Кэтлин Э. Флинн: Проект «Джейн Остен». В поисках седьмого романа
Они были примерно одного возраста с Генри, но выглядели старше. Мистер Тилсон был благодушен, румян и пышнотел. Когда мы сели ужинать, я изумилась тому, сколько он ест. В один момент его тарелка была полна, через миг — уже пуста, но ел он при этом спокойно, не торопливо и не жадно. Миссис Тилсон была бледна и худа и вид имела изнуренный — как и подобает той, что пережила одиннадцать родов. Ее младшему ребенку было около двух лет.
Когда нас представили друг другу, они не проявили ни холодности, ни теплоты: тогда я впервые столкнулась с тем, что позже привыкну считать стандартными манерами английского дворянства, и впервые заподозрила, что Генри отличается от большинства.
Он и Лиам продолжили беседу за ужином. Подзуживаемый Генри, Лиам рассказывал исполненные самоиронии байки о том, как мы добирались сюда с Ямайки: как нас трепали шторма и морская болезнь, как мы едва не попались в руки пиратов, как нас практически обобрали хозяева трактира на пути из Бристоля, где мы высадились на сушу, как ошеломили нас масштабы и великолепие Лондона. Лиам все вещал и вещал, расслабленный, искренний, чуть ли не наивный, но в то же время смешной, а я только диву давалась, насколько недооценила его талант к импровизации.
Ужин по георгианской традиции состоял из двух перемен блюд, стол ломился от разнообразных угощений — гости подкладывали себе те, что стояли ближе, и ели, пока не наедались. Затем лакей убирал все блюда и выносил новые, схожие с предыдущими, только без мяса, и запивали их белым вином вместо красного. Единственным, кто пил без остановки, был мистер Тилсон, хотя на него это заметного эффекта не оказывало — разве что лицо его становилось все краснее.
После второй перемены принесли бутылку портвейна и блюдца с сухофруктами и орехами — застолье продолжалось. Посреди дискуссии о том, придется ли снова воевать с Соединенными Штатами — Генри и мистер Тилсон считали, что это неизбежно, Лиам с ними не соглашался, — миссис Тилсон украдкой бросила на меня взгляд и поднялась. Подошло время нам удалиться и оставить мужчин в компании спиртного.
— Не будем мешать джентльменам решать судьбу мира, — кивнув, сказала миссис Тилсон и выплыла из комнаты, а я последовала за ней, и мы вернулись в гостиную, с которой для меня начался этот вечер.
Она расположилась в одном из кресел возле камина, и я поступила так же. Установившееся за этим безмолвие затягивалось. За ужином она почти не участвовала в беседе, и я так и не смогла понять, что она за человек и о чем с ней вообще говорить. Хуже того, я понятия не имела, что за человек я сама. Как доктор Рейчел Кацман я бы с радостью расспросила ее о сотне разных вещей: о процессе деторождения, об уходе за младенцами, о гигиене, о детской смертности. Будучи мисс Мэри Рейвенсвуд, я сидела, сложив руки на коленях, и не могла выдавить из себя ни слова.
— Ваш брат — большой шутник, да? — сказала миссис Тилсон. Я не сразу поняла, как воспринимать этот вопрос, но ее скупая улыбка меня обнадежила. — Мне не было так весело с тех пор, как я отказалась от театра.
— Что вы имеете в виду под словом «отказалась»?
— Лишь то, что я перестала туда ходить.
— И почему же?
— Он стал казаться мне слишком фривольным местом. Визиты туда не совместимы с моим христианским долгом.
Я знала, что Джейн Остен дружила с истово верующей миссис Тилсон, как знала и то, что Джейн Остен, пусть и серьезно относившаяся к религии, посещала театр, как только выдавалась такая возможность.
— Надеюсь, вы не подумаете обо мне плохо, мадам, если я сознаюсь, что меня приводит в восторг перспектива посещения театра, ибо много лет у меня такой возможности не было.
— Дорогая мисс Рейвенсвуд! Вам и положено развлекаться, пока вы в городе. Вне всяких сомнений.
— Но и забывать о долге перед Спасителем все-таки негоже, — пробормотала я.
Миссис Тилсон просияла.
