Ислам Ханипаев: «Холодные глаза». Детективный роман об убийстве в Дагестанском селе

К себе я поднялся будто в трансе, думая обо всем и ни о чем. На втором этаже несколько сотрудников полиции охраняли дверь в соседний номер. Она открылась, и из нее вышел Грубиян, имя которого я так и не узнал. Он направился в мою сторону, и то время, пока он шел ко мне, тянулось, будто в замедленной съемке. Он напряженно смотрел мне в глаза, а я, наверное, выглядел как потерянный трусливый мальчуган, случайно свернувший не в тот переулок. Не сказав ни слова, он произвел носом свой коронный пренебрежительный хмык и прошел мимо, а я подошел к своей двери. Полицейские с нескрываемым интересом проводили меня взглядами, дожидаясь, пока я не скроюсь из виду. 

Оказавшись в номере, я просто сел на кровать и примерно полчаса смотрел на свое тусклое отражение на выключенном экране старого телевизора. Оно имело причудливый вид. Ноги сплющились, тело вытянулось в форме вазы, а голова, в зависимости от моих раскачиваний, пружинила до потолка и обратно. Я подумал, что, наверное, таким и являюсь сейчас внутри. Видимо, так и выглядит профдеформация в особо сложных видах деятельности. Некая сила, рвущая на части, сминающая, скручивающая в пружинку, и все эти процессы происходят исключительно внутри тебя. А что снаружи? Просто усталый задумчивый взгляд в никуда.

В этот интимный момент зазвонил телефон, но он не вывел меня из оцепенения. Какое-то время я просто слушал музыку, льющуюся из моего кармана, потом вынул аппарат, увидел инициалы шефа и ответил на звонок.

— Ну наконец-то! Арсен, ты живой там вообще?

— Да, Амир Алиаматович.

— Ты все еще в селе?

— Да.

— Я слышал, что дорогу завалило, но вроде движение уже восстановили.

— Это хорошо.

— Арсен…

— А?

— С тобой все нормально?

— Да.

— Ты какой-то… потерянный, что ли. Устал, наверное? Или что-то случилось там?

— Нет, все в порядке. Я… — Играя со своим отражением, я двигал голову вперед-назад. — Я получил, типа, ценный опыт, — выдавилось наконец из меня объяснение. В действительности я и сам пытался разобраться, что же в итоге я получил от этой поездки.

— Какой опыт? Говори громче.

— Ценный, — уточнил я.

— А, ну да. Так, теперь давай конкретнее. Что-то еще там делал?

— Я немного поучаствовал в допросе подозреваемых. Помог их поснимать.

— Та-а-ак. И что узнал?

— Я… я не уверен, что могу это обсуждать. Мне тут пригрозили.

— Ты подписывал какие-нибудь документы?

— Нет.

— Тогда к черту их! Никто не имеет права так вовлекать человека в оперативную деятельность. То, что ты услышал, — это уже твое дело. Тут нет никаких законных оснований что-то скрывать!

— Я все расскажу, когда приеду. Мало ли. Тут везде полицейские. За дверью тоже стоят. Не хочу…

— Я понял, — перебил меня шеф. — Понял. Ладно. Тогда ограничимся пока общей информацией. Наша группа, да и другие госканалы уже там.

— Да, я видел некоторых.

— В общем, тебе там ловить нечего. Ты и так неплохо поработал. Окунулся, так сказать, в гущу событий.

— И ничего вам не дал.

— Не парься, Арсен. Дал — не дал. Никто же не знал, что там произошло, когда мы тебя туда отправили. Ты еще сырой для таких дел, так что знай я, что там случилось, наверное, не послал бы тебя. И ты дал информацию о девочках. Чтобы ты знал, мы первые рассказали обо всех жертвах. Возглавили рейтинг цитируемости, счетчик посещения сайта взлетел в три раза за один вечер. Это твой результат, поздравляю.

— Спасибо, — сказал я, хотя, честно говоря, не понимал, как можно поздравлять человека в контексте зверского убийства девочек.

— И в конце концов, это ценный опыт. Ты сам сказал. Да?

— Ага, — ответил я.

Эти стандартные попытки меня взбодрить не очень-то работали, но я был благодарен шефу хотя бы за то, что он ценит меня и понимает, что я прошел через что-то трудноусвояемое мозгом.

— Когда выезжаешь?

— Скоро.

— Не опаздывай. Через час уже будет темнеть. На дорогах снег, лед. Ты в самом лавиноопасном районе, так что надо быть готовым ко всему. Не гони.

