«Сама Пасха везде и всегда одинакова по смыслу». Священники о празднике
Всеволод Анатольевич Чаплин — священнослужитель Русской православной церкви, протоиерей. 24 декабря 2015 года освобожден от должности председателя Синодального отдела по взаимодействию Церкви и общества, которую занимал c 2009 года. Настоятель храма прп. Феодора Студита у Никитских ворот в Москве. Член Союза писателей России и Академии российской словесности, участник проекта «Сноб» с 2012 года.
Прежде всего Пасха — это день встречи с Богом. Разные обычаи, касающиеся стола, яиц, куличей, творожных пасох, походов в гости для меня всегда были чем-то глубоко вторичным. Пасха — это не про еду и не про дружеские посиделки. Это время, когда нужно прежде всего прийти на богослужение и пережить встречу с Богом через принятие его Тела и Крови, через совместную молитву.
Я Пасху начал праздновать в самом начале 80-х годов, наверно, это был 1982 год. Тогда молодому человеку непросто было попасть в храм, появление молодежи фиксировали дружинники и часто начинали интересоваться: а куда это ты идешь, что собираешься делать. Помню, как в Туле, куда я в 1983 или 1984 году приехал к знакомому архиепископу, чтобы поучаствовать в богослужении, еле удалось пробиться в храм: молодому человеку, да еще и не местному, приходилось долго объяснять, почему это он вдруг решил сходить в церковь. Можно было пройти, лишь объяснив, иногда несколько раз, что ты верующий человек и что тебя в храме ждут. А вот случайным молодым людям попасть было сложно, их пытались отсеять. Храмов было мало, народу в каждом было очень много. Помню, что в той же Туле я не вышел из храма на крестный ход, потому что боялся не попасть обратно. Кто-то праздновал Пасху по домам, но я старался всю ночь проводить в храме. Иногда мы после этого ходили по утренней Москве и, как, впрочем, и в другие дни, рассуждали, спорили о будущем Церкви, России, христианства. Мне тогда было 14–15 лет, и вот такое времяпрепровождение для нашей компании было вполне обычным.
Епископ Григорий (Вадим Миронович Лурье) — епископ Петроградский и Гдовский «Истинно-православной Церкви», которую РПЦ считает неканонической. В 2002–2004 годах получил общественную известность как создатель реабилитационного центра для самоубийц. Настоятель храма Св. Елисаветы в Санкт-Петербурге, патролог и византинист, доктор философских наук, блогер «Живого журнала», участник проекта «Сноб» с 2014 года.
В моей семье не было никаких религиозных традиций. По-настоящему верующей христианкой была моя прабабушка, которая умерла до моего рождения, но какая-то тень ее присутствия меня достигла. Более прямо повлияли прекрасные бабушки — соседки по коммунальной квартире в центре Петербурга (1966–1976). Я очень помногу с ними общался, расспрашивал об иконах в их комнатах, и, как теперь вижу, тогда, лет в 4–5–8, у меня сформировалась безотчетная симпатия к православию.
В более поздние мои школьные годы Пасха запомнилась кордонами дружинников и ментов вечером в субботу вокруг Спасо-Преображенского и других соборов. Это вызывало любопытство, но лишь постольку, поскольку я симпатизировал всему, что пыталась запрещать советская власть. Никакого собственно религиозного интереса не было, желания попасть на пасхальную службу тоже.
Но как только я стал верующим, а это произошло в январе 1981 года, у меня сразу же появился билет на клирос Никольского собора, где пасхальную службу совершал ленинградский митрополит. Лично мне этот билет попал через знакомую, у которой мама работала в Ленгорисполкоме, где и распространялись такие билеты. Видимо, сами советские чиновники не очень увлекались богослужениями РПЦ, а раздавали билеты детям и знакомым. На тесно набитом клиросе, где пышным процессиям с десятком одних только иподиаконов (это сейчас я знаю такие слова, а тогда просто все сверкало и двигалось) приходилось почти продираться через толпу, я увидел множество знакомых по «Сайгону» (тогдашнему центру андеграундной культуры Петербурга). В том числе — что забавно и вряд ли случайно — и группу сайгоновских интеллектуальных гомосексуалистов. Гомосексуализм и православие по версии РПЦ были тогда в близком статусе полуразрешенности: как бы «если под присмотром КГБ, то можно». Эти круги стали переплетаться и на личном уровне при скончавшемся незадолго до того (1978) ленинградском митрополите Никодиме (Ротове). Но в 1981 году я был просто верующим в того Неведомого (для меня) Бога, о котором говорит Библия. Никакой конфессиональности. Конфессиональность пришла на год позже.
