Маркс выходного дня. Часть 3: По следам Шекспира

Начало читайте здесь: часть 1, часть 2.

Стиль «Капитала»: Шекспир, Свифт, Диккенс

Маркс видел свой стиль изложения «художественным», хотя и признавал его «тяжелым», «деревянным» и «подпорченным проблемами с печенью».

По Марксу, неотчужденный труд будущего — счастливая работа свободных людей  —  доступен нам в классовом обществе только в виде художественного творчества. Именно поэтому настоящее искусство сохраняет столь высокую степень независимости от породивших его классовых обстоятельств и продолжает волновать нас, даже когда от этих обстоятельств мало что осталось.

Но с рыночной точки зрения, если вы написали книгу, сочинили песню или сняли фильм, вы пока еще ничего не создали. Создали же вы что-то, только когда подписали контракт и продали то, что у вас получилось. Любое произведение в капиталистической вселенной в первую очередь является товаром и только во вторую несет в себе еще какое-то сообщение. На этом основан сегодняшний феномен копирайта и интеллектуальной собственности.

Литературные вдохновители Маркса достаточно очевидны.

Когда он сожалеет о нестерпимой судьбе рабочих, мы отчетливо слышим голос Диккенса (есть и прямые отсылки к «Оливеру Твисту»). Эти страницы пропитаны сентиментальной социальностью.

Ирония Маркса отсылает нас прямо к Лоренсу Стерну, его политическая сатира явно напоминает о Свифте, а драматический оптимизм его логики заставляет вспомнить о шекспировском пафосе.

[blockquote]Церковь была для Маркса важнейшим идеологическим аппаратом правящего класса, поэтому в «Капитале» так много антиклерикального юмора[/blockquote]

Стилистически «Капитал» очень неоднороден и прерывист. Маркс легко переходит от приемов фарса к мрачному юмору готической новеллы.

Есть в книге и античный слой. Цитируются и упоминаются: Гомер, Софокл, Платон, Фукидид, Ксенофонт, Вергилий, Ювенал и Гораций.

Церковь была для Маркса важнейшим идеологическим аппаратом правящего класса, а религия — необходимым способом амортизации социальных противоречий, поэтому в «Капитале» так много антиклерикального юмора.

Возникновение капитала на рынке сравнивается с единством и неслиянностью троицы в христианском догмате, а первоначальная аккумуляция капитала — с грехопадением Адама и Евы. Стоимостное бытие холста проявляется в его подобии сюртуку, как овечья натура христианина —  в уподоблении себя агнцу Божию. Десятина, которую крестьянин должен уплатить попу, есть нечто более осязаемое, чем благословение попа. Отношение буржуазных экономистов к феодальному прошлому Маркс сравнивает с отношением христианских теологов к «языческим» религиям.

В «Капитале» немало и обычного мистицизма на уровне метафор — бестелесные призраки, вервольфы и вампиры капитала, обреченные пить живую кровь рабочего труда, мертвые, вцепившиеся в живых, фурии частного интереса, черная магия рынка и прочая готическая образность. Капитал объявлен злым и слепым Демиургом, творцом и хозяином товарного мира, а рабочая сила — порабощенной энергией, плененным светом, который однажды выйдет из-под контроля.

Метафоры и тропы нужны для описания иррациональной системы отношений в классовом обществе. Это литературные приемы, без которых невозможно схватить важнейшие парадоксы капиталистической цивилизации, ее обреченную вывернутость, если, конечно, смотреть из условного бесклассового будущего.

Но и сами деньги становятся неточной метафорой затраченных часов проданного труда. В исцеленном от вывиха бесклассовом обществе без этой метафоры можно будет обойтись. Там больше не останется причин для ложного сознания и товарного фетишизма ушедших веков.

Маркс и Гегель

До «Капитала» Маркс рассуждает в гегельянской логике и терминологии. Суть диалектики в том, чтобы проводить смысловые границы внутри «данных» нам явлений, поперек них, а не между ними. Диалектик разделяет якобы «целое» на части, отрицающие друг друга, и, наоборот, соединяет «непохожие» части «разных» явлений, доказывая их парадоксальное единство. Без гегельянской диалектики невозможно понять, что происходит на бирже, почему случаются кризисы и откуда следует информационная непрозрачность рынка. Но в «Манифесте» Маркс еще не различает, что продается не просто рабочее время, а сама рабочая сила, способность к труду.

Центральный вопрос немецкой социальной философии XIX века — преодоление отчуждения — переводится в область обменно-производственных отношений и для этого предлагается историческое, а не отвлеченное, решение. Экономические связи между людьми показаны как экзистенциальные отношения.

Особое удовольствие от марксистской риторики — говорить об онтологических вопросах как о парадоксальных правилах производства и обмена и, наоборот, описывать рыночные циклы как центральную драму нашего общего бытия в мире.

Реализация труда выглядит как выключение работника из действительности. Опредмечивание труда проявляется как закабаление предметом. Освоение предмета оборачивается самоотчуждением.

[blockquote]Однажды мы попадем в мир, где человек перестанет быть инструментом для другого человека и станет полноправным адресатом общения[/blockquote]

Общественные отношения между людьми принимают фантастическую форму отношений между вещами, и ложное сознание констатирует «неподвластные человеку законы рынка». Ложное сознание воспринимает как «естественное» все то, что классово обусловлено. Товаризация труда признается «безвариантной».

Непричастность к тому, что ты делаешь, отказ от ответственности и познания смысла «своей» деятельности в обмен на оплату труда, позволяющую тебе и дальше делегировать этот смысл тому, кто тебя нанял, — вот цена передачи своей деятельности в руки правящего класса.

Диалектическая оптика Маркса обнаруживает вопиющий контраст между возникшими возможностями людей и принятыми условиями их жизни. Автор «Капитала» уверен, что пора поставить мир с головы на ноги. Для начала это нужно сделать хотя бы как мысленный эксперимент, задать горизонт. И однажды мы попадем в мир, где человек перестанет быть инструментом для другого человека и станет полноправным адресатом общения.

В «Капитале» Маркс уточняет заявленную ранее терминологию и рассматривает «товарный фетишизм» как исторически конкретную форму овеществления человеческих отношений.