— Понял. Хорошо.

— Все, на связи.

Он отключился. Я еще несколько секунд смотрел на экран телефона, вспоминая случай из своей студенческой жизни: как я должен был готовить дипломную, но, будучи величайшим в мире прокрастинатором, откладывал это дело до последнего. И когда до сдачи оставалась то ли неделя, то ли несколько дней, я вдруг понял, что пришло время взяться за работу. Следующие дни вылетели из моей памяти. Я просто их не помню, потому что в течение этих ураганных дней спал в совокупности, наверное, часов семь. Я работал как зомби, на чувствах, инстинктах, на автопилоте. Можно назвать это как угодно, но в понедельник, бледный и не понимающий, в каком месте нахожусь, свою работу я сдал. Защитил на крепкую четверку. А потом на три-четыре дня слег с температурой. Эти дни я уже более-менее помню. Я спал, вставал, ел, смотрел в потолок и снова засыпал. Но всю ту адскую неделю я работал, копил внутри себя эти эмоции (а ведь в процессе случалась куча всяких накладок, мне об этом потом рассказала мама), а потом, после получения заветной оценки, внутри меня будто кто-то переключил рычаг, и плотину прорвало. 

И вот сейчас, не заметив, как сполз на пол, я смотрел на ужасный допотопный потолок и будто ощущал, как плотина снова трещит и скоро случится катастрофа. Единственная мысль, что витала у меня голове, была: «Арсен, тебе это нужно вообще? Вставай и уезжай отсюда! Хватай вещи и беги на ***! Молись, чтобы забыть этот опыт, как забыл написание дипломной!» Но я не мог подняться с пола. Не то чтобы я онемел, просто тело отказывалось двигаться. Мозг отказывался подавать сигналы рукам и ногам. Он будто говорил: «Я знаю, брат, ты хочешь встать и просто уйти. Если хочешь уйти — давай иди, куда по кайфу. Но, по-братски, меня оставь в покое на некоторое время. Да будет тебе известно, я ********[устал] от тебя, от твоих действий и мыслей. Я просто хочу побыть один. Я дам сигнал, когда буду готов переваривать новую информацию и передавать твои команды остальным частям тела».

Так я и пролежал час. На улице незаметно стемнело. За дверью периодически слышались шаги и разговоры. Со стороны балкона, с улицы — тоже. Очевидно, гостевой дом был оцеплен, чтобы наши охотники, точнее конкретно Али, не смогли сбежать.

Когда я рывком вскочил с пола и сел на кровать, мозгу это не понравилось. В голову, в районе лба, ударила резкая боль. Затем она передалась глазам, которые были раздражены, будто за последний час я ни разу не моргнул. 

Встав с дивана, я доплелся до ванной и старательно умылся. Не знаю, что я ожидал увидеть в зеркале, но увидел себя, почти нормального. Ничего особенного на моем лице не было. Может, усталость, мешки под глазами, но, мне кажется, эти самые мешки у меня были всегда из-за моей худобы. По правде говоря, я всегда выглядел слегка помятым жизнью. Будь я героем американского сериала, при встрече со мной другие герои подмечали бы: «Джонни, ю лук лайк э шит», и я соглашался бы. 

Примерно с минуту я просто смотрел на свое отражение. Мозг, похоже, снова заработал, потому что перед глазами то и дело возникали виденные мной лица мертвых людей. В действительности я мечтал когда-нибудь посмотреть на такое — тела, настоящее хладнокровное убийство, и именно поэтому я так рвался в этот проклятый дом. Я вырос на лучших детективных сериалах, историях, журналистских расследованиях. Я был влюблен в свою профессию, потому что чувствовал в себе силы стать тем человеком, который займется в нашей республике настоящей журналистикой, будет копаться в грязном белье политиков, совать нос в любое дурно пахнущее дело. И это чувство только крепло от осознания того, что нашелся ресурс, готовый давать задания. Я должен был лишь ждать своего шанса. Дождался. Вот об этом я и мечтал. Мечтал стать частью большой истории, большого расследования. Но что я получил в итоге? Угрозы, оскорбления, холод… Ну и четыре мертвых тела.

