Бунтарь и хулиган. Как Леонид Утесов стал отцом советской эстрады
Никаких Вайсбейнов
22 марта 1895 года в Одессе в многодетной еврейской семье родился Лазарь Вайсбейн. Его отец был мелким коммерсантом, которого отличали невероятная доброта и мягкость характера. Мать, напротив, славилась жестким нравом. По воспоминаниям, она никогда не целовала своих детей, а если и хвалила их, то так редко, что каждый раз это воспринималось как важнейшее событие. При этом сам Лазарь всегда отзывался о матери с огромным уважением:
«Мама была человеком очень твердым — такими обычно и бывают жены мягких и сентиментальных мужей: должны же на ком-то держаться семейные устои и традиции. Она принимала на себя всю тяжесть повседневных забот семьи среднего достатка. Никогда не жаловалась и умела скрывать от детей все трудности, которые подстерегали семью не так уж редко. Но зато была к нам требовательна и сурова, была сдержана на ласку. И когда я удостаивался быть поглаженным по голове, то бежал к сестрам и братьям, чтобы сообщить об этом потрясающем событии. Если мама погладила по голове — значит, ты сделал что-то уж очень хорошее».
В семье Вайсбейнов четверо детей умерли еще в младенчестве, а пятеро выросли. Три девочки и два мальчика. Жили они очень небогато, но отец делал все для того, чтобы дать сыновьям образование и вывести их в люди. В начале XX века евреев принимали не во все учебные заведения. А в тех, куда принимали, существовала определенная квота — сверх нее на курс не набирали. Однако в Одессе было исключение — частное коммерческое училище Г. Ф. Файга. Надо сказать, что Генрих Файг, крупный меценат и благотворитель, был евреем, но крещенным и женатым на племяннице Сергея Юльевича Витте, министра финансов Российской империи.
В училище Файга евреев принимали на определенных условиях: семья должна была оплатить обучение не только своего ребенка, но и одного русского мальчика. Таким образом, отцу Лазаря Вайсбейна пришлось заплатить за образование еще двоих детей, чтобы дать образование двум своим сыновьям. Старший — Моисей, или Михаил, как его называли в кругу семьи, с честью закончил училище. Младший — Лазарь, оказался единственным за все время существования училища, кто был из него исключен. Мальчик часто устраивал хулиганские выходки, но чаша терпения педагогов переполнилась, после того как он измазал френч учителя Закона Божьего мелом и чернилами прямо на уроке.
Родителям было от чего схватиться за голову, тем более что пятнадцатилетний сын объявил им: «Я буду знаменитым артистом», — и уехал на гастроли с бродячим цирком. Там он выступал в роли и клоуна, и гимнаста, и музыканта, и певца. В общем, был мастером на все руки. Но особый талант юноша проявлял в музыке. В своих воспоминаниях Утесов писал:
«Однажды я заметил, что на нашей лестничной площадке живет человек, который все время играет на скрипке. Гершберг был, наверно, хорошим скрипачом. Но вопросы престижа меня тогда не занимали. Главное, что он играл. А я плашмя ложился у его дверей, прикладывал ухо к нижней щели и упивался. Видя меня часто в этом положении, все догадывались, что я люблю музыку. Несколько позже я и сам догадался, что у меня к ней просто болезненная любовь. Но я не только полюбил ее с трех лет — года через два я начал зарабатывать ею деньги…»
В 1911 году появился знаменитый псевдоним. Один из друзей Лазаря, артист Ефим Скавронский, предложил поучаствовать в его миниатюре, но с одним условием: это был русский театр, так что — «никаких Вайсбейнов!». Лазарь прикидывал варианты. Ему очень хотелось чего-то красивого и возвышенного, но в Одессе тогда уже было несколько Скаловых и Горских. Вскоре его осенило — и Лазарь Вайсбейн стал Леонидом Утесовым.
Сталин и джаз-блатняк
Через два года цирковой жизни артист вернулся домой, и родители еще раз попытались найти для него «приличную работу», пристроив подмастерьем в лавке знакомого. Оттуда юноша сбежал уже через неделю. После этого в семье смирились с выбором сына, тем более что дела у него очень быстро пошли в гору.
Гимнаст, актер, певец и танцор — он легко и охотно выступал перед любой публикой. Год отыграв в Кременчугском театре миниатюр, Утесов вернулся в Одессу, где стал востребованным артистом, играл во множестве местных театров и даже снялся в фильме. Но началась Первая мировая война. Леонид нес службу в местном гарнизоне, где и встретил обе революции. Тут-то и пригодилось умение держаться перед любой публикой. В 1917-м он впервые отправился Москву, где выступал в театре «Эрмитаж». Следующие два года он давал концерты перед солдатами Южной белогвардейской армии, а с приходом советской власти стал участником труппы одного из агитпоездов, которые в условиях Гражданской войны и слабой связи центра с окраинами должны были укрепить положение местной красной власти и доходчиво объяснить населению, почему дело большевиков — правое.
