Галина Рымбу: Красные камни

***

цифровые могильники с отсутствующими параметрами захоронения.
лицо в каплях воды, в знаках сочувствия
над грудой несложных множеств.

укрепленные дни сближения.
крик существ, летящих на единой вене
в скрытую степь.

и ты — в очертаниях — радостный, глупый язык.

очередь на биометрию в пещерах
визовых центров, свежие жвачки,
перекатываемые за щеками
изможденной профессора, растянутые колготы
их прислуги, тонкие бебиситтеры
с розовыми ирокезами, искристыми энциклопедиями.

нечто неосуществимое продается,
есть движения вокруг этого:
сделано низом, уже внизу,
но сам сидишь
как бы поверх всего.

будущее — в мышцах, в разделенных вещах;

смех, выброшенный из общины навстречу

диким печатникам

способы организации материи (1)

слабо ферментированное состояние окончания, столбы газа, пересеченные крючками света; направленные расторжения, взрытые комнаты связи; голос, размещенный

в частицах, делающих поднятие; реальность разлученных символов с колеблющимися внутри пустотами участия; голос, изрытый поднятием, пенится перед тем, как смотрит раскрытый ландшафт вслед леднику, призывая обрушение кругового притяжения; осколки спутников, погруженные в красный песок; временный ум, прижимаясь к обломку дерева, роняет зрение на иссякающую поверхность

шары равномерного грома гидроэлектростанции, разрывающие материю камней вокруг станции; вовлеченные в распад и снова сжимающиеся в закон, вспышки бесцветных блокад внутри трубки тела; оспаривающие реальность у знака, точнее, тревогой взятия организующие подобия с начала утверждения действий с переработанными материалами; взаимного поглощения остаточные рывки; разлом корзины с матрицей зерна, демонстрирующий того, кто держит, в магме экрана; и кровь, стянутая в дыру ледника, ее место в оставшихся трубках тела, замещенное потоком неизвестных частиц, меланхолической материей ледникового смысла, где он кричит во фрагмент, но уже ничего не может с ним сделать

способы организации материи, когда подчиненное лежит повсюду, продолжается движение наружу, заключенное в крипту упадка: грязь, глина, объединенные ценности, стачка кода, лицо, поднесенное в серном свете сбоку от тела; поверхностные надежды выстрела в выстрел, стачка соучастия, блокирующая слова навстречу; океаны волокон еды, преобразованной несчастным сознанием; дофаминовый теплый фрагмент, склоненный сложным движением над угасающим криком растения в животе холма, частицы, рвущиеся наружу оттуда; самосознающие трубки, перетянутые прозрачным катетером в свирель; и кровь, играющая минимальный промежуток; фреймовый процесс времени, обернутый сводкой участия в ином; но также и тот, кто в распаде читает хитрую внутренность, заземленность участка политики в ледник

собираемся в этом месте, пройдешь дорогой самоуничтожающегося сообщения, чтобы сбить флаг для завтрашнего выхода на измененное поле, огражденное неясным исходом; некую историю вроде: в борьбе противоположностей сходится монолитность воображаемых демократий припадка; участие в действии по аналогии того выхода, когда черное сжимало со всех сторон, пытались пробраться одной вершиной пустого значения, чтобы дальнейшего избежать столкновения парализующих отрядов, их машин; когда говорит на месте мы или еще не там или теряюсь просто флаг не достала держу его где-то внутри оптоволокна; колонны еды врываются в структуру ледника, на котором находимся; держишься за островок шипованной поверхности, смотришь через решетку реликтового излучения, как обрушиваются глыбы участия в панике друг на друга; скажешь, было плохо организовано это происшествие или проблема в самом соотношении частей на отсутствующем целом; зрение вырвано в его продление только вовнутрь

причины материи не вовлечены в принципы ее организации, знак не имеет отношения к тому, что делает; и остаточный смысл как бы придерживает себя самого за части, скатываясь в глубину закрытой комнаты, закрученной вокруг своего существования в типе «комната»; таксономический материал получен в виде органики знака из прошлого на раскинутых планшетках неподалеку от воображенной железной дороги; каменный стук реки или что-то пробивает ладонь и двигается костями последнего состояния; кровь красный дым разжимает в разные стороны от трубки тела; только черная желчь знака качается в пузыре действия; они меняют перчатки перед новым действием и держат другие трубки, из которых просто выходит что-то слизистое; закон недостоверен

