой и почти ничего не знали о большой земле.

Об этой странице истории Шанталь упоминает в своем романе L'île des rêves écrasés («Остров разбитых надежд»). Он вышел в 1991 году и стал первым произведением автора из Французской Полинезии и одновременно своеобразным символом культурного возрождения. Но основная его тема — столкновение двух миров во время работы французских военных и инженеров над ядерным проектом в 1966-м.

Шанталь рассказывает историю своей семьи, боровшейся против ядерных испытаний, но проигравшей, рассказывает о любви — как водится, обреченной, о продажных чиновниках, о земле, которую предали. Пишет ярко, гневно, даже не пытаясь быть объективной.

Споры о ядерном проекте не утихают до сих пор. Полинезийцы видят в нем абсолютное зло, французы или отрицают все негативные последствия, или чувствуют себя бесконечно виноватыми. История ядерных испытаний гораздо сложнее, чем хотелось бы каждой из сторон. И дело не только в статусе ядерной державы, давшем Франции возможность войти в число стран первого легиона. Как ни странно (и об этом в романе ни слова), период ядерных испытаний многие полинезийцы до сих пор вспоминают с ностальгией: он вошел в историю региона как золотой век. Полинезия жила тогда богато и беззаботно: деньги текли сюда бурным потоком, правительство арендовало жилье для военных за совершенно космические деньги, ночная жизнь кипела, пиво лилось рекой.

С уходом военных регион погрузился в самую настоящую депрессию: начали закрываться магазины и кафе, упала стоимость недвижимости. Центральное и территориальное правительства, спохватившись, стали придумывать способы подзаработать. Было ясно, что к идиллическому прошлому уже не вернешься, вновь жить сбором фруктов и рыбалкой не получится. Так и родилось наиболее очевидное из всех решений — развивать туризм. В то же самое время были сняты ограничения на жемчужный промысел, правительство Французской Полинезии инвестировало в жемчуг, и его стоимость существенно снизилась. Для сравнения: жемчужину высшей категории «А» диаметром 11–12 мм, которая раньше стоила больше тысячи евро, сейчас можно купить за 150–200 евро.

Сегодня полинезийцы настойчиво требуют денежных компенсаций за 30 лет испытаний, а французское правительство так же настойчиво отказывается выплачивать эти компенсации. При этом многие французы испытывают чувство вины. Местная театральная труппа во главе с французом Гийомом Ге даже попыталась рефлексировать на тему, поставив спектакль Champignons de Paris («Парижские грибы»). Впрочем, чувство вины стало для многих французов национальной чертой: они чувствуют себя виноватыми перед Алжиром, Сирией, Кот-д’Ивуаром, Сенегалом, Камеруном, Конго… И, конечно, перед Французской Полинезией. Что, впрочем, не мешает французскому правительству периодически вести военные действия в том же Кот-д’Ивуаре.

С момента проведения ядерных испытаний в Полинезии и правда было зарегистрировано больше случаев онкологических заболеваний. Но ведь и качественная европейская медицина пришла в регион вместе с военными — раньше рак просто никто не диагностировал. «Возможно, случаи рака щитовидной железы во Французской Полинезии связаны с ядерными испытаниями», — все исследователи очень осторожны в выводах. И куда же без спекуляций: полинезийцы частенько склонны списывать смерть дедушки, безвременно скончавшегося в 86 лет, на ядерные испытания 1966 года.

Еще один сложный и неоднозначный вопрос — долгосрочные последствия для окружающей среды. Об этом ничего не могут сказать с уверенностью даже ученые. На атолле Моруроа, ставшем основной базой для испытаний, сохраняется относительно ровный радиационный фон. Опасность в другом: радиация сейчас заперта в чем-то наподобие саркофага. И если он однажды не выдержит, вся зона вокруг атолла может быть заражена. Вторая проблема не менее серьезна: из-за подводных и подземных взрывов часть атолла может резко уйти под воду, вызвав цунами. Что может произойти через 10, 20 или 30 лет — сказать сложно.