— Раз в неделю мы с сестрами и старшими дочерями читаем и обсуждаем Евангелие. — Она добавила: — Изволите к нам присоединиться?
— Буду счастлива. — Интересно, подумала я, она предложила это из вежливости или это действительно случится?
Мы улыбнулись друг другу. Не успела я придумать новую тему для беседы, как она произнесла:
— Верно ли я поняла доктора Рейвенсвуда: вы впервые в Англии? И оба всю жизнь провели на Ямайке?
— Впервые. Но брат учился в Эдинбурге и раз-другой бывал в Лондоне.
— Конечно, ведь пересекать Атлантику так опасно.
Долгая война с Францией, которая сильно осложнила возможность выезжать за пределы Британских островов, закончилась только минувшим летом; люди до сих пор с трудом воспринимали мысль о том, что наступил мир. Она взглянула на меня — я прочла в ее глазах невысказанный вопрос.
— И все же ваши родители не считали климат неблагоприятным?
— Наша кофейная плантация располагалась в горах, там климат умеренный. — Я запнулась. — Или вы имели в виду климат нравственный?
— Мисс Рейвенсвуд! — Она отвела взгляд. — У меня и в мыслях не было вас оскорбить.
— Я признательна вам за искренность. — Она подкинула мне шанс поменять тему. — Я должна объясниться. Мой отец, еще будучи юношей, получил наследство от кузена, которого толком не знал, и отправился туда, чтобы лично взглянуть на владения. Увиденное склонило его к решению посвятить собственную жизнь улучшению жизни тех рабов, что оказались в его распоряжении, и постепенному их освобождению. На это ушло много лет. После его смерти мы с братом решили продать землю и уехать оттуда. Если вам известно, какие нравы царят в тех местах, то вы сами понимаете, что действия отца не слишком расположили к нему прочих рабовладельцев.
— Могу представить. — Ее реакция полностью оправдала мои надежды: она застыла и вся обратилась во внимание. — Об этом мистер Остен нам не рассказывал.
— Мы постарались обойтись без огласки, насколько это было возможно. Мы не жаждем от мира похвалы, как не страшимся и порицания. И все же подобный шаг…
Она взяла меня за руку и заглянула мне в глаза.
— Мисс Рейвенсвуд! Я все прекрасно понимаю.
Тут распахнулась дверь обеденной залы, и в гостиную гуськом вошли джентльмены. Разговор потек на общие темы, и вскоре принесли чай. Миссис Тилсон, взяв на себя роль хозяйки, принялась за всеми ухаживать.
— Желаете сахару? — предложила она мне.
— Я наелась его на всю жизнь вперед, — ответила я.
Она положила на место щипцы и многозначительно на меня посмотрела. Сахар был продуктом, который в первую очередь ассоциировался с Карибами; его даже призывали бойкотировать в знак протеста против условий труда на островах.
Услышав мои слова, Генри, сидевший рядом, обернулся к нам.
— Полагаю, сахар — это порок, — сказал он. — Однако я не представляю себе жизни без него. Но я ведь слабовольное создание, раб собственных аппетитов, не так ли, Тилсон?
— Как Одиссей, привязанный к мачте, — согласился мистер Тилсон.
— Вряд ли порок. — Я оплошала. Мое замечание, пустой звук для миссис Тилсон, для Генри прозвучало как неподобающе прямой намек на проблемы геополитики. — Потворство, роскошь — но не порок. Не следовало мне так говорить. Не стоит множить заблуждения, поддакивая моим глупостям, мистер Остен.
— Вы — моя гостья, и я бы поддакнул и куда более вопиющей глупости. — Он с интересом посмотрел на меня. — К счастью, я избавлен от такой необходимости. Вы всего лишь произнесли вслух правду — в нашем мире это редкость.
Я кивнула — возразить мне на это было нечего. Подняв глаза, я увидела, что он все еще смотрит на меня, а Лиам погрузился в расспросы Тилсонов о той части Оксфордшира, откуда был родом мистер Тилсон.
