«Утонченная бедность». Отрывок из биографии Коко Шанель

«Когда я найду цвет темнее черного, я его надену. Но до этого момента я ношу черное!»

Шанель считала, что «элегантность заключается в том, чтобы преобразовать все в дорогую, шикарную, утонченную бедность». В полном соответствии с этим убеждением она начала работать над своим самым гениальным проектом — созданием простого черного платья, подходящего для любой ситуации. Платье-футляр из крепдешина войдет в гардероб каждой женщины, и маленькое черное платье от Шанель станет символом десятилетия. Оно представляло собой переработанную версию скромных черных платьев с белыми манжетами и воротником, которые носили продавщицы и служащие. А еще оно было подтверждением настойчивого запроса женщин на демократизацию в обществе. И Шанель стала его рупором.

Квинтэссенция парижского шика, эта простая модель избавляла от оков бюстье и корсета и была создана для женщины, которая хотела одеваться сама и раздеваться в мгновение ока.

И снова Габриель черпала вдохновение в своем детстве и в воспоминаниях о простой одежде, которую носили монахини в Обазине. Ее на вид строгое маленькое черное платье, как оказалось, обладало загадочной чувственностью благодаря умелому крою с глубоким вырезом на спине и асимметричным подолом.Vogue сравнил его с автомобилем Ford модели Т, «с тем, без чего мир не мог обойтись».

Маленькое черное платье стало поворотным пунктом в моде. На этом фото Коко оживила его непринужденным сочетанием настоящих драгоценностей и бижутерии, создав сенсационный ансамбль.

Бизнес Коко в Париже переживал бум, поэтому она, наконец, могла позволить себе обзавестись роскошной резиденцией, как всегда того хотела. Она оставила виллу в Гарше и сняла квартиру в доме 29 по улице Фобур-Сент-Оноре в особняке графа Пилле-Вилла. Сначала она занимала только первый этаж, но вскоре заняла и второй. Во дворце восемнадцатого века были очень высокие потолки и анфилада огромных комнат, свет в которые проникал через стеклянные двери. Они выходили в сад, где в пруду отражались многовековые каштаны, липы и платаны. Обставляя апартаменты, Коко решила поиграть на контрастах, а не использовать классический стиль, к которому традиционно обязывало барокко. Первым предметом, который она внесла в квартиру, стала русская икона. Ее подарил Стравинский в знак благодарности за гостеприимство в «Бель Респиро». Композитор был безнадежно влюблен в Коко, но она так никогда и не ответила ему взаимностью. Коко не жалела денег. Она шокировала друзей, купив ковер мануфактуры Савоннери за сто тысяч франков, белые стулья эпохи Людовика XV, бархатный диван эпохи Регентства и огромный рояль, которому предстояло стать центром ее легендарных музыкальных вечеров. Многие годы Коко приглашала к себе самых известных представителей культуры того времени, от Кокто до Колетт. Но особым вниманием пользовался Пикассо, которому она выделила персональную спальню, так как он терпеть не мог ночевать в одиночестве в своей квартире на улице Боэти.

Вспоминая об этом своем жилище, Коко говорила, что там «всюду были плюшевые ковры цвета colorado claro (светло-золотистый) с шелковистыми полутонами как у хороших сигар, сотканные по моим инструкциям, и занавеси из коричневого бархата с золотистой отделкой, похожей на венцы, с шелковыми кольцами от Winston’s. Я никогда не торговалась». Ее личные комнаты украшали любимые коромандельские ширмы и большие зеркала, множившие свет и перспективы, а также гигантские вазы с белыми цветами, наполнявшими воздух своим ароматом.

