«Мы думали, нас ждет судьба евреев». Крымские татары о депортации
Ремзие Джемилева, 89 лет, Симферополь
Рано утром 18 мая 1944 года на улице такой туман стоял — молоко. Я подоила корову, родители еще спали. Раненый отец вернулся с фронта в отпуск на шесть месяцев. Когда я была на кухне, в дверь постучали солдаты. Они велели разбудить родителей. На сборы дали 15 минут. Папа пытался объяснить, что должен вернуться в часть, иначе его посчитают дезертиром. Он документы показал, но его никто не слушал: «Собирайтесь!» Мы взяли документы и ценности, папа Коран в ткань обернул. Мы думали, что пришли только к нашей семье. Деревушка у нас маленькая, семей 40–50 было. Повели нас под конвоем в центр — к колодцу. А там вся деревня! Дети плачут, старики молятся. У кого узелок в руках, у кого — ничего. Я хотела вернуться домой, взять еды, а меня не пустили солдаты. Потом приехали машины, нас посадили и привезли, сейчас точно не скажу, но, скорее всего, в Симферополь — он был самым ближним к нашей деревне. Там нас загнали в вагоны, в которых скот возят. В один вагон по 5–6 семей. Мы в нижнем ярусе разместились. Нам не говорили, куда и зачем мы едем. Мы думали, что нас ждет судьба евреев. На остановках кто-нибудь выходил, ставил два кирпича и варил еду. В нашем вагоне больных и умерших не было. В соседних кто-то по дороге умирал.
Я очень хорошо училась в школе. Мы пели песни на татарском и русском, хвалили Сталина, думали, что лучше нашей страны нет, — нас так воспитали. У меня были большие планы: хотела стать врачом. Я плакала, не понимая, за что мне это.
1 июня мы приехали в Ферганскую область Узбекистана. Жара больше 40 градусов. Люди измучены голодом и жаждой. Чистой воды нет, она какая-то желтая. И вот люди ее пили, заедали фруктами, а потом семьями умирали от дизентерии, тифа и малярии. Папа помогал их хоронить.
После поезда нас повели в баню, потом загрузили на арбы и повезли в районы. Мы попали в колхоз имени Молотова в Алтыарыкском районе. Нам выделили навес во дворе одной узбечки. Мы жили там долгое время. Постели не было, стелили рисовую солому, пальто использовали как подушку.
Сначала было нелегко. Нам узбеки уже потом рассказывали, что их предупредили, будто крымские татары — враги народа, предатели, немцам помогали. На нас дико смотрели. Каждый месяц надо было отмечаться в комендатуре, не дай Бог не прийти — могут посадить. Это было такое унижение. Мы стояли в очереди, а люди мимо проходили, на нас смотрели.
Нашей семье очень помогла грамотность. Папа мой еще до женитьбы окончил медресе, читал Коран. Я с 5 лет пошла в школу и до войны проучилась 8 классов, русский знала хорошо. В то время узбеки были очень темными, грамотных не было. И к нам стали люди приходить: кому заявление написать в сельсовет, кому молитвы прочесть за горстку муки или лепешку. Отношение к нашей семье изменилось в лучшую сторону. Я поступила в контору ткацкой артели, папа устроился там же сторожем. Постепенно жизнь наладилась. В 1952 году мы, с разрешения комендатуры, переехали из района в Фергану к папиной сестре. Жили хорошо. Я получила высшее образование, вышла замуж, родила троих детей.
В апреле 1990 года мы продали дом и вернулись с мужем в Крым. У дочери и сына были уже свои семьи, они остались в Узбекистане, другой сын учился в медицинском университете в Баку. Через три года после возвращения в Крым мой муж умер. Дети перебрались ко мне. Один сын умер три года назад, другой — работает на себя, а дочь уже пенсионерка. Живем нормально. Я пенсию получаю сейчас как труженица тыла. Здоровье пока ничего, слава Богу.
На референдум в 2014 году я не ходила. Я уже старый человек. Лично я всем говорю: мы жили до депортации в Советском Союзе, потом жили с немцами, узбеками, украинцами, теперь живем с русскими. А что мы могли сделать? Ничего. Крым остается на месте. Для меня нет разницы — на Украине или в России. Главное, чтобы все было спокойно, чтобы народ, который отсюда уехал, вернулся обратно. Мы столько жили на чужбине, нам в Крыму дорог каждый камешек.
Суваде Акифеева, 90 лет, Судак
Моя семья жила в селе Ай-Серез (сейчас — Междуречье, входит в Судак. — Прим. ред.). Рано утром к нам пришли советские солдаты и велели собираться. Нас всемером загрузили в вагоны и увезли в Узбекистан. Мы ничего не успели забрать из дома: ни денег, ни одежды. Я взяла мешочек муки, но солдаты отняли его и выбросили, когда мы садились в вагон. Там было очень тесно и нечем дышать. Нам давали баланду, кусочек рыбы и воду — вот и вся наша еда. Так мы ехали 18 дней. По дороге умерло много стариков и маленьких детей. Тела выносили из вагона, но хоронить не давали.
В Узбекистане нас искупали в бане и развезли по селам. Мы и еще 60 семей попали в специальные переселенческие дома по ту сторону колхозов. Поначалу люди плохо относились к нам, но потом увидели, что мы неагрессивные, и стало полегче. Меня взяли на сбор хлопка.