— Мисс Рейвенсвуд, — подавшись вперед, тихо сказал Генри, — надеюсь, вы быстро освоитесь в Лондоне. — Я уловила исходивший от него тонкий запах: нечто вроде аромата свежевыглаженной рубашки и слабые нотки медикаментов, не вызывавшие отторжения. — Обстановка здесь явно отличается от привычной вам.
Я признала, что он прав, но отметила, что неприятной эти отличия ее не делают.
— Мы с братом полагаемся на вас — вы, как Вергилий, проведете нас сквозь все местные круги.
Он выгнул бровь.
— Надеюсь, вы не сравниваете Лондон с адом Данте. Хотя местами они, пожалуй, довольно схожи. Вам от таких мест стоит держаться подальше.
— Вижу, без вашего покровительства мне положительно не обойтись. — Я кокетливо выгнула шею и улыбнулась ему. Не будет ли наглостью напомнить ему о предложении познакомить меня с его сестрой?
— Ну? — требовательно осведомился Лиам, когда мы ехали домой в экипаже.
— Ты был великолепен! Молодец.
— Ты лучше скажи — как он тебе? Симпатичен?
— Весьма. — Уже одно то, что он был самым любимым братом Джейн Остен, вызывало к нему неодолимый интерес. А еще то, каким персонажам она подарила его имя: Тилни — своему самому очаровательному созданию и Кроуфорду — самому неоднозначному. — Но, пожалуй, скорее во французском смысле, чем в английском.
— Слишком льстив и галантен?
— Возможно. — Но дело было не в этом. Тогда в чем же? Я снова вспомнила, как он на меня поглядывал — украдкой, но с огоньком. — Мне кажется, он бывалый повеса, — сказала я и сама удивилась.
— Он все-таки любимый брат Джейн Остен.
— Думаешь, она тоже окажется кокеткой?
— Не уверен. — Но развивать эту мысль он не стал, только спрятал лицо в ладонях и шумно выдохнул. — В целом он мне нравится. Но куда важнее, чтобы он пришелся по вкусу тебе.
— Он мне вполне по вкусу. — Вполне по вкусу для того, чтобы я могла исполнить роль потенциально удачной партии для человека, которому вскоре предстояло лишиться всех своих денег; такому джентльмену в качестве финансового парашюта пригодилась бы состоятельная жена. Будучи девушкой не первой молодости и, согласно нашей карибской легенде, сомнительного происхождения, я, пожалуй, идеально подошла бы сорокачетырехлетнему овдовевшему банкиру, что так и не оправдал надежд, которые он подавал в юности.
Перспектива оказаться в роли удачно попавшего ему в руки козыря виделась мне одновременно жуткой и уморительно смешной — я словно очутилась в еще не написанном романе Джейн Остен. Именно поэтому мы и прибыли сюда под видом брата и сестры — это была со всех сторон выгодная комбинация для того, чтобы поддерживать в нем интерес, чтобы всегда иметь повод быть рядом, пока мы не подберемся к Джейн Остен, к ее письмам и рукописи. На ухабистом пути домой я с удивлением поймала себя на мысли, что это работает — так быстро и с виду так просто.
— Вот только из меня кокетка так себе, — призналась я, гадая, откуда вдруг взялась эта потребность исповедаться. События вечера неожиданно сильно выбили меня из колеи. — Изъясняюсь двусмысленно. Перегибаю палку.
— Не прибедняйся. Ты там флиртовала как бешеная.
Если это и был комплимент, то совсем не тот, что мне хотелось получить. Я внезапно поняла: я привыкла считать себя человеком, который не кокетничает, который прямолинеен в беседе и вслух говорит о том, чего хочет. А сейчас мне очень хотелось сменить тему.
— Так откуда ты родом, Лиам?
— Из Лондона. Почему ты спрашиваешь?
— То есть ты действительно исконный британец? Или родился в другом месте?
— Все мы теперь британцы. — Это была официальная линия — так начали говорить после Вымирания и всего, что за ним последовало. Подготовленная лучше других стран, Британия превратилась в оплот, прибежище для носителей английского языка со всего света и частично вернула себе статус империи времен девятнадцатого столетия, пусть и в иной форме, поскольку империи теперь существовали в виде идей, а человеческая изобретательность и воображение стали паровозами и угольными шахтами нашей эры.