До вчерашнего дня я был уверен в том, что готов такое увидеть. Я же с детства играл в компьютерные игры, в большинстве которых убивал сотни монстров, солдат и в некоторых случаях давил жителей вымышленного города чисто по приколу. Я читал книги и видел настоящие реальные фотографии жертв насилия. Я изучал все это фанатично, и мне казалось, что мертвые люди — это естественная, обязательная часть любого классического расследования. «Дело не дело, если нет тела», — говорил я, когда мои однокурсники хвастались, что пишут какой-то интересный материал, но не об убийстве. Я ждал и искал эту возможность. Ждал, пока судьба подарит мне романтику детективного приключения. А сейчас, стоя у зеркала в вонючей грязной ванной, пристанище паутины, плесени и тараканов, я смотрел на свое лицо, по которому текли слезы, и не мог понять, почему, откуда они взялись. Меня никто не бил и не обижал, оружие в мою сторону не направлял, я не испытывал какой-то настоящей, искренней жалости к жертвам… Как любому нормальному человеку, мне было их жаль, но они мне не родня, это незнакомые мне люди. Жаль, что их убили. Обидно. Ужасно даже на мгновение ощутить, через что они прошли, что чувствовали в последние секунды своей жизни. Меня выворачивало от одних только попыток мысленно встать на их место, но они не были дорогими для меня людьми. Просто незнакомые мертвые четыре человека. Зачем я плачу? Над чем я плачу? Я не ощущал, что грудь моя сжимается от боли. Не было кома в горле. Я не злился, но все равно плакал навзрыд. А когда слезы закончились, просто захотел прилечь.

Я вытер лицо, как-то прерывисто вздохнул. Руки дрожали. Высморкался и умылся еще раз. Ничто не помогало мне собраться. Все, что я смог выдавить из себя, было:

— *****… — И мне стало легче. Я повторил более смачно, будто вкладывая в это единственное слово все, что чувствовал: — *****! Сука!

Да, мне определенно стало легче. Я не поклонник того, чтобы выплескивать эмоции через ругань или разбитую посуду, но единственное, чего я хотел сейчас, — это орать и материться. На секунду мне захотелось еще, как в фильмах, врезать кулаком по зеркалу, чтобы оно треснуло, чтобы на раковину закапала кровь с моего окровавленного, но мужественного кулака, а я бы брутально смотрел в свое искаженное отражение в осколках, не обращая внимания на порезы. Соблазн был велик, и я даже сжал кулак, но вдруг осознал единственную важную в данный конкретный момент мысль и произнес:

— Это не кино. Нет ничего романтичного в мертвых людях, — и после этого едва слышно рассмеялся. Вопреки желанию, на раковину капнула не кровь, а очередная слеза с кончика носа. Но я продолжал тихо смеяться, вздрагивая от спазмов в груди, мотая головой и повторяя: — Нет ничего романтичного в мертвых людях.

Это и близко не было похоже на весь мой жизненный опыт, связанный с кино, играми и книгами. Настоящий мертвый человек — это совсем другое. Это физически мертвое холодное тело, и я вспомнил, что до этого уже пришел к этой мысли. Вчера, когда увидел первую жертву — среднюю дочь Хабиба по имени Асият. Именно это я ощутил в тот момент: что это совсем другое. Не может такая красивая девушка быть мертвой. Это невозможно. Это не то же самое, что убить человека в игре. Она же живая, то есть несколько часов назад была живой! Она смеялась и бегала по лестницам вверх-вниз с  телефоном в руках. Она была теплой, ее карие глаза были… были… живыми. А теперь она просто лежала на лестнице с застрявшим между балясинами плечом. В фильмах мертвые тела просто лежат и не двигаются, в книгах их и вовсе нет, ты их просто представляешь, в играх они через некоторое время исчезают, а тело Асият двигалось. Всякий раз, когда сотрудники поднимались по лестнице, аккуратно обходя его, оно едва заметно подрагивало на ступенях, и я физически ощущал, что это реальное тело.

Возьми ее за руку, приподними — и ты почувствуешь вес руки. Покачай ее из стороны в сторону — и почувствуешь, как безжизненное тело податливо двигается вслед за рукой.

В тот момент мне показалось, что я понял на физическом уровне, что такое смерть. Понял конкретные признаки мертвого человека — его взгляд, отличавшийся от того, что я наблюдал в зеркале. 

Эти мысли отравили мой мозг, и я просто не знал, как выжить их из головы. Пришло сообщение от мамы: «Ты позвонил ей?» 

Примерно с минуту я смотрел на текст и половину этого времени пытался понять, о чем вообще речь, а потом ответил первое, что пришло в голову: «Забыл».

Я не хотел, да и сил не было что-то объяснять. В целом мне было плевать на очевидное недовольство мамы. Я просто хотел, чтобы меня оставили в покое.