Справедливости ради, колонизация Полинезии не сопровождалась геноцидом местного населения, хотя перегибов было немало.

«Когда в семье рождался ребенок, родители не могли выбрать таитянское имя в качестве основного, — вспоминает Шанталь. — Вторым или третьим — пожалуйста, но первым должно быть французское. Потом этот запрет сняли. По-таитянски говорить тоже запрещалось. Особенно в школах. Таитянский был языком бедных, символом неудач — нам это старательно внушали».

Именно поэтому сейчас на полинезийских языках (а их всего 20) говорят только на отдаленных островах, где почти не было французских чиновников. Кроме того, таитяне не могли занимать важные административные позиции. Такого рода мер по насильственной ассимиляции было множество. И они оказались весьма эффективными.

Что же такое Французская Полинезия сегодня? У региона довольно странный статус автономной территории с собственным президентом, ассамблеей и сводом законов. Президента выбирают члены ассамблеи, а за тех в свою очередь голосуют жители Полинезии. При этом территория получает от французского правительства дотации, составляющие около четверти полинезийского ВВП. Еще около четверти доходов приносит туризм, 8–10% — жемчуг. Остальное отовсюду понемножку, от рыбалки до переработки кокосового масла. Французская Полинезия — это особый мир, даже экономика живет какой-то своей жизнью. Самый надежный способ обеспечить себе финансовое благополучие — пройти конкурс на одну из государственных позиций: хоть тюремного надзирателя, хоть системного администратора в университете. Одна из самых высокооплачиваемых профессий в регионе — школьный учитель. Что уж говорить о преподавателях университета! Они много путешествуют, покупают виллы с бассейном и панорамным видом, ездят на хороших машинах.

Деловой центр региона — Таити. Сюда прилетают самолеты из Токио, Лос-Анджелеса, Окленда, Парижа, Гонолулу и Нумеа. Здесь находится президентский дворец, выстроенный по образцу дворца таитянских королей Помарэ, и единственный в Полинезии университет. Жизнь на острове очень европейская: театр, пара музеев, международные сети, кондитерские, шоколадные магазинчики с макарунами и марципаном. Таитянские больницы как будто соревнуются с европейскими в технической оснащенности, врачи, за редким исключением, французы. Когда оказываешься в крупном супермаркете, легко забыть, что находишься на острове в самом сердце Тихого океана: здесь и колбасы, и шоколад, и милые сердцу европейца овощи и фрукты, и, конечно, вино. Последнее, впрочем, стоит вдвое, а то и втрое дороже, чем в метрополии, из-за налогов на импорт алкоголя. Таити — это Франция, от которой никуда не деться, даже если вдруг захочется. Привычные прелести французской жизни здесь повсюду: и в сырном отделе магазинов, и в небольших ресторанчиках с винной картой на десяток страниц и обязательным крем-брюле в десертном меню. Полинезийцы охотно переняли добрую французскую традицию вкусно поесть, пожаловаться на жизнь и выпить бокал вина за обедом.

«Нам ни к чему все эти блага цивилизации, — нервно дергает плечом Шанталь. — Все равно у людей нет денег, чтобы ими пользоваться, — ее тон становится резким и категоричным. — Я отношусь к привилегированному классу, потому что была учительницей», — добавляет она, как будто оправдываясь. И вновь нестыковка: все преподаватели — государственные чиновники, получающие зарплату непосредственно из французского бюджета.

На островах с цивилизацией сложнее, но логистика налажена неплохо. Одно только авиасообщение чего стоит. Аэропорт есть даже на крошечном атолле Матаива с 260 жителями. Зато обитатели самого южного острова, Рапа, от строительства аэропорта отказались. «И правильно сделали! — утверждает Шанталь. — Я бывала на Рапа: люди там приветливей, потому что у них мир в душе. Никаких соблазнов, только труд и любовь».

