Николай Кононов: Сцены эпохи дефицита. О перевоспитании фарцовщика
Место действия — комната общежития преподавателей университета.
Время действия — канун празднования Октябрьской годовщины 1975 года.
Действующие лица:
Мотылек — доцент, к.ф.н., эстетик, средних лет.
Холодок — доцент, к.ф.н., диалектик, средних лет.
Лев — студент, фарцовщик, не появляется.
Как все одухотворенные люди, хотя бы тем, что они неосознанно влюблены, друзья случайно натыкались на такие темы, что обязательно всплывала в том или ином контексте фигура этого удивительного Льва. А на самом деле им просто постоянно хотелось говорить о волнующем их предмете, будто они были в одинаковой степени им голодны.
Обсуждение способов воспитания маленького Льва сделалось для Холодка и Мотылька узловым, ибо они, беспрестанно говоря о Льве-малютке, делались его родителями, родственной плотью. И они могли не стесняться вроде бы благородной страсти, обуревавший по разному их во время долгого разговора.
Ведь со стороны Холодка разговор был горьким свидетельством о подступающей издали глубокой меланхолии, о невозможности невинной любви к этому удивительному волшебному Льву, свалившемуся ему на голову…
И сцена беседы должна была по-хорошему разворачиваться в волшебном саду, где смиренные звери, позабывшие о своей дикости, кротко пялятся на тяжелые цветы, а неуемные птички мельтешат в цветущих ветвях плодовых деревьев. Как пародия на полотно со св. Себастьяном и ратниками… Небесный фон, облака…
Шумный эстетический восторг Мотылька и мрачная страстная тайна Холодка мало походили друг на друга, но были родственны, и в силу этого близки степенью необходимости для каждого, и по своей сути таким образом — неотличимы.
Они, уютно расположившись в континууме комнатки, что коленями они соприкасались, у самого окна на улицу с пробегающими мимо шумными троллейбусами, в качании скрябающими вздутый и битый асфальт, и узкий подоконник напоминал крышку музыкального инструмента, будто скрывал клавиатуру, но начать извлекать звуки можно было в любую минуту.
Они, конечно, беседовали только о своей любви, тоске и счастье, и воплощалось это в придирчивом перебирании приемов и способов воспитания настоящей советской личности, годной для построения светлого будущего, личности, воспитанной столь надежно, что ни на какие сомнительные посулы она просто не откликнется.
И каждому собеседнику было понятно, что под этой личностью подразумевался прекрасный Лев, не очень похожий на идеальную в идеологическом аспекте, конечно, личность.
При обсуждении именно всего сомнительного, угрожающего своими соблазнами отовсюду и подстерегающего постоянно эту самую взрослеющую личность, друзья однажды пришли к теоретическому выводу, что этой личности вообще лучше бы не иметь никакого контакта с внешним миром, не контролируемым ими, идеологически подкованными в науках воспитателями. А это вообще-то возможно на нашем несовершенном историческом периоде, еще засоренном всяческими соблазнами, только если личность вообще не будет в период воспитания базиса видеть и не слышать что либо.
Они не понимали, что они ведут себя как маниаки.
И возвышенный Мотылек фантазировал: наверное лучше бы Льва было начинать воспитать в самого раннего периода, когда он был вот такусеньким, и Мотылек показал его умилительные размеры с полтора карандаша.
Холодок, знающий не понаслышке психологию, так как изучал зарождение трудовых импульсов в сознании младенцев, важно прибавлял, что необходимо начать обучение с обследований всяческих предметов руками. Ведь есть методики в советской педагогике, когда вместе с воспитателем младенцы постепенно овладевают всеми необходимыми знаниями для полноценной и разносторонней жизни. Например, сначала ребенка, буквально из руки в руку, направляя о всем тщанием, учат ухаживать за собой, трудиться, так сказать на очевидно полезный для него самого результат. Иногда используют ухищрения. Кучка каши, которую он обычно пытается подъесть по-животному ртом не так вкусна, как каша в ложке, — то есть культурное означается и подслащиванием, к примеру.
Холодок и Мотылек роскошно фантазировали, возомнив себя просто неутомимыми братьями-госпитальерами в неком стерильном монастыре, окормляющем маленьких бедолаг. Ну просто госпитальеры, чистые в помыслах, кормчие корабля воспитания малюток, но служащие не во славу какого-то там идеалистического невидимого Господа, а сразу всему роду человеческому, прогрессивной культуре.