В 1991 году мы вернулись в Крым: сначала в Перекоп, а через несколько лет переехали в Судак. Здоровье сейчас не очень: быстро устаю и плохо слышу. Но главное, я дома.
Суваде плохо слышит. Здоровье не позволяет ей долго говорить. Ее историю перевела с татарского дочь Фатма.
Халил Сары, 87 лет, Симферополь
Я родился в селе Ай-Василь Ялтинского района. В семье было четверо детей. Моего отца Ибрагима Сары мобилизовали, до наступления немцев он прослужил на аэродроме в Сарабузе. Он попал в окружение и сбежал из плена с несколькими знакомыми. Мои дяди служили в армии с 1939 года. Один дошел до Праги, другой до Германии.
Советские солдаты отступали через наше село в Севастополь. Мы оказались в руках немцев. Годы оккупации были страшными. Мой дядя Эмир-Усеин, был коммунистом, председателем Ай-Васильского сельсовета. Как только немцы захватили Ялту, коммунистов арестовали. Моего дядю расстреляли вместе с еще 17 коммунистами. Потом забрали всех оставшихся мужчин, а те, кого не забрали, ушли в партизаны. В нашем селе остались только старики, женщины и дети.
В апреле 1944 года наши вернулись. Мы очень радовались. В середине апреля моего отца назначили председателем колхоза. В два часа ночи 18 мая нас подняли и согнали в школьный двор. Нас окружили солдаты с автоматами, посадили в машины и увезли в Бахчисарай, а потом отправили на поезде в Среднюю Азию. Мне было 14 лет.
В поезде были в основном дети и старики. Еды и воды не было, многие болели и умирали в дороге. Тела вытаскивали и оставляли прямо на дорожном полотне. Через 20 с небольшим дней мы приехали в Узбекистан. Нас отправили в колхоз имени Сталина в Учкурган. Мы все ждали, что нас отпустят домой, что это ошибка.
В 1951 году я познакомился с Зевиде. Три года мы встречались и в конце концов поженились. В комендатуре, где все депортированные ежемесячно отмечались, Зевиде не разрешили поменять фамилию. Я расстроился, конечно. Она по сей день Исмаилова.
В 1973 году мы уехали в Геленджик, который напоминал мне родную Ялту. Нас не пускали в Крым, не давали прописаться, жить, работать. Мы вернулись только в 2008 году. Отцовский дом стоит на месте, иногда мы там бываем. Сейчас там живут другие люди. Их пугали, что приедут татары, будут убивать детей. Представляете? Мы пытались выкупить дом еще в 90-х, но крымским татарам не продавали. Сейчас мы живем в Симферополе.
Мне 87 лет, и я никак не могу прийти в себя. За что нам это? Наш народ добрый, трудолюбивый, плохого никому не делал. Почему с нами так поступили?
Зевиде Исмаилова, 82 года, Симферополь
Я родилась в селе Куртлук Белогорского района. В 1942 году наше село за связь с партизанами сожгли немцы. Мы переехали в деревню Азамат (сейчас Малиновка. — Прим. ред.) к дяде, он ушел на войну. В 1944 году нас, как щенят, бросили в вагоны и отправили в Узбекистан. Мы попали в Папский район. Нас было пятеро детей. Через три месяца после депортации отец умер, младшая сестренка погибла от голода, а мама заболела тифом и из-за болезни полностью оглохла. В Узбекистане люди семьями умирали от голода и болезней.
Когда дядя демобилизовался, он приехал в Узбекистан, нашел нас и перевез в Наманган. Мама и старшая сестра стали работать, а нас отдали в детдом, где я воспитывалась до 16 лет. Детей это спасло. В 1951 году я выпустилась из детдома, поехала к маме и устроилась на работу. В том же году я познакомилась с Халилом. У нас родились две девочки и два мальчика. Мы построили дом, дали детям образование. Сейчас у нас 7 внуков и 12 правнуков. Дети хорошо смотрят за нами, уделяют внимание. В таком приличном возрасте мы, слава Богу, на ногах и живем на родине.
Но весь май мы плачем. Нашу боль поймет только тот, кто пережил это.
Ахмед Бекиров, 92 года, Междуречье
Рано утром в наш дом в селе Ай-Серез Судакского района пришли два солдата и офицер. Они дали нам три минуты, чтобы собрать в узелок необходимые вещи. На машине нас перевезли в Феодосию, посадили в поезд и отправили в Узбекистан. Нас не кормили, не давали воды. Много людей умерло в дороге, тела забирали на станциях.
Нас поселили в доме под Самаркандом, там не было ни окон, ни дверей. Мы разжигали костер посреди комнаты и грелись. Спали там же. Были все черные от копоти, иногда обжигались. Нам выдавали по 200 грамм зерна — было тяжело, но мы как-то выживали. Местные узбеки относились к нам хорошо, они очень гостеприимные люди. Каждый месяц мы отмечались у коменданта. К родственникам в другое село нельзя было уходить без его разрешения: могли в тюрьму посадить.
В Узбекистане я женился. Выделили участок, и мы стали строиться. В Крым вернулись только в 1991 году, когда татарам разрешили прописку на побережье. Мой дом к тому времени уже снесли. В родном селе депортированным выделили участки на 13 семей, где раньше росли виноградники. Мы все это чистили и сначала жили в шалаше. Всей семьей лепили из глины и соломы кирпичи — саманы — и построили дом, где теперь и живем.