Неизвестно, насколько правдиво это идиллическое описание жизни на Рапа: единственная связь острова с внешним миром — корабль, раз в месяц доставляющий сюда продукты, и судно, которое раз в полгода привозит школьников домой на каникулы.

«Кстати, и диабетиков на Рапа нет», — добавляет Шанталь. С этим спорить трудно: на островах и правда гораздо меньше людей, страдающих общеполинезийским заболеванием, — ожирением. По последним подсчетам, 38% мужчин и более 50% женщин страдают от избыточного веса. Отсюда диабет и заболевания сердечно-сосудистой системы. Эндокринологи и кардиологи — в числе самых востребованных специалистов. На Таити пять точек McDonald’s, все столики в которых заняты с момента открытия до самого вечера. Местный дилер Coca Cola изменил рецепт в угоду потребителю: в Полинезии газированные напитки примерно в полтора раза слаще, чем в Европе. Пить это невозможно, зато для полинезийцев кола как амброзия — правда, без всякого живительного эффекта. Миф о прекрасных vahine («женщина» по-таитянски) трагически утонул в бутылке колы. Хотя полинезийки по-прежнему в числе первых на конкурсе Miss France, и нередко за парой десятков лишних килограммов угадывается необычная, экзотическая красота.

Не помогает даже всеобщее увлечение полинезийскими танцами. Хотя танцуют все: мужчины и женщины, дети лет пяти и их бабушки и дедушки. В феврале-марте в городском парке танцуют целые группы подростков, а вечерами над островами отбивают ритм барабаны — Полинезия готовится к Хеива, фестивалю традиционных танцев, который проходит в июле.

Полинезийцы любят технику Apple и большие черные джипы, обожают крепко выпить (в этом одна из причин высоких налогов на алкоголь) и мечтают выиграть миллион в лотерею. Они очень азартны, именно поэтому на острове нет казино. Зато их хватает в соседних США, а с французским паспортом всегда можно слетать в Лас-Вегас. В самой Полинезии единственное развлечение для любителей азартных игр — лотерея в духе «Русского лото». Около магазинчиков с лотерейными билетами часто не протолкнуться. Многие здесь убеждены, что однажды непременно станут миллионерами.

Но это не единственное, во что полинезийцы свято верят. Люди здесь очень религиозны, а местная религия — это причудливая смесь традиционных верований и христианства в разных его воплощениях. Здесь и католики, и адвентисты, и мормоны, и баптисты, и свидетели Иеговы. На последних, впрочем, смотрят с подозрением. Адвентисты и мормоны по субботам работают на церковь и по сей день платят десятину. Владельцы малого бизнеса на Таити часто шутят (иногда со слезами на глазах), что лучший способ заставить таитянина работать — построить рядом с офисом небольшую часовню и убедить сотрудников, что они трудятся во благо церкви. Полинезийцы очень пантеистичны. Каждая скала имеет душу, в каждом дереве живет бог. Несмотря на все усилия миссионеров, многие из этих верований живы до сих пор. Например, в больницах новоиспеченным родителям вместе с новорожденным до сих пор выдают баночку с плацентой, которую полагается закопать. Так ребенок обретет связь с землей, без которой будет обречен на вечные неудачи и всевозможные горести. Еще лучше посадить на заветном месте дерево или хотя бы куст гибискуса: это упрочит мистическую связь. История умалчивает, как реагируют на подобный больничный подарок скептики: все мои знакомые дружно закопали плаценту в саду. То ли с искренней верой в духов земли, то ли просто на всякий случай. Полинезийские католики и протестанты вполне способны после мессы отправиться на митинг против строительства отеля, потому что верят: именно здесь, на этом мысе с черным вулканическим песком, который так манит туристов, духи умерших переходят в другие миры. Ни о каких подсчетах и бизнес-планах даже говорить не стоит: духи не любят цифр.