И самозабвенный Холодок на себе показывал Мотыльку, сидящему перед ним с чашкой остывающего чая, как надо брать нежные ручки ребенка в свои и в совместной деятельности учить сначала эти самые ручки мыть и личико умывать, и промакиваться очень чистым полотенцем, и одеваться и раздеваться в определенной последовательности, потом деликатно вести себя за столом и аккуратно поглощать пищу, а не жрать что попало, как некоторые.
И несмышленыш будет знакомиться и с мыльцем, и с полотенчиком, и с ложечкой, начиная таким образом деятельность познания материального мира, так сказать, приобщаться культуре, как результату трудовой деятельности прогрессивного человечества. Да, с эти не поспоришь! И им, в сущности, спорить было не о чем, они в каком-то смысле были слаженным дуэтом, поющим согласный вокализ.
На самом деле они мечтали, каждый, конечно по-своему, как они будут осуществлять с сегодняшним Львом воспитательную деятельность по удовлетворению его органических нужд. И если бы можно было сравнить их представления о «воспитуемом Льве», то он предстал перед каждым примерно одинаковым — с закрытыми непроницаемой повязкой глазами и залитыми воском слуховыми каналами; будут ли они привязывать его к мачте, как Одиссея, спасая от пения сирен, они не обсуждали.
А как же они все-таки будут общаться с ним?
Ну, разговаривать, — есть прекрасные способы делать это дактильно, жестами и при помощи специальных аппаратов — телетакторов и коммуникаторов.
И все действия ребенка-Льва в начале сотрудничества будут совершенно неосознанны, противоречивы, дерзки и даже обидны воспитателям...
Они размышляли о том — как именно человеческое, специфически людское возникнет в кучерявой голове незряче-глухого Льва-ребенка. Не вдруг, как результат плавной эволюции психических свойств уже имеющихся у всех высших животных! Да ничего подобного! У него бы при таком умозрении воспитателей никогда бы не возник из безусловных рефлексов «комплекс человека».
Это прекрасное определение предложил возбужденный диалогом Мотылек.
Это ведь и есть самообогащающаяся сумма воли, интеллекта и самосознания! О! Комплекс человека! Это тянет на место в Академии, и ни какой-то там педагогической, а настоящей. Они уже, иногда взглядывая друг на друга, не могли скрыть счастливых улыбок первооткрывателей.
Еще можно представить себе совершенствование Льва-ребенка путем развития педагогическими ухищрениями его безусловных рефлексов, но вот построение надстройки «комплекса человека», известной как вторая сигнальная система, — где проявится специфически человеческое — слово, речь и язык, — уже проблематично.
Весь вопрос в том: как вещь, потребная в обиходе самообслуживания Льву-ребенку, ну там соска, ложка, горшок вдруг в один прекрасный момент станет знаком вещи. Ведь именно в этот момент осознания вещи как знака и возникает «комплекс человека».
Да, условная связь между знаком и означаемой им вещью просто так не завяжется путем однообразных тренировок.
Лучше даже не пробовать, — решили они.
Если рассуждать о предельных возможностях формирования психики у животных, то известно материалистической науке как она развивается в процессе приспособления к окружающей среде и удовлетворения биологически врожденных потребностей, — ну там теплая нора, обильная еда, еще секс с себе подобными. Об этом пока рано думать. Но надо заметить важное обстоятельство — при осуществлении этих достаточно разнообразных комплексов животное не трудится.
Они понимали труд по-марксистски, как центральную категорию человеческого бытия. Труд, исторически обуславливающий совершенствование органической природы самого человека!
Да, надо так организовать воспитание слепоглухого Льва-ребенка, чтобы его потребности менялись в сторону усложнения — от самых простых по удовлетворению насущных нужд, почти что животных, начали, говоря высоким штилем, созидать мир культуры с ее вещным и творческим наполнением.
Все-таки марксизм-ленинизм удивительное учение, позволяющее найти путь в самых непростых ситуациях, например в воспитании из совершенно беспомощного слепоглухого Льва-ребенка полноценного члена социалистического общества — взрослого положительного и даже бескорыстного во всех смыслах Льва-энтузиаста.
Они так увлеклись, что позабыли со всей искренностью мыслителей, что Лев и не ребенок давно и, тем более, совсем не слеп и не глух.