Одним из гостей Коко в доме на улице Фобур-Сент-Оноре стал поэт-сюрреалист
Пьер Риверди, угрюмый, провинциальный и на шесть лет моложе хозяйки. Он был другом Модильяни и жил между Монмартром и Монпарнасом. Но, вопреки ожиданиям, ему совсем не нравился богемный образ жизни. Презирая деньги, Риверди обожал роскошь. Коко была очарована его образом трагического поэта. Наличие у Риверди жены Анриетты не помешало зарождению любовной связи. Возможно, это была не совсем любовь, но их отношения продлились до его смерти. Чувства Риверди к Коко проявлялись в посвящениях, которые он написал к каждому циклу стихотворений. В одном из таких посвящений поэт написал: «Дорогая и обожаемая Коко. Так как ты даришь мне радость, полюбив что-то в этих стихах, я дарю тебе эту книгу и надеюсь, что она станет для тебя мягким и нежным светом ночника». Еще одно посвящение: «Моей замечательной и дорогой Коко до последнего биения моего сердца». Она считала его величайшим поэтом в мире, втайне скупила всего его рукописи и передала издателям, чтобы их напечатали за ее счет. Каждый месяц она клала существенную сумму на его счет, позволяя поэту верить, что это авторские отчисления за продажу сборников его стихов. Их имена навеки будут соединены глубокой привязанностью и поддержкой, которые оставались неизменными, даже когда он удалился в Солемское аббатство, чтобы закончить дни в монастырском уединении, где, «по Промыслу Божьему, ничто не отвлекает человека под солнцем и под серым небом».

Коко оказалась втянутой в водоворот новых знакомств. Вместе с Мисей Серт она стала завсегдатаем «Быка на крыше», самого модного парижского кабаре того периода. Там собиралась богема Монпарнаса, и Коко могла покрасоваться в своих новых творениях. Место было чрезвычайно популярным. За лакированными дверями находился мир, отражавший удивительную атмосферу «Русского балета» Дягилева и сюрреализма, воплощенного в картине Пикабиа «Какодилический глаз» (L’oeil cacodylate), выставленной в центре сцены. За столиком можно было увидеть Мориса Шевалье и Тристана Тцару, а молодому Ману Рэю платили как штатному фотографу. «Пуловеры и эспадрильи совершенно свободно смешивались с тюлевыми платьями», — заметил Жан Кокто, авангардный писатель, драматург и поэт. Он сразу же привлек внимание Коко.

Еще одним завсегдатаем был Сергей Дягилев, театральный импресарио, с которым Коко познакомилась в Венеции, когда впервые ездила туда с Мисей. Их определенно нельзя было назвать друзьями, но они были родственными душами. Стравинский писал: «Дягилеву куда лучше удавалось интуитивно чувствовать потенциал для успеха, чем оценивать музыку. Он понимал важность новизны и заставлял ее работать себе на пользу». Мало кто мог понять его лучше, чем Коко. Поэтому, когда Дягилев признался, что удручен отсутствием денег для постановки нового варианта «Весны священной», Коко показала, что верит в него,дав взаймы огромную по тем временам сумму в 300 000 франков при условии, что никто не узнает, откуда деньги. Тем не менее об этом быстро узнали, и вскоре ее стали считать щедрым спонсором деятелей искусства.

Несмотря на громкий общественный резонанс этого поступка, Коко сделала это не по расчету. Она любила танец как движение и как метафору свободы. Ее поразила блестящая эстетика «Русского балета» Дягилева и хореография Нижинского, где сочетание музыки, танца и визуального искусства превращали балет в законченное произведение искусства. Интерес Коко к танцу стал основой для дружбы с балетным танцовщиком Сержем Лифарем, звездой Парижской оперы, обладавшим очарованием кота. Они вместе позировали для многочисленных фото, нередко оба одетые в мешковатые мужские брюки, которые никто не носил с большим изяществом, чем Коко. Поощряемая Лифарем, она взяла несколько уроков танца у Айседоры Дункан. Но именно театр открыл ей путь к сотрудничеству с некоторыми величайшими артистами и хореографами того времени. В 1922 году, когда Кокто решил поставить свою версию «Антигоны» с декорациями Пикассо, он попросил Коко создать костюмы для спектакля. Журналистам он объяснил, что «она величайший стилист нашего времени, а я действительно не могу представить дочерей Эдипа плохо одетыми».

Коко приняла вызов и создала накидки с драпировкой из темного джерси и коллекцию ожерелий из металла и искусственных камней. Это была ее первая коллекция бижутерии. Ман Рэй сфотографировал актрису Женику Атанисиу в роли Антигоны с короткими волосами и покрытым белилами лицом. Она выглядела потрясающе в темной шерстяной накидке, которая казалась такой же древней, как и маски Пикассо на заднике. Критики были сбиты с толку и ничего не написали в театральных журналах. Но в февральском выпуске 1923 года Vogue Paris высоко оценил оригинальность творений Коко: «Костюмы из шерсти нейтральных тонов казались настоящей античной одеждой, заново открытой столетия спустя. Это красивая реконструкция, где архаика заиграла ярче благодаря интеллекту».