[blockquote]Спохватились, как обычно, поздно: молодое поколение таитянский понимает, но говорить на нем уже не может[/blockquote]

Чтобы заглядывать в будущее, нужно представлять себе долгосрочные перспективы, а с планированием у полинезийцев проблемы. Многие предпочитают получать зарплату каждую неделю: иначе могут за пару дней спустить месячный заработок. Да и представление о времени у них отнюдь не западное. Здесь даже есть пословица: «Не стоит делать завтра то, что может подождать до послезавтра».

Шанталь с тоской оглядывает прибрежные домики. «Раньше не надо было никуда спешить, — говорит она. — А сейчас людей вытолкнули в чуждый им мир, они не могут адаптироваться, на это уйдут годы… Хотя нужно ли?» Трудно сказать, чего в ее словах больше — сожаления о потерянной невинности, тоски по ушедшей молодости или ностальгии по пресловутой belle époque. Во всяком случае, все это очень похоже на последствия резкого скачка от племенного строя к цивилизации, который полинезийцы сделали, минуя сразу несколько важных этапов. В конце концов полинезийцы — не единственный в мире народ, потерявший себя и пока не сумевший обрести новое лицо. Переходный период — это всегда потери и неопределенность. Впрочем, полинезийцы по-прежнему улыбчивы, приветливы и дружелюбны.

Второй роман Шанталь, Elles. Terre d'enfance («Земля детства»), как раз об утрате культурной идентичности и ее последствиях. Кстати, на Таити сразу три издательских дома, которые довольно активны и издают поэзию, драматургию, детские книги и всевозможные научные труды — от океанологии до исследований полинезийских мифов. Порой кажется, что спрос существенно опережает предложение, так что писателей даже не хватает. Пишут преимущественно на французском, на таитянском встречаются разве что стихи. Таитянская письменность — явление искусственное: ее создали миссионеры, когда сделали письменный перевод Библии. Да и таитянский язык существенно пострадал от французских чиновников. Сейчас все изменилось: проводятся всевозможные фестивали, издаются научные работы о языке, а в местном университете создан целый факультет полинезийских языков и культур, где преподавание ведется исключительно на таитянском. Спохватились, как обычно, поздно: молодое поколение таитянский в лучшем случае понимает, но говорить на нем уже не может.

Машина тем временем не сворачивает на шоссе, а едет по дороге, кольцом опоясывающей остров, через коммуну Фааа — единственное место на Таити, где нередко можно встретить бело-голубой флаг — символ борьбы за независимость. Ее мэр — Оскар Темару, он же глава партии борцов за отделение от Франции. Шесть лет назад, на волне антифранцузских настроений Темару в очередной раз стал президентом Полинезии. Опыт, впрочем, оказался не самым удачным: за два года его президентства Полинезия успела погрязнуть в коррупции и казнокрадстве.

В отличие от Новой Каледонии, другой французской автономной территории, близкой к Австралии и богатой никелем, Полинезия не очень стремится к независимости. Причин тому много: неудачный опыт Темару, удаленность от материка, сложности с логистикой, иной менталитет и отсутствие полезных ископаемых (раньше были фосфаты на острове Макатеа, и те все вышли). Да и опыт соседей отнюдь не говорит в пользу независимости: пару лет c представителями Французской Полинезии и Новой Каледонии встречался Моана Каркасес Калосил (Moana Carcassès Kalosil), бывший тогда премьер-министром Вануату. Он выступал перед полинезийцами, агитировал их бороться за независимость и приводил в пример Вануату — страну со средней зарплатой $288 в месяц и ВВП $0,74 млрд (в Полинезии $2780 и $3,45 млрд при почти той же численности населения⁠). Впрочем, спустя всего три месяца после того знаменательного визита оратор оказался в тюрьме: он выкрал из бюджета счастливой и независимой страны около 300 тысяч евро. Видимо, хотел доказать народу Вануату, что не в деньгах счастье.