Но теория вела их вперед!
Итак, в совместной деятельности со слепоглухим ребенком воспитателю придется научать малыша такой деятельности, которая зафиксирована в формах предметов, созданных человеком для человека. Взять опять же соску, ложку и горшок! Это идеальные примеры. Ребенок, осваивая мир предметов, освоит и общественный разум, эти вещи создавший. Вот так! И вот они, незримые, но материалистические драгоценности человека — его сознание, воля и интеллект!
А теперь необходимо обсудить со всем марксистским тщанием — каким образом будет создана почва в сознании ребенка для обучения языку. К счастью из марксистко-ленинского учения бесспорно известно, что разум предметно не имеет никакого отношениям к таким штучкам буржуазной философии, как гены или хуже того — к морфологии тела или к мозгу. Разум зиждется только в процессе активного присвоения вещей, то есть собственно в продуктах труда. В том, что человек создает для человека, пользуясь и распоряжаясь продуктами труда исключительно по-человечески.
Не стоит говорить о том восторге, обуревавшем друзей, могущих разобраться в тайниках зарождения сознания!
Они подошли к узлу семинара.
В воздухе дрожало электричество, будто для понимания разрозненных сфер материальной культуры вот-вот возникнет вольтова дуга.
И она возникла, поразив их обоих.
Ребенок, а в нашем случае глухонемой незрячий Лев-младенец, бесспорно способен во время совместно-раздельной деятельности с воспитателем научиться самостоятельно пользоваться вещами, и таким образом он становится субъектом высших психических функций, присущих лишь человеку разумному. И вот эта деятельность и есть подготовленная почва для усвоения Львом-ребенком языка, так как интеллект уже сформирован через общение с вещами.
Они разыгрывали умилительный театр воспитания.
Мотылек умильно представлял и показывал Холодку как Лев-несмышленыш будет учиться пользоваться ложечкой, в начале не понимая зачем такой способ приема пищи, если можно есть прямо ртом с тарелки или в лучшем случае с горсти.
Но в один прекрасный момент, последовав тактичным мягко воспитующим наущениям Мотылька, малыш сам потянет ложечку ко рту, и не потому что в ней будет более вкусная еда, чем в обычной кучке, а ощутив заботу Мотылька как культурный комплекс, а на него не ответить невозможно. Надо, конечно, закреплять всячески такую активность, потому что именно в этом шаге младенца и есть переход к психическому миру человека, где царит созидательный труд одного человека ради другого.
Умный и последовательный марксист Холодок продолжал штудии друга, представляя как младенец-Лев от примитивно-органических биологических нужд перейдет к биологически-нейтральным объектам. А то что это случится — безусловно! Ведь всяческие эгоистические интересы насыщения и опорожнения сменятся интересами альтруистическими, каковыми являются, например, игрушки, требующими партнерства. И этими партнерами по началу будут воспитатели, они — Мотылек и Холодок, настоящие искренние философы-марксисты.
Лев-младенец же, успешно научившись на примере своих воспитателей, общаться с предметами быта, жить среди них по-человечески, при постепенном вовлечении в сферу его деятельности все новых и новых объектов, может уже считаться существом с сформированным разумом, вполне подготовленным к обучению языку и речи.
Да, от осознания этого великого процесса голова дискуссантов могла пойти кругом.
Они все философствовали и философствовали, не подкрепляя ничем реальным свои безнадежные самоуверенные фантазии, разлетающиеся фейерверками, как это, впрочем, и было во всех идеологических практиках того времени.
Но Холодка обуревали страхи, ведь он не был столь восторженным как Мотылек.
— Ооо! — Уже заранее ужасался он, — любое случайное включение зрения и слуха, купированные на время воспитания, могут маленького Льва, как идеальную воспринимающую систему, погубить и привести к неисправимой рассогласованности.
И он уже подозревал, как все усилия синклита воспитателей коту под хвост!
Он, чуткий человек вообще-то, был не далек от истины.
И они смолкали, не отказав себе в удовольствии порознь помечтать о податливом Льве-несмышленыше, не слышащем и не видящем ничего, но отвечающего на их тактильные усилия только бесконечно обаятельной улыбкой и согласными кивками маленькой кучерявой головушки.