Упав на кровать, я смотрел на стену и вдруг понял, что за этой стеной, вполне вероятно, сидел или сидели люди, сотворившие кошмар, который то и дело мелькал у меня перед глазами. В голове мгновенно понеслись мысли: «Если это действительно сделал Али, то каким надо быть профессионалом, актером, хладнокровным мерзавцем, чтобы так умело это скрывать? Я даже допустить не могу, чтобы такой человек, как Али, мог совершить это зверство. Ну ладно, в порыве гнева убить собутыльника, ладно, на бытовой почве застрелить соседа, все что угодно, но не десяток ударов ножом в тело девушки. Никто из этих троих не мог, и уж тем более все они вместе».

Как бы я ни пытался, при всем моем богатом детективном воображении я не смог представить их в роли кровожадных убийц, но, может быть, такими они и бывают?

Сколько серийных убийц, педофилов, извращенцев, террористов в глазах тех, кто их знал, выглядели как «честно говоря, хороший отзывчивый сосед был. Кормил котят, поливал огород. Никто и представить себе не мог, что он…». 

Я точно решил, что в таком состоянии домой не поеду. Лучше уж завтра с утра, а раз я собрался тут переночевать, то неплохо бы подготовиться к обороне. 

Достав из сумки маленький перочинный ножик, я положил его рядом с подушкой. Вышел на балкон и увидел на соседнем балконе полицейского. Он стоял и курил.

— А ты не снимаешь там, внизу? — спросил полицейский.

Вероятно, это был один из тех, кто ждал нас в коридоре, пока Заур вел допрос. Все окружающие, кроме Заура, Грубияна и начальника районной полиции, слились для меня в один из двух типов людей: местный житель или полицейский.

— А что там?

— Еще двоих привезли.

— А, да. Всего восемь вроде. — Я вспомнил, что, помимо охотников, есть и другие варианты.

— Да, восемь. И что?

— Там другие приехали снимать. Я закончил. Утром домой.

— Да? Дом — это хорошо, — произнес полицейский задумчиво, будто сам себе. Сделал глубокую затяжку и пульнул сигарету в снежную тьму.

— Их не увезли? — спросил я, кивнув на номер за его спиной.

— Нет, сидят тут, чаи гоняют, — ответил полицейский.

— Сбежать не смогут? — Я улыбнулся, будто говорил в шутку, хотя этот вопрос интересовал меня очень даже серьезно. При должной сноровке можно было без больших проблем перемахнуть с их балкона на мой.

— Нет, тут нормальный контроль у нас. Да и сами они тоже спокойные. Зайдешь? В карты поиграем.

— С ними?

— Ну да. С ними, с нами.

— Нет, я лучше спать. — На всякий случай я посмотрел вниз.

Второй этаж. Снега внизу намело почти по колено, так что сбежать, перемахнув через балкон и не сломав себе ничего, было вполне реально. И если уж они надумают устроить побег, то пусть сбегут именно так, а не попытаются влезть на мой балкон. Чтобы наивный журналист не шумел, можно и прирезать его тихонько, заглушив крики подушкой. А в чем проблема? Четыре трупа за плечами уже есть, пятый несильно повлияет на ситуацию. На три пожизненных уже заработали.

В общем, я закрыл дверь на балкон, на всякий случай припер ее тумбочкой, а на самый край поставил лампуночник. Если такая штука упадет, я мигом, как испуганная кошка, взлечу до люстры. Дверь в коридор я хотел оставить приоткрытой, но уверенным на сто процентов быть нельзя. Угроза могла прийти с любой стороны. Так что ее я запер, но на всякий случай продумал план действий: вскочить на ноги, схватить нож и бежать что есть мочи к двери, повернуть ключ, оставленный в замке, выскочить в коридор и желательно при этом орать во все горло, как будто меня режут. Охотники они или кровожадные убийцы, в одном можно быть уверенным — резать мясо они умеют.

На часах было всего 20:15, но веки тяжелели… Я был не самым религиозным человеком, однако все-таки верил в Бога и в нужные моменты был готов обратить к нему мольбы.

Чаще всего я это делал, когда самолет попадал в зону турбулентности, а учитывая, что летал я не часто, опыта в молитве у меня было немного. Но в тот вечер, засыпая в не самых обычных условиях, я решил, что все-таки полезно попросить у Бога прощения за мои грехи, а заодно и защиты от всякого злого умысла со стороны соседей за стеной.