Ирада Берг: «Соntione-Встреча». Путь художника
За окном раздавался чуть слышный ветер, такой теплый и легкий, беззаботный, словно выспавшийся маленький ребенок. Он стучал в окна и заигрывал, заражая своей беспринципностью и независимостью, в любой момент готовый поменять настроение, снова захныкать, демонстрируя всем свои капризы. Как хотелось Сандро все бросить и побежать за ним, не жалея и не задумываясь ни о чем, не мучаясь сомнениями, в поисках своего идеала, доказывая всем, что он чего-то, да стоит, а просто подставить уставшее лицо под теплые нежные струи, сбросить одежды с отяжелевшего тела и поддаться его игре и фантазии, повсюду следуя за ним, свободным от всего. Ведь он был в ответе за каждый нарисованный образ, за все картины и фрески, которых уже было немало. Кому-то нравились его Мадонны, за их кроткий и утонченный вид. Флорентинцы считали, что Богоматерь спасает и оберегает от всех бед и напастей и иметь ее образ в доме просто необходимо. Боттичелли нарисовал их великое множество. Кто-то хвалил их утонченные лица, другие говорили, что он недалеко ушел от своего учителя Филиппо Липпи и просто копировал его манеру письма. Он писал портреты членов семьи Медичи — матери Лоренцо Великолепного, Лукреции Торнабуони и его супруги Клариссы, — но близость к сильным мира сего избавляла его от нужды, но не от злых языков и завистников. Его заказчиком был сам Папа Сикст IV. Он призвал Боттичелли в Рим вместе с двумя флорентийскими художниками, Доминико Гирландайо и Козимо Росселли, а также выходцем из Перуджи Пьетро Перуджино. Все они были отменными мастерами. Сандро украсил фресками стены папской капеллы в Ватикане и закончил работу в удивительно короткое время, между 1481 и 1482 годами. Разве это не показатель его признания? Но доброжелатели, коих всегда оказывается немало, приписывали это лишь нужным связям и соседству с семьей Веспуччи, которое вывело юношу из семьи простого кожевника прямиком в дом Медичи. Напрасно Джованни внушает младшему брату, что таланту будут завидовать всегда и чернить его имя. Сандро все равно переживает каждый раз недобрые слова злопыхателей. Ведь все свои картины он оставлял в наследство потомкам и вписывал свое имя в прославленную историю Флоренции. Быть как ветер легким и беззаботным — это были только мечты, а еще была его жизнь… и весна, которая тоже стала за последнее время реальностью, радостью и мучением одновременно. Торжества сменялись одно за другим. Ежегодно после Рождества и Нового года наступало время карнавалов. Это был чудесный праздник с парадами, состязаниями и пиршествами. Серые фасады зданий преображались и утопали в цветах. Их украшали красно-белыми знаменами, портьерами, отливающими золотым, красочными коврами и гирляндами бумажных цветов. На улицах танцевали разряженные мужчины и женщины. На их лицах красовались маски, украшенные золотом и бриллиантами. Но все это уже не интересовало Сандро. Время, когда он расписывал декорации и штандарты для праздников и карнавалов вместе с другими начинающими художниками, прошло, как и его беззаботная молодость.
На столе лежал календарь Овидия «Фасты» («Фасты», или «Календарь», — поэма Овидия, написанная элегическими дистихами и представляющая собой календарь, в котором содержатся описания праздников и священных дней Рима). Он был открыт на мифе о богине цветов Флоре, который приходился на май, мистический и преображающей, рождающий все новое и прекрасное. Этот древнеримский поэт из рода всадников уже овладел сознанием молодого художника, который услышал впервые о нем от Лоренцо Медичи, любившего все древнее и преклоняющегося перед мудростью предков. У Сандро наконец-то появилась мастерская, небольшая, но с окнами на солнечную сторону, что давало возможность много работать при дневном свете. В мастерской были небольшой стол, полка с книгами и несколько специально приспособленных подставок под холсты. На самом видном месте стояла книга Данте «Божественная комедия», в кожаном переплете с медной застежкой. Часто, когда он делал паузу в писании картин, Сандро садился на скамейку и открывал книгу, чтобы вновь возвратиться в прекрасные описания Данте. Это был подарок Анджело Полициано, с которым они часто встречались и подружились. Беседы Данте с Беатриче, встречающиеся ему души праведников, невероятное переплетение сфер — все это было непостижимо и вызывало восхищение у живописца. Он считал, что поэту удалось постичь и описать божественную красоту.
