Все кончено
У шведского поэта Тумаса Транстрёмера есть стихотворение, которое, как мне кажется, предельно точно отвечает на вопрос, зачем в наши темные времена продолжать заниматься таким неблагодарным делом, как секс:
«В мрачные месяцы жизнь моя сыпала искрами только тогда,
когда мы с тобой предавались любви.
Как тропический жук то вспыхнет, то погаснет, то вспыхнет, то погаснет —
лишь по трассирующему в темноте пунктиру можно увидеть,
куда он летит под оливами.
В мрачные месяцы душа моя сжималась в комочек,
как неживая,
тогда как тело прямиком направлялось к тебе.
Мычало ночное небо.
Мы украдкой доили космос и поэтому выжили»*.
Резюмируя сложную мысль нобелевского лауреата, скажем, что предаваться любви в мрачные периоды жизни нужно для того, чтобы просто выжить: и в более широком смысле — как человеческая общность, которой, вопреки отдельным мнениям, имеет смысл продолжать существование на планете; и в более узком, точечном, локальном — выжить каждому человеку, не лишиться разума, сохранить себя как личность и как живого человека, насколько это возможно в предложенных обстоятельствах.
В такое время, как наше, имеет смысл вспомнить, что секс — это самый откровенный способ коммуникации. И не в том значении откровенности, которое подразумевает физический аспект, хотя из песни слов не выкинешь и куда уж тут без него, а в более широком — метафизическом.
Если в других актах коммуникации мы можем врать, утаивать, избегать тем и притворяться, то в половом сделать это практически невозможно. Да, есть умельцы и умелицы имитации различных предельных состояний, но мы сейчас их вынесем за скобки.
В английском языке есть великая фраза «fuck me like I owe you rent money», которая, как правило, без лишних объяснений дает понять, что имеет в виду собеседник и какой модус и градус действий влечет за собой подобный призыв. Когда кто-то должен нам деньги, в контексте общения лицом к лицу мы можем сдержанно улыбнуться и напомнить о долге. Но если предложено любить кого-то так, будто он нам задолжал, о сдержанности речь уже не пойдет.
Потому что в сексе соврать невозможно. Мы называем близость близостью не потому, что в какой-то момент физически сокращаем дистанцию между двумя телами до нуля, а потому, что в обстоятельствах любовного взаимодействия мы можем увидеть человека таким, каков он есть на самом деле. Предельно обнаженным во всех своих проявлениях. Жестокий человек не сдержит своей жестокости, нежный — нежности. Обида и злость прорвутся, забота и любовь проявят себя. Если человек жалок — в сексе он будет жалок максимально, если велик — то и это не останется незамеченным. Скупой поскупится, мелочный начнет мелочиться, вдохновенный — вдохновит, страстный будет отдаваться страсти до конца. Усталый, измученный, несчастный займется усталым, измученным, несчастным сексом. Ленивый будет лениться, креативный — творить, а безжизненный — едва подавать признаки жизни. Веселый хихикнет, грустный всплакнет — всему найдется место в театре сексуальных действий.
И для многих уставших и измученных людей, вынужденных жить под гнетом невозможности выразить себя так, как того требует нутро, секс остается последним убежищем, где все еще можно быть собой. Можно быть честным. Можно чувствовать себя по-настоящему живым. Можно помнить, что все мы, несмотря ни на что, остаемся существами из плоти и крови, которые дышат, любят, хотят и мечтают. Можно бунтовать, можно говорить, что думаешь, можно возмущаться, можно собираться больше одного — хотя бы в пределах одной кровати.
Все это становится особенно важным, когда связи распадаются, друзья и любовники уезжают чуть ли не каждый день и рассыпаются по всему миру, а родной и любимый когда-то город превращается в призрака с пустыми глазами. Все живое и настоящее, каждый осмысленный разговор, каждое искреннее объятие, каждое честное слово, каждый момент близости — на вес золота.
Когда «свои» уезжают и встает задача поиска новых «своих», чему можно верить больше, чем самому древнему инстинкту, который позволяет в толпе чужих тел, сознаний и взглядов узнавать тех, с кем нам по пути?
Тем более что в сложные времена все это чувствуется ярче, переживается острее и насыщеннее. То, что вчера казалось обычным и даже скучноватым сексом, в свете новых угроз и обстоятельств воспринимается как настоящий праздник жизни. Когда тебе каждый день говорят о том, что сегодня-завтра наступит ядерная зима, невольно задаешься вопросом: «А с кем бы ты хотел сейчас оказаться, если бы это был последний день на Земле?»
Здесь, конечно, у каждого свои приоритеты. Не факт, что в предвкушении конца света вы бы предпочли заняться именно сексом. Модно считать, что он вообще переоценен. Что на протяжении всей истории человечество придавало ему слишком большое значение. Слишком много о нем думали и говорили люди. Боялись его. Сакрализировали. Возвеличивали. Анализировали. Объясняли им все на свете. Писали о нем колонки.
Возможно, все это было иллюзией. Вполне вероятно, что секс не настолько важен для многих из нас. И в ожидании ядерного взрыва мы предпочли бы наесться шашлыков, кто знает. Или перечитать Кьеркегора. Или сыграть в шахматы. Или прыгнуть с тарзанки. Или сжечь диплом. Или убить давнего врага. Или залезть в клетку с тигром. Или сесть за руль трамвая. Или сказать кому-то все, что давно хотели сказать. Или удариться об стену. Или прыгнуть, если все пойдут прыгать. Или бросить ментос в кока-колу.
Однажды мы обсуждали с одним знакомым, чем бы занялись, если бы точно знали, что жить осталось всего несколько часов. Я представила какой-то самый оголтелый и разнузданный секс, раз уж ничего больше не сдерживает, а мой собеседник сказал, что напоследок спел бы в караоке. Каждому свое.
Для тех из нас, кто старомоден и для кого секс по каким-то причинам по-прежнему важен, он остается надежным подспорьем в непростые времена. И раз мы начали нобелевскими лауреатами, ими, пожалуй, и закончим. Как писала нобелевская лауреатка этого года Анни Эрно, «я цеплялась за его член, как за ветку». Что ж — видимо, только это нам всем и остается. Цепляться, хвататься, держаться изо всех сил, не давая утянуть себя во тьму, — кто за что может.
* Перевод А. Афиногеновой