Эта была такая картина эпохи Возрождения с прекрасными холмами, яснеющими в разводах синьки у далекого горизонта, с бесконфликтным высоким маревом обобщенных облаков, с несколькими неагрессивными чистыми животными, прекрасно понимающими речь людей. И они — два мудрых просветленных волхва, эстетик-Мотылек и диалектик-Холодок, склонившиеся над колыбелью слепоглухого Льва-младенца, уже готового воспринять всю мировую культуру в ее марксистском изводе.
Они хотели говорить на эти темы друг с другом еще и еще, снова и снова.
Они могли бы даже созвать конференцию, посвященную воспитанию этого единственного в своем роде существа.
Там ведь будет о чем сказать исследователям, — про нужды маленького Льва, самые разнообразные человеческие невинные нужды, что должны удовлетворяться воспитателями через определенное повторяющиеся настойчивые действие, и в сознании Льва, уже начавшего на эти действия не только отвечать согласием, а самостоятельно развивать и усложнять их, установятся новые ничем не замутненные идеальные ассоциации.
На основе этих установившихся и могущих в потенции усложниться ассоциаций и произойдет первый обмен мыслями между Львом и воспитателями. Это будут невероятной чистоты мысли еще без слов, но зато какие! Да! И только после этого можно будет уменьшить собственную инициативу, не мешая саморазвитию на основе труда этому новому сознанию.
Нам понадобятся многие идеальные предметы, действия с ними будут преобразовываться в жесты, изображающие их, эти прекрасные предметы, и создастся первичный словарь жестикуляций, а их при накоплении и тренировках можно будет легко заметить дактильными словами.
И вот вам начало чистого языка, адекватного идеальному внутреннему миру прекрасной личности. Отпадет задача в нравственной самооценке, так как такая личность по определению ничего безнравственного не совершит.
И после этого можно раскрыть Льву глаза и слуховые каналы.
О, да!
Раскрыть!
Он станет совершенно чистым человеком, провозглашал Холодок, вы все в этом убедитесь, будто он выступал перед сомневающимися.
Но он отметил, так как не мог не отметить такую важную черту сегодняшнего дня, просто ранящую его, ведь он воочию видит эту несправедливость, — в буржуазном обществе закрыт трудящемуся большинству доступ в высшие иерархии человеческой психики, давно занятые эксплуататорами, так как люди простого труда давно впали в тавтологию поденной деятельности ради элементарного куска, убогой крыши над головой и неумолимых требований плоти, зачастую в буржуазном обществе извращенных. И этот убогий, даже позорный, не достойный человека тип мотивации, никогда не даст родиться настоящим талантам. Ведь только здесь, только на нашей благодатной земле возможно обрести осознание жизни, даже будучи слепоглухим, но глазами и ушами всего человеческого рода.
Лоб Холодка, напряженно говорящего эти святые в хорошем смысле слова, покрывался бисеринками пота, заблестевшими в лучах свисающей лампы накаливания по-стеклянному.
От него даже пошел дух как из раздевалки стадиона «Локомотив», где всем сотрудникам университета приходилась пыхтеть несколько кругов, чтобы стать значкистом ГТО. Мотыльку без этого значка, как и без флюорографического снимка, поездка в колхоз была обеспечена, поэтому от трусцы отлынивали уж самые бесшабашные, давно смирившиеся и с колхозами, и с овощебазами, где можно было беспробудно попьянствовать в относительном покое.
И Мотылек, восхищенно глядевший на друга, понимал, какие трудозатраты произведены им, ведь в советской психологии давно стало аксиомой, что умственный труд энергоемок и посему сопоставим с физическим. И наука с цифрами в руках доказала, что думать ученому совсем не проще, чем пролетарию махать кайлом, или колхознику — тяпкой.
Если бы Мотылек сидел в амфитеатре большой светлой аудитории среди тысяч других, то услышав речь своего друга, он первый вскинулся бы и разразился овациями.
В его сознании пронеслась эта вдохновенная сцена.
И Холодок почувствовал, что большое открытие, только что совершенное им, уже принадлежит всему человечеству.
Друзья пожали друг другу руки, как героические маркшейдеры, встретившиеся в проломе туннеля, давно прокладываемого в недрах материалистического познания с противоположных сторон. Со стороны эстетики и со стороны диалектики.
Человеческий разум един!
Да!
Да пребудет так!
Глаза их увлажнились.