Почему вы решили написать книгу про уличные подростковые банды?
Моя книга основана на интервью с участниками разных группировок, бывшими милиционерами и адвокатами. В ней есть и мои личные воспоминания. Написать ее я решил, когда у меня появился опыт исследований, во многом журналистский. К тому же долгое время я работал в Еврейском музее и постоянно что-то изучал — от современного искусства до истории еврейского народа. Однажды мне захотелось провести большое исследование чего-нибудь из собственной жизни. Решил, что феномен уличных банд родной Казани станет интересной почвой для такой работы.
Вы когда-нибудь были напрямую связаны с криминалом, с уличными бандами?
Я тоже состоял в банде, но сравнительно недолгое время — полтора-два года. По казанским меркам это очень мало. В конце 80-х каждый четвертый казанский мальчишка состоял в какой-то группировке, обычно ребята вступали в них к 14 годам и числились там до армии. После армии перед ними вставал выбор: либо пойти работать на завод, либо устроиться водителем, либо вернуться в группировку. Те, кто выбирал третий путь, на улицах считались большими авторитетами, «стариками». Моя группировка называлась «Низы», она находилась на границе Московского и Кировского районов. Это был небольшой квадрат, центром которого являлась улица Шамиля Усманова. Вокруг нас были группировки «Грязь», «Кинопленка», «Московская бригада» и «Хитрый двор». Я считался «скорлупой» — на нашем жаргоне это означало «участник самого младшего возраста». Мы иногда конфликтовали с «Грязью», но разрушительных войн у нас не было. Главная обязанность группировщика того времени — постоянное посещение сборов. Таким образом нас дисциплинировали старшие. Также нам запрещалось употреблять алкоголь и наркотики, курить. Нас учили быть сильными и готовили отстаивать интересы своей улицы.
Иллюстрация книги «Слово пацана. Криминальный Татарстан 1970–2010-х» Издательство: Individuum
Иллюстрация книги «Слово пацана. Криминальный Татарстан 1970–2010-х» Издательство: Individuum
Ради чего создавались эти группировки? Чем объяснялась необходимость состоять в них?
Это прозвучит неожиданно, но люди объединялись в группировки, чтобы регулировать бесконтрольное насилие. Когда построили завод «Теплоконтроль», вокруг него создали и новый микрорайон, куда заезжали разные семьи. Подростки из этих семей воспринимались местными враждебно, их постоянно задирали, грабили. В ответ на это ребята из нового района стали собираться вместе, чтобы дать отпор. И запустилась цепная реакция — эта практика распространилась на всю Казань, породила субкультуру. А еще участие в группировке позволяло людям, у которых не было иных социальных лифтов, получить поддержку и внимание.
Другая причина объединения молодежи в группировки — элементарное стремление показать силу, просто подраться. Разные исторические контексты немного меняли эту простую мотивацию. Например, еще до революции в Казани проводились массовые драки, настоящие ледовые побоища — это случалось зимой на озере Кабан. Татарская слобода дралась с русскими, то есть конфликт имел этнические корни. В советское время это изменилось, национальная рознь затихла, но и в 40-е, и в 50-е люди находили в себе силы и энтузиазм, чтобы просто драться, без какой-либо идеи. К 80-м стихийное и малопонятное уличное насилие стало организованным, появилась новая причудливая логика и этика, в рамках которой существовал целый город. Были созданы около 100 группировок. В 80-е годы дрались за символический авторитет, этот период я называю «битва за асфальт». Тогда участники группировок не искали никакой материальной выгоды — все это пришло позже, в 90-е. Для пацанов из 80-х значение имело только уважение на улицах.
Уличная преступность есть в любой стране, но не везде она становится частью культурного кода. Почему так вышло в России?
Во-первых, маскулинная культура в России была всегда, это основа нашего менталитета. Агрессивная «пацанская» субкультура с ее этикой и эстетикой — часть большой маскулинной культуры. Во-вторых, хрущевская амнистия, после которой на свободу вышло огромное количество заключенных, принесла в культуру очень много своеобразного колорита, появился особый фольклор, да и сами по себе эти освобожденные люди были весьма яркими и запоминающимися личностями. Низовая дворовая эстетика пропитывала жизнь всего Советского Союза, как рэп в наши дни. Это не могло не повлиять на становление пацанов и не войти в культурный код.
Как избежать романтизации насилия при разговоре на эту сложную тему?
Если бы у меня был ответ на этот вопрос, наверное, прокуратура Казани не пыталась бы искать в моей книге пропаганду запрещенных криминальных субкультур. Впрочем, сейчас никаких претензий у прокуратуры ко мне нет. Я думаю, что говорить о криминале надо честно. Когда ты открыто рассказываешь об этом явлении, о том, как трагично все может закончиться для людей, связанных с ним, тогда не возникает никакой романтизации. А в искусстве нужно добиваться того, чтобы образы условных «бандитов» были выпуклыми, глубокими и убедительными, чтобы они не были просто злыми и беспредельными персонажами. Ведь бандиты — это часть жизни, это тоже люди, и чем достовернее отображаются их образы в литературе и кино, тем честнее разговор о преступности. Без честности такой разговор был бы бессмысленным.