Одним из первых христианских текстов, прочитанных мною в начале воцерковления, было Житие Венедикта Нурсийского, подвижника VI века, от которого пошел католический орден бенедиктинцев. Оттуда мне больше всего запомнилась одна сцена. Венедикт жил отшельником и старался не отвлекаться на мирские развлечения. Однажды его навестил его будущий агиограф и сообщил ему, что наступила Пасха. Венедикт об этом не знал. Ну, Пасха и Пасха — так примерно отреагировал Венедикт. Для мирского взгляда это изуверское поведение, лишающее христиан последних оставшихся им радостей. Но я и тогда понял, о чем эта притча для монашеского и по-настоящему христианского взгляда. Она о том, что жить нужно так, чтобы Пасха внутри никогда не переставала. Нет ничего радостнее христианской и особенно монашеской жизни, так как это «Пасха, которая всегда с тобой».
О. Дионисий Поздняев
Денис (Дионисий) Андреевич Поздняев — священнослужитель Русской православной церкви, протоиерей; настоятель храма Святых Первоверховных Апостолов Петра и Павла в Гонконге, миссионер, специалист по истории православия в Китае. С 1995 по 2000 годы работал в составе международного комитета гуманитарной помощи по спасению русских летчиков, приговоренных к смертной казни в Индии. Крестил русских летчиков в индийской тюрьме.
Я рос в верующей семье, а вот общество было атеистическим и советским. Пасха была главным ожиданием всего года для нашей семьи, и никакие настроения советской школы или общества не могли здесь ничего изменить. В школе я не говорил никому о том, что хожу в храм. Однако, когда с понедельника Страстной Седмицы я исчезал на неделю, чтобы быть на всех службах в храме, классная руководительница и парторг школы Раиса Михайловна с каким-то тактом и пониманием не только не просила справку от врача, но и вопросов не задавала. В ожидании Пасхи каждый день, утром и вечером, стараясь ни слова не пропустить, я был на службах в храме. Дома помогал родителям прибраться и приготовить стол к Пасхе: не так просто было сразу купить необходимое, нужно было и на пару рынков сходить, и по очередям постоять, чтобы все нужное, как говорили, «достать». Хлопоты, однако, не отрывали от особого настроения этой недели.
Пытаясь отвлечь народ от храмов, власти запускали в клубах показ полузапрещенных фильмов. Но для тех, кто в храм ходил, вопрос о выборе не стоял. Может, многие из неверующих и выбирали поход в кино, но мы всей семьей всегда ходили на ночную пасхальную службу. Храм находился в переулке. Примерно с 10 вечера дружинники и активисты перекрывали переулок, чтоб не пускать детей на службу. Ни разу им это не удалось: перед Полунощницей настоятель в полном облачении, царственным шагом, ни слова не говоря, выходил из храма и шел к этим дружинникам, которые просто рассеивались. Я при этом всегда вспоминал слова молитвы: «Да воскреснет Бог и расточатся врази его». Уже тогда, в конце 70-х, чувствовалась вся тщета и суетность советского атеизма. Дружинники, кстати, шли на службу. И многие — не ради того, чтобы последить за пришедшими, но и ради того, чтобы видеть Крестный ход.
Храмы были переполнены. Но после Крестного хода многие уходили, становилось немного свободнее. Причащались. После шли пешком домой по ночному городу. Дома садились за стол. Не думаю, что сейчас в самом праздновании Пасхи что-то изменилось. А вот общество... Мне жаль, что люди перестали ценить возможность быть на службе, молиться. Тогда все это требовало усилий и ценилось, может быть, выше. Но сама Пасха всегда и везде одинакова по смыслу.
Подготовила Юлия Родникова