Александр Гулько: «Райгород». Искренняя книга о жизни и надежде
Женитьба
Как-то, дело было весной 1929 года, Лейб был приглашен к раввину на беседу.
— Ты уже взрослый, — с места в карьер пустился ребе, — пора задуматься о женитьбе. Как сказано в Торе, мужчина не может быть один…
—Где там такое сказано? — перебил раввина Лейб.
— Везде! — неопределенно ответил ребе.
— А если мужчина пока не готов?
— Что значит «не готов»? — повысил голос ребе. — Ты что, не про нас будь сказано, больной? Писаешь в постель? У тебя в штанах пусто?
— Я же не за себя спрашиваю, а вообще… Вы сказали: «Мужчина…» Вот я и уточняю…
—С тобой невозможно говорить, Гройсман! — окончательно рассердился ребе. — Морочишь голову… Бери сидур (молитвенник. — Прим. ред.), продолжим после молитвы!
В свои двадцать девять лет Лейб Гройсман был завидным женихом. Высокий, статный черноволосый красавец, никогда не был женат, да еще и состоятельный. К нему уже давно, а в последнее время все чаще и чаще, наведывался местный шодхен (ивр. «профессиональный сват». — Прим. ред.) реб Зуся. Явившись, всякий раз предлагал по несколько невест, на выбор. Расписывал их, расхваливал, как товар на базаре. Но Гройсман неизменно отговаривался. «Фира Мильман? — хмурил он лоб. — Такая рыжая, толстая? Она на тыкву похожа, боже упаси!» «Клара Ройзман? Что вы! Худая, бледная. Только глаза горят… Ей доктор нужен, а не жених». «Софа Шмурак? Видел я ее на базаре. Точнее, слышал. Кричала, как курица у шойхета! (резник птицы и скота в еврейской общине. — Прим. ред.)»
Не сумев заработать на женитьбе Гройсмана привычным способом, реб Зуся решил действовать иначе — через раввина. Попросил ребе поговорить с Лейбом, как-то вразумить несговорчивого жениха. Получив известие, что беседа состоялась, он пошел на очередной заход. Но выгодный жених вновь отказал. И даже попросил вообще больше не приходить.
— Хотите рюмку водки или стакан чаю, милости прошу! — сказал он реб Зусе. — А вот этих, я извиняюсь, глупостей — прекратите…
Но голод не тетка. Поэтому за несколько дней до Пурима реб Зуся явился опять. Напомнив, что «на чай» разрешили, без приглашения вошел в дом и без церемоний уселся за стол.
Лейб заварил чай, поставил на стол сахар и два стакана в подстаканниках. Достал из буфета тарелку с ументашами (треугольные пирожки с маком. — Прим. ред.), но, подумав мгновение, убрал ее обратно. Затем сел за стол, с сочувствием посмотрел на непрошеного гостя и спросил:
— Вус эрцех? (ид. «Что слышно?» — Прим. ред.)
Реб Зуся неопределенно пожал плечами и осторожно сказал:
— Я помню, шо вы за это говорить не любите, но я имею для вас что-то особенное! — И тут же, опасаясь, что ему не дадут договорить, тоном конферансье объявил: — Циля из Волковинец!
Лейб с отсутствующим видом опустил сахар в чай.
— Ее отец держал мельницу в Деражне, — продолжал реб Зуся. — Вспоминаете?
— Нет… — ответил хозяин и нарочито громко стал перемешивать сахар в стакане.
— Шо вы дзинкаете? — разволновался реб Зуся. — Разобьете стакан, он денег стоит! Прекратите!
Лейб прекратил. Реб Зуся успокоился, прикрыл глаза и, раскачиваясь, запел:
— А красивая! А умная! А хозяйка!.. — Потом приоткрыл один глаз и осторожно предложил: — Может, таки можно встретиться?
— Нет! — твердо сказал Лейб и, показывая, что разговор окончен, решительно встал.
— Сядьте! — вскакивая следом, скомандовал реб Зуся. После чего стал размахивать руками, брызгать слюной и выкрикивать: — Вы сумасшедший! Она уйдет! С таким приданым! К ним очередь стоит! Сядьте и слушайте, что вам говорят!
Гройсман, не в силах возражать пожилому человеку, сел.
— А семья! — не унимался реб Зуся, усаживаясь следом. — Такая семья!..
— И как им фамилия? — вяло поинтересовался Лейб.
— Как, я не сказал?! Боже мой! Уважаемые люди! Такая фамилия! Гробман!
Лейб вскинул брови и, переходя на русский язык, заключил:
— Гробман?! Теперь точно нет!
— Почему?! — взвизгнул реб Зуся.
— Фамилия настораживает! — с театральным драматизмом произнес Гройсман. После чего решительно встал и попросил шодхена уйти. Реб Зуся обиделся. Мало того что больше не приходил, так еще стал всем рассказывать, что Гройсман с Райгорода — таки да! Сумасшедший, психический, ненормальный! А то и вообще — как говорится, не про нас будь сказано…
Дядя Велвл призывал племянника к здравому смыслу. Раввин теребил бороду, в поисках решения перечитывал Талмуд. Родственники терялись в догадках. Соседи перешептывались. Никто не понимал, что происходит, а главное, что со всем этим делать. При этом никто не подозревал, что причина неуступчивости Гройсмана проста — он влюбился. В соседскую девушку Риву, подружку своей сестры.
Рива была симпатичная, приветливая, хозяйственная. И семья, слава Богу, приличная. Но имелся у нее один, если можно так выразиться, недостаток. Причем такой, что реб Зусе и в голову не приходило сватать ее Гройсману.
Рива была очень маленького роста.