В начале 1920-х Леонид Утесов перебрался в Петроград, а в конце того десятилетия вместе с женой и дочерью отправился в Европу. Во Франции он открыл для себя местную эстраду, с восторгом слушал Жозефину Бейкер и Мистангет и наконец встретил человека, который навсегда изменил его жизнь, — Теда Льюиса, руководителя джаз-бенда. Артист и кларнетист поразил его не только игрой на музыкальных инструментах, но и особой манерой выступления. Утесов называл ее театрализацией — совмещением с музыкой самых разных номеров на сцене.
Во Франции состоялась еще одна важная встреча — с Федором Шаляпиным. По воспоминаниям Утесова, однажды он, невероятно соскучившись по родине и русскому слову, обнаружил себя стоящим у витрины рядом с огромным, слегка ссутулившимся человеком. Осознав, кто перед ним, Леонид вместе с женой впали в ступор, и только их маленькая дочка, не понимающая, почему взрослые вдруг замолчали, спросила у папы: «А что здесь [на витрине] нарисовано?»
«— Вы русские? — спросил Шаляпин. И в его чудесном голосе я уловил интонацию удивления.
— Да, Федор Иванович, — сказал я.
— Давно оттуда?
— Да нет, недавно, второй месяц.
— Вы актер?
— Да.
— Как ваша фамилия?
— Утесов.
— Не знаю. Ну, как там?
— Очень хорошо, — сказал я с наивной искренностью и словно спрашивая: „А как может быть иначе?“ Наверно, Шаляпин так это и воспринял. Брови сошлись на переносице.
— Федор Иванович, я могу передать вам приветы.
— От кого это?
— От Бродского Исаака, от Саши Менделевича, — я знал, что он был дружен с ними.
— Спасибо. Значит, жив Сашка?
— Жив и весел, Федор Иванович.
— А что с Борисовым?
— Борис Самойлович в больнице для душевнобольных.
— А с Орленевым?
— И он там же.
— Значит, постепенно народ с ума сходит?
Я почувствовал, что он задал мне вопросы о Борисове и Орленеве, зная об их болезни.
— Ну почему же, — сказал я, — вот я-то совершенно здоров.
— Не зарекайтесь…
На это я не знал что ответить, но был с ним решительно не согласен. И он вдруг сказал:
— У меня тут на берегу халупа, заходите, поговорим.
“Халупу” я увидел утром. Это была прекрасная белая вилла. Я не пошел к нему. Я боялся. Боялся разговора. Ему было горько вдали от родины, а мне на родине было хорошо, и я боялся, что разговор у нас не склеится, мы не сможем понять друг друга, об одном и том же мы будем говорить по-разному».
Вернувшись в СССР, Утесов немедленно выбил для себя разрешение на создание ансамбля театрализованного джаза, или сокращенно «Теа-джаз». Он быстро набрал труппу из музыкантов и артистов театра. Не считая дирижера, первая версия оркестра состояла из десяти человек: две трубы, тромбон, рояль, контрабас, ударная группа, банджо и конечно же саксофоны — целых три. Утесов требовал, чтобы его труппа не только играла на музыкальных инструментах, но могла сымпровизировать, подыграть публике, спеть что-нибудь. Найти взаимопонимание удалось не сразу.
«Никогда не забуду, как милый, добрый Ося Гершкович ни за что не хотел опуститься на одно колено и объясниться в любви… даже не своим голосом, голосом тромбона. Как он протестовал, как сопротивлялся, даже сердился, говоря, что не для этого кончал консерваторию, что это унижает его творческое достоинство, наконец, просто позорит его. Мы спорили, я произносил речи о театре, о выразительности на сцене, о новом жанре. Он уступил… Но я тоже помню, как после первого представления, на котором этот трюк имел огромный успех, Ося стал вымаливать у меня роли с таким жаром, что в конце концов был создан образ веселого тромбониста, который ну просто не может спокойно усидеть на месте, когда звучит музыка. Он пританцовывал, он кивал или покачивался в такт, одним словом, жил музыкой. Публика его очень любила и называла “Веселый Ося”».
Труппа Утесова ставила на советской сцене что-то вроде современных мюзиклов с соответствующим антуражем, движениями, подтанцовкой и декорациями — так и зарождалась современная эстрада. У ансамбля неоднократно менялись составы. В одном из них был Коля Сергеев — больше акробат, чем музыкант, и инструмент он держал лишь для вида. В нужный момент Сергеев его откладывал, чтобы внезапно сделать сальто и начать танцевать.
Несмотря на название, музыка, которую они исполняли, в лучшем случае лишь отдаленно напоминала джаз. Но сам Утесов всегда считал себя самым настоящим джазменом. В числе первых песен, выпущенных его «Теа-джазом», были две, которые сделали его звездой первой величины: «Гоп со смыком» и «С одесского кичмана». Последнюю особенно любил Сталин — благосклонное отношение вождя вскоре очень пригодилось Утесову. В конце 1930-х, во времена чудовищных репрессий, и в послевоенные годы борьбы с чуждыми советскому гражданину западными веяниями, когда иметь саксофон стало преступлением против Родины, по всей видимости, именно заступничество Сталина спасало Утесова от тюрьмы. Правда, пришлось переименоваться в Эстрадный оркестр РСФСР и на некоторое время заменить саксофоны на флейты и кларнеты. Сам Утесов называл это время «эпохой разгибания саксофонов».
