Марина Москвина: «Золотой воскресник». Подслушанные истории
— Я имела неосторожность, — сказала мне Дина Рубина, — вывалить все свои байки, которые я накопила за целую жизнь, в книжку «Больно, когда смеюсь». Теперь на выступлениях я вынуждена просто читать свои рассказы, потому что все уже всё знают и читали.
— Так, значит, не надо этого делать? — спрашиваю. — А я как раз именно этим сейчас и занимаюсь: вываливаю все свои байки…
— И правильно делаешь! — горячо воскликнула Дина. — Публика это обожает!
***
Пять раз пришлось мне сдавать на факультете журналистики «Божественную комедию» строгой Ванниковой — и всякий раз, пытаясь классифицировать круги ада, я приводила ей слова великого Данте Алигьери о любви, что движет солнца и светила, а заодно и строки Шиллера о божественной радости, чья власть связует свято все, что ныне врозь живет… Пока на пятый раз она мне не сказала:
— Москвина, если я еще раз услышу от вас о любви, что движет солнца и светила, я напишу докладную Засурскому.
***
Мои родители долго собирались, наконец, засели за письмо друзьям в Париж, чудным старикам Клоди и Андре Файен.
— «Здравствуйте, Клоди и Андре!…» — начал Лев.
— А Андре-то жив? — засомневалась Люся. — Что-то он болел последнее время…
— Но ведь нет сведений, что он умер…
— Ага, тогда так, — сказала Люся. — «Здравствуйте, Клоди и Андре, если ты жив…»
***
Юрий Никулин дружил с моим дедом Степаном Захаровым, в поселке Кратово он частенько заходил в гости вечерами гонять чаи (и не только чаи!). Степан был большой хохмач и шутил напропалую над всеми, невзирая на лица. Рыжий, конопатый, хромой, сам себя дед называл мордоворотом. «Я иду, а на меня все морды воротят», — с гордостью говорил он.
***
Увидев нас с маленьким Серегой в цирке на Цветном (зашли к нему в кабинет по старой дедовой дружбе) — Юрий Никулин воскликнул:
— Значит, ты, рыжик, правнук Степана Степаныча? Вижу породу! Это ж мировой был мужик! А выпить любил!
И мне — доверительно:
— В нем есть что-то наше, клоунское, если что — позвони, я составлю протекцию...
***
Юрий Никулин подарил нам свою фотографию и подписал: «Марине и Сереже на добрую память».
Да еще нарисовал автопортрет!
А чтобы Лёне Тишкову было не обидно, я по дороге домой шариковой ручкой вписала «и Лёне» — никулинским почерком…
***
В Доме творчества, обдумывая финал своей пьесы про летающего крокодила, решила посоветоваться с поэтом Григорием Кружковым.
— Он должен чем-то пожертвовать, чтобы взлететь. Возможно, своим хвостом, — сказала я.
— Ни в коем случае, — ответил Гриша. — Довольно того, что он пожертвовал своим реноме…
***
— Как бы мне найти слова, — спросила я у Кружкова, — чтобы не сказать ничего определенного?
— Если ты хочешь ничего не сказать, — ответил Гриша, — то лучше тебя этого никто не сделает.
***
В Сургуте, выступая в детском доме, показала ребятам фотографию гигантского Будды в Камакуре.
— Кто это?
Молчание.
Вдруг одна крошечная девочка в последнем ряду еле слышно сказала:
— Это Будда.
— Почему ты так решила?
— Сама не знаю, — ответила она.
***
Летим в Прагу на книжную ярмарку. В аэропорту Домодедово в кофейне сидит Андрей Георгиевич Битов. Я устроилась поодаль и наблюдаю, как он бросил сумку на полу возле столика — у него был кожаный портфель на длинном ремешке, видавший виды, — и ушел в книжный магазин, купил несколько толстых книг и минут через двадцать вернулся. В аэропорту! Это показалось мне величайшим актом доверия человечеству.
***
Художник Тишков — расцветающему бутону:
— Вот ты из нас единственный, кто знает, чем занимается…
***
В Доме творчества в кои-то веки вышел на ужин сосед по столу, художник.
— Неделю, — говорит, — из номера не выходил — рисовал. Ел пряники, селедку. А тут все запасы кончились, даже хлеб.
— А что вы рисовали?
— Я? Портреты.
— Маслом?
— Зачем? Карандашом. Красками рисуют те, кто карандашом не умеет рисовать.
— А чьи портреты?
— С фотографий.
Дальше я не стала спрашивать.
***
— У меня племянник в деревне живет, — он мне рассказывал. — Ест один раз в день. В пять встает, в шесть ест суп. Там у него все, в этом супе: рис, морковка, пшено, зелень, курица. Поест один раз — до следующего дня хватает. Вот с кого пример надо брать.
Восемьдесят лет — ни одной болячки. Здоровье лучше, чем у меня в шестьдесят. И — ни одного седого волоса.
Меня удивило, что племянник старше своего дяди на двадцать лет, но я и тут не стала задавать лишних вопросов.
***
В ДК «Москворечье» на джазовом концерте, где импровизировал Курехин, бил в барабаны Тарасов, дул в диджериду, мундштук валторны и флюгельгорна Аркадий Шилклопер, пел Старостин и на двух саксофонах разом играл Чекасин, я впервые увидела композитора Михаила Альперина. Он вышел — чернобородый, в соломенном шлеме, зеленых носках, красной рубашке. Кто-то крикнул:
— Ребята, «толстое» время началось!
Альперин был в ударе, он играл на рояле руками и ногами, он играл всем, что имел. И как играл! Стоит ли говорить, что знакомство с Мишей вдохновило меня на книгу «Моя собака любит джаз».
Приобрести книгу можно по ссылке.