кривое что-то, губы, припавшие к леднику; машина измеряет глубину возвращенной магмы сознания; и только сложность жара несоразмерна движению от близкого; нечто устроено по ландшафту, как внутренность зрения, претерпевающего момент, неспособного различить, кто ближайший, а кто удаляется, унося на спине связки противодействий и зернистые экраны событий; событие - то, что, противодействуя, скручивает по леднику в безумном танце себя само; и фигуры, возвращенные медленным знаком, безучастно стоят, схватываясь льдом, держась пустыми ладонями за виски; мортальные проемы техники в порядковом возвращении реального погружены в квадрат бетонного озера для обоснования водяной машины обслуживающего знания; вода для отрядов необходима, обогащенная новым свойством, заложенная в форму иннервации о прошлом, прилегает к костным покровам, как оружие; они бегут к пораженным ландшафтным фигурам с оружием прошлого, чтобы достичь мышление, вызволить еду; желудки поют по частицам, но некий флаг выступает, мигрируя, как препятствие, поскольку ввергнут в себя самого, поражая дальнейшую возможность движения к ним; по участку смещаются блоки льда и поднимают наверх

антропоморфные случайности рассекают краями лед, погруженные в монотонность нового состояния; материя не поглощает свет, что-то другое заверчено в стачке частиц и буравит внутренность происходящего, свободную от причин; знак их покинул и составляет пищу для другого животного, гулом своих краев наполняющего равнину; состояние лижет ледник и обрабатывает края травой, засыпая, обнимает фрагменты машин, больше не предполагающих свое участие в краях происходящего; единственное соотнесение с прошлым позволяет выделить нечто, как участок возможного; нечто есть вбитое в пенные извержения рта, расторгнутое с повторяемостью и тут же сметаемое потоками воздушных масс, вместе с клубками материи направленных к взломанному шлейфу гравитационного государства

глина кричит, отслаиваясь в геолокацию; и то, что еще снится, погруженное во время, существует неразмещенное рядом; куски деревьев, вынесенные наверх, соединяют некто быстро мелькающие; органика простирается дальше, чем мыслилось, и, пропущенные через отсутствие света частицы, красный камень раздвигают отовсюду; поверх жизни стачка кода с тем моментом, когда держалась за длительность его края, пока относили в машину на гладких вершинах потока шлемированных; таксономически не определен их панцирь, сохранившийся в новых соотношениях; лошадь, изрытая проволокой, проверченная через безвоздушный поток, соединяется с магмой промежутка сознания

наполненные водой, легкие бригады высекают из этого новый день; сколько времени прошло, пока двигалась до стола, и сколько действовало это во сне на все частицы, пораженные участком; белый столб пространства медленно утекает вниз, синтезируя дофаминовые провалы в себе самом, и ты трогаешь свое тело где-то неподалеку отсюда; возможно, выступая из глины, отложенной слоями блоков; невозможно прервать скольжение столбца; фрагмент разрушенной ступени, рассекающий экран, пока ты трогаешь неподалеку отсюда равнину состояния, разрывы на ней, осознаваемые слоями растений; выжившее удерживается в себе самом, материя не отражает свет, но и это давно происходит; телесные трубки свалены в складку пространства, кровь выступает как отражение на этих свирелях, соединенных веревками свитков, единовременно поднятых из взломанных пород; удержанный на весу, красный камень играет минимум промежутка, признаки звезд опущены в туннели его частиц; доедая знак, гул по общему краю распространяет другое животное, его жилистый стек, запущенный внутрь почвы, удерживает от срыва при очередном движении потоков воздуха, когда снова все замкнуто в исполняющее пространство

***

экран дымится, заставляя ощущать последние дни;
горло, голос переливает зараженную воду;
прикоснусь к тебе, и ничего не будет; музыка Naiv, несущая бледную гору,
черные торсы девушек,
дыра в стене, из которой светит печальный знак.