В своем патриотическом порыве Шанталь часто забывает, что Полинезия экономически зависима от материковой Франции. И дело не только в дотациях, но и в системе образования и медицине, которые оплачивает французское правительство. Попытки региона выйти на самоокупаемость до сих пор не увенчались успехом. Тому есть вполне объективные причины: удаленность от остального мира, сложности с логистикой, ну и более тонкие материи — например, национальный характер. Большинство полинезийцев по-прежнему непосредственны и прямолинейны, как дети. Чего стоит одна только история незадачливого покупателя айса, которому вместо наркотика продали соль. Обнаружив подлог, обманутый потребитель отправился… в полицию жаловаться на низкое качество товара!

Лучше всего менталитет полинезийцев характеризует слово fiu. Его нельзя перевести одним-единственным прилагательным. Fiu — это целая концепция и состояние полинезийской души. Слово означает примерно следующее: «мне все надоело, я устал», или даже «хватит с меня, я устал и пойду валяться на пляже». На вопрос преподавателя, почему не сделано домашнее задание, студент-старшекурсник вполне может ответить: Monsieur, je suis fiu. Вы когда-нибудь говорили на экзамене: «Достало все, вот и не выучил»? А они могут!

«Может быть, уже слишком поздно, — вслух размышляет Шанталь. — Мы слишком привыкли к западному образу жизни, что-то потеряли, забыли то, чем жили наши предки. Поэтому я прячусь на своем моту. Там мы живем как в былые времена: лечимся монои (кокосовое масло. — Прим. авт.), едим сырую рыбу, встаем с первыми лучами солнца и ложимся с наступлением темноты».

Мужчина Шанталь — рыбак с Хуахине, рослый и крепкий полинезиец младше ее лет на двадцать. Таитянские женщины — яркий пример эмансипации. Поэтому брак как способ оформления отношений здесь так толком и не прижился. Если и женятся, то лишь для того, чтобы пышно отпраздновать. Достаточно сказать, что в среднем здесь вступают в брак на пять лет позже рождения первого ребенка. Зачастую молодожены на момент свадьбы уже успевают обзавестись парой-тройкой глазастых смуглых детишек, которые по-своему радуются празднику.

Машина едет по дороге, бегущей между горным массивом и морем. Шанталь удрученно качает головой: все здесь для нее — печальное свидетельство победы чуждой полинезийцам цивилизации. Наконец мы въезжаем в Папеэте и останавливаемся на парковке Центра полинезийской культуры — средоточия всей культурной жизни острова. Здесь уже подготовлены стенды с книгами и программа выступлений. Шанталь оглядывается. Среди посетителей много французов и всего десяток полинезийцев. Она поднимается на сцену.

«Друзья, — начинает она, с надеждой устремив взгляд на немногочисленных таитян. — Спасибо, что пригласили меня. Я надеюсь, вместе мы сможем спасти нашу культуру».

Из десятка полинезийцев ее слушает меньше половины — слушают, впрочем, с интересом. Поймав их взгляды, она оживляется и начинает говорить вдохновенно и ярко. И лишь на мгновение в тоне, в жестах, в блеске глаз этой маленькой, завернутой в парео женщины проскальзывает что-то очень похожее на миссионерство благополучного цивилизованного человека, преподающего английский где-нибудь в черной Африке. Это смутное, едва ли осознаваемое ощущение собственного превосходства проскальзывает, чтобы сразу же исчезнуть. Зал аплодирует, французы сбивают ладони. Шанталь чуть прикусывает тонкую губу.

Где истина? Вряд ли посередине и, памятуя о проблемах полинезийцев с алкоголем, уж точно не в вине. Едва ли она вообще есть во всей этой истории. Скорее всего, Шанталь права: не будь французов, полинезийцы еще некоторое время пребывали бы в счастливом неведении, жили бы плодами своих трудов и не задавались вопросами о внешнем мире. А что было бы дальше? Возможно, Шанталь напишет об этом в своем следующем романе.