Я красоту увидел, вне предела
Не только смертных, лишь ее творец,
Я думаю, постиг ее всецело.
Как же ему, простому художнику, не обладающему научными знаниями, а познающему жизнь практически, передать эту подлинную и гармоничную красоту? В учениках у Сандро теперь тоже не было отбоя. Молодые художники хотели приобщиться к знаниям и успеху знаменитого Боттичелли. Он жалел, что сын Филиппо Липпи покинул его. Филиппино, с котором он играл вечерами в Прато, тоже пошел по стопам отца, но не задержался долго у Боттичелли. Его влекли масштабные полотна с изображением исторических сюжетов. А писать Мадонн он научился еще у прославленного Филиппо Липпи. Сандро не был в обиде на него. Он благословил юношу на самостоятельный путь. Знаний и таланта Филиппино было не занимать.
В мастерской пахло красками и растворителями, этот едкий запах практически въелся в одежду Сандро, но стал родным и необходимым.
— Никаких контуров, объем и легкость. Смог же это почувствовать фра Анжелико. Смогу и я, — бормотал себе под нос Сандро. — Я хочу легкости…
Он смешивал темперу, желая получить нужный оттенок, кисть опускалась в липкую смесь, готовая к новым экспериментам. В последнее время он все чаще разговаривал сам с собой, ведь гости редко заглядывали к нему, да и братья были заняты своими делами. К тому же он плохо переносил общество людей, не умея сдерживать свои эмоции, споря по каждой мелочи, в конце концов переходя на крик. Все уже смирились с тяжелым нравом Сандро и предпочитали не беспокоить художника во время работы. Повсюду на полу валялись наброски, сделанные карандашом. Это было девичье лицо, с проникновенными глазами и нежным ртом, — все было так живо, так прекрасно и искренне воодушевленно. В каждом наброске улавливалось что-то новое.
— Не то, не то… — бормотал себе под нос художник. — Мне нужен более желтый.
В дверь постучали. По обыкновению, она была не заперта, и на пороге появилась Мария, не дожидаясь приглашения, она вошла в комнату. Вместе с Антонио они жили неподалеку, и часто, когда их первенец Алессандро спал, она приносила Сандро свежие лепешки и фрукты. Смеральда уже не могла заботиться о своих взрослых сыновьях и все больше оставалась дома. Мариано передвигался с трудом, и Симоне больше других братьев заботился о родителях, которые сами стали как дети. Марии было жалко одинокого художника. Она попрежнему считала его талантливым и не до конца понятым. Сандро так и не встретил женщины, с которой хотел бы объединиться в божественном союзе. Для него по-прежнему милее были его Мадонны, с их спокойными и целомудренными ликами. Ему исполнилось тридцать семь лет, но, видимо, простые жизненные удовольствия не прельщали его творческую, поэтическую натуру.
— Как у тебя душно, Сандро, все красками пропахло, так и задохнуться можно.
Он неохотно отвечал и был отстраненным, почти чужим. Это было похоже на разговор с самим собой. Мария задавала вопросы, интересовалась жизнью, а в ответ получала бормотание или какие-то странные размышления о весне:
— Как мне изобразить ее, как, Мария, разве я должен просто копировать натуру, чтобы создать иллюзию реальности? Разве в этом смысл? — Он с какой-то надеждой смотрел на девушку. — На кой черт мне все эти правила перспективы, если я ничего не чувствую? Учелло всегда твердил про свои точные линии и перспективу, а что толку? — Он со всей силы бросил кисть и опустился на скамейку. — Я ничего не могу… Понимаешь?