пустынник с оружием, его спутница
жонглирует клетками. море желания —
твердое, врезанное в берег старых политик,
море желания, как могила, монолитно гудит, мучительные
перемалывая прикосновения; горло, голос повсюду, и тонет
в камне; снится давняя поездка в Экибастуз, черные горы угля,
пустые лопаты людей,
в парах гашиша тянущиеся друг к другу рабочие, кричат по-казахски;
железные кнопки, придавливающие к стене
абстрактный рисунок о прошлом, одна — впилась в ладонь.
глоток зараженной воды, сигарета, как убитый знак, дымится в воображении,
черные торсы девушек, вплавленные в документ
без сообщения; союз с потерянным временем, где держались за поручни
в разваливающихся конторах, в автобусе; он везет дыру своего тела,
затверженную в момент

***

кинетические скульптуры — тоска по расколотым скульптурам.

неподвижное —
то, что ищет язык причастий.

цыганская тоска — два молодых клапана, вшитых в старое сердце.

новое дитя, новое чудо черное,
вбитое в белую утробу,
обеспеченную необходимым.

питание через трубу.
голос имеющий значение денег ввиду.
местность из пластика обоснованная золой.

отшельник имеющий удостоверение
личности, читающей прах.

корректор, щелкающий когтем по клавиатуре.

масло, льющееся в устья рек. начало
дня. девушка — красная.

пир

«клеомброт» или «гость»? ждешь чего-то или просто
пьёшь где-то, обламывая кусочки
ледяного экрана?

безумные сложности при вводе во время скалы,
гремучие реки денег, ночь
срывает фасады домов и законных зданий,
разъединяя желание с прикосновением…

они ждут, отвёрнутые от времени;
не живут идеи, лишь пружинят представление,
льётся пиво в каркас тела, утопленные в камень рассудки
ночь едят помногу.

***

промышленные черепа, биткоинов река, мерцающие
кодировки, движешься в обход
растерянности, знаком насыщаясь; потерянные интересы,
вспышки действия, как оно держится;
насилие и меланхолия;

политики состояний зарастают новыми тканями;

узкая щель долга, вспененная соучастием;

баржа с румынами утопленная в склизкий берег;

вода

недостоверна

***

мышление, собранное из камней;

желтый камень меланхолии, утопленный в землю
строительного участка, поддерживающий
многогранник пустого билборда;

фигура с лопатой, напоминающая отца,
его ноги, погруженные в грязь возле серого озера с трубами,

мелкая рыба, бьющаяся в руках, и капли воды,
достигающие экрана памяти
в районе электростанции;

толстое жерло трубы с несущимися вниз потоками,
бетонные ниши, заполненные водой,
утопленные одна в другую — внутри меня;

люди в касках, расставленные по территории,
жуют хлеб с маслом;

три камня бросишь в тех, что расставили, три,
возьмешь в руки оружие, но сейчас

твои руки мыслят страхом, мыслят последовательностью, зачем
закрываешь ими лицо, пересекая этот пустырь

***

мы распознаем материю по тому, как она отражает свет.
распознаем материю в столкновении, в формулировках.

если этого нет, то что сталось?

чувствуем материю. и не чувствуем ничего.
выводится связь поверх тела, как свод,
повисает на стромах желания.

несобранное лицо.
форма в убыток прошлому.
диджей государства, стянутый в формулировку.
подожженный напиток минутного сообщества,
пишут: все, что помимо тебя.

старые вещи едут к прямоугольникам закона,
планетарная диалектика под шестью куполами
атмосферного клуба russian paradise,
в доме напротив.

ничего общего со всеми бездействующими формами общего.
только твое чтение, исполнительные участки времени.

в подземной столовой — хор воздуха, пока он касается тебя,
чтобы сказать:

«скорость войны умноженная на дефицит воды,
в другом сообщении.»