Но Лейб этого не замечал. Более того, считал Риву самой красивой девушкой на свете. Много лет они жили по соседству, часто виделись, но он никогда не обращал на нее особого внимания. А несколько месяцев назад все переменилось. Причем неожиданно и без всяких видимых причин. Вдруг Лейб заметил, что думает о Риве все чаще и чаще, ищет повода увидеться, заговорить. При этом, увидев эту девушку или услышав ее голос, краснел. А если она с ним заговаривала, и вовсе терял дар речи.
Нужно сказать, что Рива тоже неожиданно для себя почувствовала, что ей начинает нравиться старший брат ее подруги. Много лет, заглядывая к Лее, она с ним болтала, даже интересничала, но и предположить не могла, что он когда-то тронет ее сердце. Когда никто не видел, Рива отодвигала занавеску и смотрела в окошко, выходившее на дом соседа. Восхищалась, как ловко и умело Лейб хозяйничает во дворе — управляется с упряжью, грузит сено, чинит забор. Смотрела и — любовалась. Но стоило Лейбу повернуть голову в ее сторону, как Рива тут же задергивала занавеску. При этом заливалась таким румянцем, что мама даже однажды решила, что у дочери жар.
Прошло несколько месяцев. Рива ждала какого-то развития, но Лейб по-прежнему стеснялся показать свои чувства. Тогда Рива решила, что первый шаг сделает сама. Перед Пуримом испекла ументаши и, поборов смущение, отнесла их соседу. Причем сказала, что пекла для него лично! Именно эти пирожки Лейб вначале выставил на стол, а потом убрал, когда в последний раз принимал реб Зусю. И именно в тот день он окончательно решил, что выбор — сделан. Он женится на Риве, кто бы что ни говорил и чего бы это ему ни стоило!
Еще через неделю Лейб собрался с духом, поговорил с братом и сестрой, но главное — сообщил о своем решении дяде. Попросил его, как старшего и единственного близкого родственника, нанести визит Ривиным родителям. Дядя, сообразив, о какой именно девушке идет речь, недоуменно пожал плечами, но согласился.
В пятницу днем он приехал из Жмеринки, а вечером, в шабат, празднично одетые, они вдвоем с Лейбом явились к соседям.
Уже освятили вино и халы, съели рыбу и бульон. Перешли к шейке. Пока старшее поколение по традиции обсуждало погоду, власть и виды на урожай, Лейб нервно катал хлебные шарики и украдкой поглядывал на возлюбленную. Рива от его взглядов делалась пунцового цвета и смущенно опускала глаза.
Когда на столе появился лейкех (ид. «бисквит». — Прим. ред.) и чай с вареньем, дядя решил, что пора перейти к сути визита. Он долго прокашливался, теребил бороду, надувал щеки, расправлял плечи. Зачем-то даже встал… Но — не понадобилось. Ривины родители, переглянувшись, попросили не беспокоиться и согласно закивали. Мол, мы согласны, чего уж там…
Лейб пересел поближе к невесте и осторожно взял ее за руку. Ривин папа с дядей обнялись и приготовились выпить. Ривина мама бросила смущенный взгляд на молодых и заплакала. Тут же достала из-под манжеты платочек, промокнула им глаза и еще раз посмотрела на Лейба. Потом дрожащим голосом произнесла:
—Лейб, ты такой… большой! А наша Ривочка такая маленькая! Как же это… будет?!
Лейб осторожно, как фарфоровую статуэтку, обнял смущенную невесту. С улыбкой посмотрел на будущую тещу и ответил:
— Не волнуйтесь, мамаша. Я буду ее любить! Так любить, что она… вырастет!
Свадьбу сыграли через два месяца.
Во дворе Ривиного дома сколотили столы и лавки, рядом соорудили хупу (балдахин, под которым стоят жених и невеста во время свадебной церемонии. — Прим. ред.). Шойхет сутки резал кур и гусей. Четыре соседки без устали фаршировали рыбу, пекли штрудель и тушили жаркое. Шестеро клезмеров (музыканты, играющие на свадьбах. — Прим. ред.) проделали путь из Бельц в Райгород, чтоб петь нигуны («мелодии радости», исполняемые на еврейских свадьбах. — Прим. ред.) и играть фрейлехс (традиционный еврейский свадебный танец. — Прим. ред.).
Двести человек гуляли три дня. Без устали ели, пили и танцевали. Лея и Нохум веселились больше всех. Исаак Каплун пел веселые еврейские песни, но, перебрав, переходил на бодрые революционные марши. Кстати, утверждал, что различий между ними нет, просто слова разные. Дядя по нескольку раз в день успевал напиться и протрезветь. Раввин дважды чуть не пропустил молитву. Реб Зуся много, будто впрок, выпивал, закусывал и жаловался на низкие заработки.
—Вы ж понимаете! — возмущался он. — Они теперь сами влюбляются, сами женятся. Им никто не нужен! Мама с папой не нужен! Шодхен не нужен! Им даже Бог не нужен!
Гости пели и плясали так, что музыканты несколько раз меняли струны на скрипках. Грустными оставались только Фира Мильман, Клара Ройзман и Софа Шмурак. Не говоря уже о Циле Гробман.
Лейб и Рива не отходили друг от друга ни на шаг, держались за руки и обменивались влюбленными взглядами.
На исходе третьего дня, когда еда и водка почти кончились, запас веселья иссяк и гости стали в изнеможении расходиться, кто-то услышал обрывок разговора:
— Слушай, как тебе нравится Рива?
— А что такое?
— По-моему, она стала немного выше… Или мне кажется?
Книгу можно приобрести по ссылке