Мы летим на последнем крыле
22 июня 1941 года на сцену театра «Эрмитаж» влетел администратор и растерянно сообщил: началась война. Отменять концерт не стали, но вместо разухабистых песен стандартной программы музыканты пели песни времен Гражданской войны.
«Уходили, расставались, покидая тихий край. Ты мне что-нибудь, родная, на прощанье пожелай»…
«Утесовцы» подали заявление о вступлении в ряды добровольцев, но маршал Клим Ворошилов отказал и сообщил, что артисты и музыканты скоро будут отправлены на фронт для поднятия боевого духа, а пока могут поиграть в военкоматах и на проводах военных частей. В хаосе первых месяцев войны было не до организации концертов, и оркестр оставался в Москве, давал вечерние спектакли, которые постоянно приходилось прерывать из-за воздушных тревог.
В конце 1941 года оркестр эвакуировали в Новосибирск, а летом 1942-го «утесовцев» отправили выступать на фронт. Не раз ансамбль оказывался под обстрелами, но продолжал играть, иногда по несколько раз за день — например, за июль дали 45 концертов. Вместе с Леонидом Утесовым по фронту ездила и его единственная дочь Эдит, участница ансамбля, обладательница сопрано, которая всегда пела с отцом.
Леонид Утесов вспоминал, как однажды, когда он с дочерью и ее мужем кинорежиссером Альбертом Гендельштейном переезжал из одной части в другую, над ними спикировали два мессершмитта. Пролетев совсем низко, они сбросили бомбы, одна из которых попала в идущую впереди машину.
«Наш Гриша успевает затормозить, и мы мгновенно выскакиваем, чтобы спрятаться в придорожном кустарнике. Все трое мужчин — мы перепрыгиваем кювет, наполненный жидкой грязью, а моя бедная Дита недопрыгивает и плюхается прямо в эту грязь. “Мессеры” улетают, мы вытаскиваем нашу ныряльщицу, она растерянно оглядывает себя, свои туфельки, которые под грязью только угадываются, и решается, наконец, надеть кирзовые сапоги. Откуда ни возьмись, появились солдаты — одни бросились к нам, другие к разбитой машине, и мы узнаем, что перед нами ехал начальник артиллерии одного из соединений со своим адъютантом. Ни от них, ни от шофера ничего не осталось».
К этому же времени относится знаменитая перепевка «Песни американских бомбардировщиков», которую Самуил Болотин и Татьяна Сикорская перевели специально для Утесова и его ансамбля.
В День Победы Утесов со своим оркестром выступал в Москве на площади Свердлова, ныне Театральной, перед Большим театром. Музыкант называл этот день и этот концерт самыми счастливыми в своей жизни.
Первый советский мюзикл и наследие
Влияние Утесова на советскую и российскую эстраду переоценить почти невозможно. Он исполнил более 300 песен самых разных жанров. «Сердце, тебе не хочется покоя», «У Черного моря», «Ты одессит, Мишка», «Дорогие москвичи» — эти хиты напевали все жители Советского Союза. Зритель шел на Утесова и только на Утесова, который всегда находил, чем можно удивить.
В 1930-х годах начальник Главного управления кинопромышленности Комитета по делам искусств СССР Борис Шумяцкий предложил Леониду Утесову создать с участием его ансамбля музыкальную кинокомедию. Режиссером стал вернувшийся из Америки Григорий Александров, а Утесов сыграл одну из главных ролей. Картина «Веселые ребята» имела бешеный успех, причем не только в СССР. Фильм включили в программу II Венецианского кинофестиваля (1934) и показывали в США под названием Moscow Laughs. Сам Чарли Чаплин отзывался об этом фильме так:
«До “Веселых ребят” американцы знали Россию Достоевского. Теперь они увидели большие перемены в психологии людей. Люди смеются. Это большая победа. Это агитирует больше, чем доказательство стрельбой и речами».
Через ансамбль Утесова прошли сотни артистов. Далеко не со всеми отношения сложились удачно. Бывали и скандалы, и критика. К концу жизни Леонида Утесова обвиняли в том, что он безнадежно устарел, но все же большую часть жизни его умение работать с залом и понимать своего зрителя восхищали. На него ориентировались, его копировали, за ним повторяли.
Источники:
- Гейзер М. М. Леонид Утесов. — М.: Молодая Гвардия, 2008.
- Скороходов Г. А. Леонид Утесов. Друзья и враги: Н. Эрдман, М. Зощенко, И. Бабель, И. Дунаевский. — М.: АСТ, 2007.
- Скороходов Г. А. Леонид Утесов, песня, Спетая Сердцем. — М.: Алгоритм, 2007.