Сыграй это еще раз, Вуди. О новом фильме Вуди Аллена «Великая ирония»

Одним абзацем

Вуди Аллен впервые снял фильм на французском языке с французскими актерами. Сюжет, однако, все еще связан с Нью-Йорком: главные герои — Фанни и Ален — учились в одной манхэттенской школе. Спустя годы они встречаются в Париже, где Фанни скучает на светских раутах в компании богатого мужа, а Ален пишет роман. Между молодыми людьми завязываются отношения, о чем вскоре узнает муж Фанни. Простой сюжет на тему адюльтера в новом фильме Аллена не становится заурядным — за счет многочисленных реминисценций и фирменных авторских приемов.

Подробно

Алленовская тоска по европейской культуре, проходящая красной нитью через всю его более чем полувековую карьеру, вполне закономерно приводит его к созданию полностью европейского фильма. Взаимные заигрывания и расшаркивания французской и американской кинематографий тоже уходят корнями куда-то к истокам — через фильмы Нового Голливуда к новой волне, нуарам, поэтическому реализму, Говарду Хоуксу и Жану Ренуару. 

Герои фильмов Аллена традиционно белые американские интеллектуалы с Восточного побережья. Они оказываются в Европе проездом — по воле случая или велению сердца, в гостях у друзей или на конференции, продолжая традицию больших американских авторов из «Полночи в Париже», это ценители и эстеты, но все же праздные наблюдатели европейской жизни.

В случае «Великой иронии» ситуация как будто иная. Все герои — французы. Но история завязывается все в том же неизменном для режиссера городе Нью-Йорке, где главные герои ходили в один лицей, чтобы через много лет столкнуться на парижской улице. Самообличающие ремарки персонажей в духе: «Да, это, конечно, очень по-американски, но...» не приглушают, а только подчеркивают интернациональный дух. 

С местом происходит нечто похожее — то, что действие разворачивается в Париже, важно, кажется, только в мировосприятии писателя Алена (Нильс Шнайдер). Он сам наделяет город и происходящее в нем возвышенно-романтическим смыслом: селится в мансарде, чтобы писать большой роман, покупает жареные каштаны и рассуждает о поэзии, прогуливаясь в саду со своей первой любовью — Фанни (Лу де Лааж). Буржуазный мир, где живет его возлюбленная в качестве трофейной жены воротилы-нувориша (Мельвиль Пупо), тоже не очень специфичен — парижский свет мало чем по сути отличается от манхэттенского, который Аллен высмеял много раньше. 

Чисто визуально город тоже выглядит, пожалуй, менее колоритно, чем обычно в фильмах Аллена, — история отрешена от времени и места как бы помимо авторской воли и вполне могла бы разворачиваться, например, в Нью-Йорке 1970-х, да и не только там. Интрига демонстративно тяготеет к классике: «Анна Каренина» встречает «Отелло», Хичкок — Трюффо, а «Правила игры» — фильмы братьев Коэн.  

Самый органичный в этой образной мозаике — почти опереточный герой Мельвиля Пупо, виртуозно балансирующий между по-настоящему жутким и по-настоящему нелепым. Не забывает Аллен и о себе — любовные многоугольники и закадровый джаз, сопровождающий героев во время прогулок по букинистическим лавкам, были в его фильмах и двадцать, и сорок лет назад, а образ героини Валери Лемерсье — неутомимой и слегка эксцентричной матери главной героини — был создан еще Дайан Китон в «Загадочном убийстве на Манхэттене» (1993) и в «Великую иронию» перекочевал практически без изменений.

При всем обилии неизбежных ассоциаций, Аллен избегает прямых цитат и не пытается играть со зрительской эрудицией, но оставляет смутное ощущение «я где-то это уже видел». Действительно, все уже было — Аллен достает знакомых героев и декорации, как кукловод из старого сундука, и разыгрывает с ними новый спектакль. Отточенными движениями он создает образы, закручивает интригу и делает так, чтобы сюжетные ружья стреляли в нужный момент — кажется, что на подобном уровне мастерства это делается уже с закрытыми глазами. Он лучше всех знает, что все уже было, и даже настаивает на этом, — как талантливый придворный художник, он раз за разом работает с тем, что есть, и делает это хорошо. Степенность Вуди Аллена — кажущееся спокойствие почивающего на лаврах, за которым можно не заметить все сгущающийся цинизм: великая ирония — мрачная ирония.

Автор: Мария Новак