Иллюстрация книги «Слово пацана. Криминальный Татарстан 1970–2010-х» Издательство: Individuum
Иллюстрация книги «Слово пацана. Криминальный Татарстан 1970–2010-х» Издательство: Individuum
Иллюстрация книги «Слово пацана. Криминальный Татарстан 1970–2010-х» Издательство: Individuum
Иллюстрация книги «Слово пацана. Криминальный Татарстан 1970–2010-х» Издательство: Individuum
Как вы оцениваете сериал «Слово пацана»? Кто-нибудь из персонажей симпатичен вам?
Я слежу за сериалом вместе со всей страной. После нашумевшей пятой серии началась серьезная общественная дискуссия, люди стали вспоминать свое прошлое, размышлять над тем, хорошей была их жизнь или плохой. Это очень важный разговор. Я думаю, он обязательно приведет наше общество к необходимым выводам.
Мне симпатичны все персонажи. Все они выпуклые, объемные, среди них нет однозначно хороших или плохих. Пожалуй, больше всех мне понравился Марат — это такой чертик из табакерки, харизматик, которому хочется подражать. Благодаря ему главный герой сериала и попадает в группировку. Я «пришивался» к своей группировке по тому же сценарию — у меня был такой друг, я хотел быть на него похожим. Марат — самый сложный персонаж сериала, и все события, которые происходят с этим парнем, предельно драматичны. Еще мне кажется ярким образ комсомольца Каневича — он противостоит группировкам. Конечно, мне нравятся обаятельные образы Вовы-Адидаса и Кощея. Кстати, мои подписчики в соцсетях, бывшие участники группировок, пишут мне: «Как похожи персонажи сериала на тех людей, которые нас окружали в то время!» Очень достоверно показан опер, занимающийся делами группировщиков, — дядя Эльдар. Помню, что в моем детстве тоже был почти такой же милиционер, он так же разговаривал, так же одевался. «Слово пацана» — это большое, достоверное и живое полотно, за происходящим в нем мне очень интересно наблюдать.
Из разных регионов приходят новости о трагических последствиях негативного влияния сериала на неокрепшие умы молодежи. Как вам кажется, искусство должно быть свободным от социальной ответственности?
Вопрос влияния эстетики на этику детально рассматривался в романе «Заводной апельсин» Энтони Бёрджесса. Главный герой Алекс — эстет и меломан, потрясающе разбирающийся в классической музыке, обожатель Бетховена, но при этом он абсолютный подонок и занимается разбоем. Этот пример хорошо показывает, что искусство не способно сделать человека лучше. Поэтому создавать исключительно «положительно прекрасные» произведения, избегая каких-то страшных тем, кажется мне напрасной затеей.
А еще искусство должно говорить об актуальных проблемах, о сложных вещах. Неслучайно в середине ХХ века много говорили о том, что после Холокоста нельзя заниматься искусством так, как делали это раньше. Каждая историческая эпоха преподносит новую почву для рефлексии, поэтому я считаю, что нет таких тем, которые нельзя затрагивать в искусстве. Уличное насилие — одна из таких сложных тем. Если на кого-то она оказывает негативное влияние, это не повод в принципе не поднимать ее.
Я думаю, фейки про подростков, якобы собирающихся в банды после просмотра «Слова пацана», будут тиражироваться до тех пор, пока выходят новые эпизоды сериала. Проект стал очень масштабным явлением, и людям хочется быть как-то к нему причастным — многие пишут фанфики про его героев, снимают тематические ролики, проводят какие-то анализы персонажей, ищут на картах местоположение казанских группировок и так далее. Люди отвечают творчеством на творчество. Это касается и журналистов.
Можно ли говорить, что для провинциальных подростков 80–90-х годов насилие было единственным досугом и коллективообразующим фактором?
Про всю молодежь того времени я не могу сказать такого. Однако стоит понимать, что в любое время многие молодые люди из провинций интересуются достаточно маргинальными вещами, увлекаются маргинальными субкультурами, зачастую связываются с криминалом.
Какие параллели можно провести между концом 80-х и нашим временем?
Суть группировки — дружба против кого-то. Группировщик всегда видит в ком-то врага, угрозу. «Ты теперь пацан, а кругом враги» — эта идея, озвученная в сериале Маратом, очень синхронизируется с текущим историческим моментом. Но глобальных параллелей между восьмидесятыми и нашими двадцатыми я не вижу. Ожидать, что уличное насилие и дворовые субкультуры возродятся, не стоит.
Современные подростки зачастую разочарованы жизнью, многие ощущают отсутствие объединяющей идеи. Почему зумеры не следуют примеру старшего поколения и не восполняют экзистенциальную пустоту насилием?
Мир сегодняшнего подростка очень изменился. У зумеров есть гораздо больше возможностей для реализации себя благодаря другому экономическому положению, а также интернету. Сегодня нет необходимости состоять в группировках и выходить на улицы уже хотя бы потому, что дефицит общения любой подросток может восполнить через соцсети. Человек всегда хочет найти себе что-то близкое по духу, встретить похожих людей, чтобы разделить с ними что-то личное. Казанская молодежь могла увлечься чем-то другим — рэпом, панк-культурой, каким-нибудь творчеством, но возможностей для этого творчества тридцать, сорок лет назад было меньше, чем сейчас. Именно поэтому ребята и занялись самым доступным для них делом — низовым уличным насилием.