— Но некоторые — британцы в большей степени, чем прочие. — Так тоже говорили все: в обществе возникли иерархии, как это происходило во все времена. — Вот ты — исконный британец?
Повисла пауза.
— Что заставило тебя в этом усомниться?
— Я работаю с тобой уже больше года, но до недавних пор у меня такой вопрос даже не возникал. Хотя сама я… Пяти минут беседы со мной хватит, чтобы понять — я не британка. — Он молчал, и у меня возникло ощущение, что я задела его за живое. — Но это не имеет значения. Мне просто любопытно.
— Что меня выдало?
— Брось, это неважно.
— Мне просто интересно. Что именно?
Отступать он явно не собирался.
— Той ночью, когда ты вернулся домой после встречи с Генри Остеном, твоя речь звучала иначе — только и всего.
Некоторое время мы ехали в тишине, а затем Лиам наконец проронил:
— Я из Ирландии. Но уехал оттуда давным-давно. Я вообще не считаю себя… — Мысль он не закончил.
— Ну что, разбираюсь я в акцентах? — сказала я, надеясь перевести разговор в менее мутное русло. Непонятно, почему ему так не хотелось это признавать, но деваться было некуда, и я ощутила неловкость — из-за его притворства, из-за того, что уличила его. Но во время подготовки он так убедительно изображал исконного британца; подкрепляла это впечатление его девушка, Сабина, — я видела ее пару раз, когда она заходила в институт: вся из себя высокая блондинка, которая в скучающе-аристократичной манере растягивала гласные. — И какая своеобразная ирония. Помнишь, мы прочли в той статье о восприятии местными иностранцев, что в 1815 году англичане ненавидели евреев и ирландцев больше, чем кого-либо? Больше, чем даже французов! — Несмотря на только что завершившуюся двадцатилетнюю войну с последними.
Наши сиденья в фиакре располагались друг напротив друга, узкие и неглубокие настолько, что мы то и дело сталкивались коленями и бормотали извинения. Лиам откинулся назад, и его рот растянулся в улыбке.
— Возможно, как раз поэтому нас сюда и отправили.
— Из соображений этнического разнообразия?
— Вроде того. — Помолчав, он продолжил: — Чтобы продемонстрировать широту своих взглядов. Стремление к равноправию и великодушие, присущие исконно британской ментальности. Сплошные достоинства.
Его интонация была настолько нейтральной, что я не могла понять, сарказм это или нет. Дальше действовать можно было двумя способами: отстать от него — ну и пусть себе секретничает, — либо надавить и узнать, в чем там дело. Вскрыть нарыв, скажем так. Как только эта ассоциация пришла мне в голову, выбор оказался очевиден.
— Прости, если лезу не в свое дело, но я не понимаю, зачем тебе… Важно ведь не то, откуда ты вышел, а куда пришел, и ты, как по мне, весьма преуспел в этом плане. — Он не удостоил меня ответом. — Ты написал прекрасную книгу, тебя выбрали для этой миссии, у тебя красивая девушка… — На этих словах он беспокойно заерзал, и я перефразировала: — Ты так и не рассказал мне, как вы с Сабиной познакомились. Она ведь не из академических кругов? В каком-то аукционном доме работает, так?
— Сто лет назад. В старшей школе.
— Она тоже ирландка? — Я решила не выказывать удивления, что бы он ни ответил.
— Нет, конечно. — Лиам запнулся, и я собралась было метнуть в него очередной вопрос, но тут он заговорил снова: — Мы оба учились в Крофтоне.
Я знала, что это была одна из самых элитных закрытых школ, бастион исконно британского духа.
— Так вы вместе со школьной скамьи? Как мило. — Я всегда поражалась таким людям: неужели они успевали сформироваться как личности к шестнадцати-семнадцати годам?
— О нет! В то время она не желала иметь со мной ничего общего.
Я задумалась.
— Не очень-то она была тогда прозорлива, да?
Он не ответил. Мои слова повисли в воздухе, и, только когда кучер прикрикнул на лошадей и натянул поводья, я поняла, что мы уже дома, на Хилл-стрит.
Узнать подробнее о книге можно по ссылке.