классовая селекция

трухлявый фонарик с распавшимися батарейками все еще подсвечивает ему путь от озера через районные кладбища к дому, малосемейному общежитию; через погреба с подгнившими овощами, в которые спускаются поздние люди — взять немного картошки и лука на ужин;

он идет, раздвигая дикую пригородную траву и в задумчивости разглядывая кладбищенские кресты, железные красные звезды — совсем рядом, идет через заброшенные железнодорожные пути, построенные давно для сообщения между заводами, через ржавые рельсы, обмотанные блестящими материалами старые трубы, через заброшенные гаражи с остывшими жигулями. он идет, то выпрямляясь, то пригибаясь, под тяжкими ветками майских деревьев,больших тополей и кленов, цветущих диких яблонь, ароматом разбивающих голод и приставленный к нему разум. и новая седина в его коротких волосах блестит от лунного света,от старого языка.

также как раньше, мы вместе ходили здесь, он идет один; держась за руки, мы несли через кладбище прозрачный мешок свежих рыб, мимо огромных памятников старым цыганам,мимо заводика с гробами и большой голубятни, построенной из железяк;треск масла на сковородке, толстая струя воды, омывающая внутренности карасей…мы еще можем мечтать, что сможем отсюда вырваться, или улучшить в целом жизнь на районе, высаживая деревья в субботник, прокрашивая окна школы свежей краской, как будто бы мы все еще дома, в истории, только кое-где умирают и покупают не так как раньше, поэтому встречая соседей, собираясь во дворе,мы все время стараемся обсудить — что случилось с нами? может быть, это только с нами или вообще везде? он еще ходит на заводские забастовки, и она участвует в забастовках с учителями в школе. это было давно, каким-то дерьмом стал прошит мой ум, мой страх, когда он дал знак - настало время побега из района классовой селекции

(…)

спрессованной валерьяны таблетка на ночь, и сама ночь, лишенная желания. держась за растянутую резинку трусов, стоит в коридоре дрожащем; она навстречу выходит из ванной, ее волосы не обмотаны, как в кино,белым махровым нежным полотенцем,с них просто стекает вода на бетонный пол; разве может тебя желать после долгого рабочего дня длиной в жизнь,вы не трахались много лет, она садится на диван и натягивает коричневые колготы, отжимает волосы и вода от них смешивается с комками пыли; лунный свет падает на открытый шкаф со свертками тряпок, кусками газет,лунный свет, как распорки, стоит в зияниях классовой селекции;

жареная картошка скворчит в углу кухни,где вы присели рядом чтобы поесть, по телевизору идет сериал про ментов. ночь, останься с ними и с нами, укрой наши дела, ведь нам придется узнать кое-что новое о сопротивлении, о бойне,услышать издалека, как поют наши тела, прорезая собой лишний воздух, узнать нечто новое о себе…

(…)

вернитесь сюда, не бойтесь нашей скудости действий, льда наших мыслей, мы не вытащим себя сами отсюда.боритесь с нами: здесь. вернитесь. из сквотов столичных, общаг,уничтоженных университетов, со своих нестабильных работ и торговли маленьким телом, из нутра столичного общепита, конвейеров сортировки гнилых продуктов, из мира загримированных фруктов,извивающихся галерей, вернитесь сюда, в республики, в города, в городишки заводские, колониальные, селишки, в деревни к своим старикам, где мычание зубы коровам сводит и шелест селекционеров добрался до лесов, до плодовых деревьев. классовая селекция разрушает вкус плодов, еды, вкус картошки, молока и хлеба: мы просто глотаем клубки

ненависти и мрака. вода

недостоверна.

(…)

тело оттащено от ума и стоит у аптеки или в темноте проходной, в коридоре школы двигается; бьются о ворота ночи комнаты-клетки и газовые плиты рвутся наружу; ледяной памятью в антресолях стучат ящики с инструментами, пустыми бутылками, рвутся наружу пустые детские коляски; классовой селекции ночь опустилась надо всем миром; женщины ли мы? мужчины ли мы? люди ли мы? в светоотражающей одежде, в спецовках идущие вдоль мокрых дорог за ночной работой, в поисках новой работы… истощаясь, мы смерть потребляем.