Не могу… Что тогда вообще отличает ремесленника от художника?
Лицо его было сосредоточенным и даже суровым от напряжения. У глаз образовались лучистые морщинки, словно нарисованные острым карандашом, лицо заострилось и погрубело. Он как-то согнулся, и плечи неестественно смотрели вперед, утяжеляя весь образ.
— Ну, что ты раскис? На тебя это не похоже? А где твоя уверенность в своем идеале? Ты же нашел его, а теперь что, отступиться хочешь? — Мария встряхнула головой, и тяжелые волосы ровной линией легли на спину. — Сандро, в художнике должно быть вдохновение.
Вдохновение, как внутренняя молитва его и Бога внутри. Это как доверие к себе! — Она взяла его руку и нежно гладила, перебирая пальцы, ей хотелось приободрить его. — В тебе есть все для того, чтобы изобразить свою весну, вечный идеал, ты молод и талантлив, к тому же ты прекрасно рисуешь.
Мария стала Сандро как сестра с того самого момента, как детьми они отправились гулять по лугам Флоренции и потом перед фреской Мазаччо он признался ей, что собирается стать художником. Только ей он мог высказать свои сомнения и поплакаться, не боясь быть осмеянным.
— Фра Филиппо мне всегда говорил, что нужно избегать списывать образы с конкретных лиц, используя свою фантазию…
Картина в его понимании была конечным результатом того, что он впитывал и пропускал через себя. «Сколько живописцев, столько и Мадонн», — любил он повторять про себя. Он снова смотрел отстраненно, словно сквозь Марию, не замечая ее присутствия.
— А я хочу, чтобы за каждой женской фигурой чувствовался единственный облик Симонетты, понимаешь? В ней была эта гармония, что-то ускользающее и вечное.
После того как флорентийская богиня и возлюбленная Джулиано Медичи в юном возрасте покинула этот мир, Сандро хотелось передать ее совершенство во всех женских образах. Мария уже не ревновала Алессандро, он стал для нее родным человеком, без всяких притязаний, присутствие которого было необходимо ей как воздух. К тому же она и сама очень скорбела по красавице Симонетте.
— У тебя получится, Сандро. Это будет твоя лучшая картина. — Мария заботливо потрепала его по волосам. — Моя весна будет похожа на Мадонну, с кротким и добрым лицом, благословляющая всех, кто нуждается в защите. Ее рука будет спокойна и непринужденна.
Мария с восхищением смотрела на Сандро. Она давно не видела его таким сильным и потерянным одновременно, волосы растрепаны и в некоторых местах испачканы краской, которая отливает на солнце. Но какое это все имеет значение? Он понял что-то важное для себя, а значит, и для других, потому что он лучший Боттичелли на свете.
— Понимаешь, я хочу, чтобы в картине отражалась идея о порождении красоты светом божественной любви, чистой и непорочной, незапятнанной человеческой похотью и жестокостью.
— Ты совсем не выходишь на улицу, Сандро. — Мария заботливо поправила прядь волос, повисшую на лицо. — Смотри, какие круги под глазами и щеки осунулись.
Алессандро был напряжен, не слушал Марию и мысленно желал, чтобы она скорее ушла и оставила его одного, наедине со своими замыслами, с его весной.
— Я никогда прежде не чувствовал такого подъема фантазии в себе, словно во мне рождается что-то новое, что я постигаю только сейчас. Не обижайся, Мария, я хочу остаться один и работать, я боюсь потерять этот момент.
— Да ладно, Сандро, не оправдывайся. Я была рада повидаться с тобой, вот и все. В следующий раз принесу тебе вкусного печенья.
Она чмокнула его в щеку и легко вышла из комнаты, которая за последний год стала похожа на настоящую студию, пропитанную терпким запахом красок и лака.
— Вот и Весна, и Венера идет, и Венеры крылатый вестник грядет впереди, и Зефиру вослед перед ними шествует флора-мать, цветы на пути рассыпая, — почти распевал он себе под нос, смешивая краски.
Приобрести книгу можно по ссылке