Карла Суарес: «Гавана, год нуля»
Анхель жил один, в квартале Ведадо. В чудесной квартире с балконом, выходившим на ту самую Двадцать третью улицу, которую я так люблю, с огромной гостиной, где были книги, картины, телевизор и видеомагнитофон. В этой стране и тем более в те времена обладание видеомагнитофоном сразу же помещало тебя в высший класс общества.
Всеобщее равенство если к чему-то и приводит, так это к тому, что различия начинают проступать в мельчайших деталях. Уж поверьте мне.
Мои отношения с Анхелем, как я уже сказала, развивались чрезвычайно медленно. Он оказался непрост, о чем я вам непременно расскажу позже, однако в данный момент важнее другое — как я собрала все переменные. Именно в его доме я познакомилась еще с одной. Мы с Анхелем прошли уже через несколько свиданий, но, хотя он мне ужасно нравился, наши отношения пока не продвинулись дальше многозначительных взглядов и улыбок. Однажды вечером мы собирались прогуляться. Я сидела в гостиной с бокалом в руке и ждала, когда он закончит одеваться, ну или чем он там был занят. В общем, я была одна, когда в дверь позвонили. Я открыла, и передо мной предстал мулат в очках, которого звали, скажем, Леонардо. Да, точно, как Леонардо да Винчи.
Нужно признать, что, когда я увидела Леонардо в первый раз, он хоть и не показался смешным, однако смог меня насмешить. Этот парень первым делом сломал шаблон, извинившись за то, что явился как снег на голову — как будто в этой стране кто-то кого-то когда-нибудь предупреждает о визите. Но как только взгляд его упал на бутылку, стоявшую на столе, он заявил: «Ядрены кочерыжки, “Гавана Клуб“ — вкуснотища!» А когда я ему налила, он угнездился в кресле, чтобы смаковать напиток и нести всякую чушь про нектар богов и прочее в таком духе. Было ясно как день, что бедняга давным-давно не видел настоящего рома, потому как ром уже можно было купить только за доллары, а доллар все еще был под запретом. Тогда я и узнала, что он писатель и уже опубликовал несколько книг, а еще больше — задумал.
Анхель появился в гостиной, когда Леонардо опустошал уже вторую или третью рюмку. При виде хозяина он торопливо поднялся и принялся объяснять, что я была так любезна, а сам он пришел переговорить относительно одного дела, на что Анхель довольно сухо ответил, что сейчас никак не может. Я оставалась в раздумьях, не совершила ли чего-либо предосудительного, впустив Леонардо в дом. Судя по всему, Анхель заметил мои сомнения, потому что лицо его смягчилось, и он сказал Леонардо, что лучше будет поговорить в другой день. Они чокнулись, выпили, и когда писатель ушел, Анхель извинился, пояснив свое поведение тем, что его выводит из себя, когда люди вот так сваливаются тебе на голову и не уходят, не вылакав весь твой ром. Фразу он закончил, проведя пальцем по моей щеке, и тогда я ему поверила.
Писателя я не видела до того вечера, когда познакомилась со следующей переменной. Как будто одна переменная сразу же направляла меня к следующей. Понимаете? Анхель пригласил меня на вечеринку в дом одного своего приятеля, кустаря. Он там знал многих, а я — никого, поэтому я обрадовалась, когда заметила там Леонардо. Анхель разговаривал с хозяином вечеринки, когда чья-то рука опустилась на его плечо, и я увидела, что это писатель. Хоть какое-то знакомое лицо. Хозяин улыбнулся Леонардо и отсалютовал бутылкой, произнеся: «Вы — дома, безумцы сумерек». И оставил нас. И вот тогда Леонардо подвинулся, пропуская вперед женщину, и торжественно представил нам предпоследнюю переменную этой истории: Барбара Гатторно. Она произнесла «чао» с такой широкой улыбкой, которая не то чтобы растянулась до ушей, нет. Улыбка расползлась на всю ее голову и заодно оплела все ее тело. Такой вот змеей, много раз обвившись вокруг нее, улыбка, наверное, залезла в бюстгальтер, выпихнув оттуда груди, которые там больше не помещались. «Это моя подруга, она итальянка, но превосходно говорит по-испански», — прокомментировал Леонардо.
В ту ночь все пили, курили, болтали, танцевали. Анхель и Леонардо на какое-то время исчезли, и я осталась поддерживать беседу с Барбарой, которая явно была из тех женщин, которые ни в чем и никогда не сомневаются. Она сообщила мне, что на Кубе она в первый раз, что она журналистка и пишет о кубинской литературе, едва начала читать Леонардо, что это уже опыт, и Куба — опыт. Люди, запахи, манера смотреть и манера выражать себя. Что она страсть как любит читать рукописи и безумно жаждет пропустить через себя каждую историю. Она действительно прекрасно говорила по-испански — с очень смешным акцентом, но бегло.
Помню, что в какой-то момент я заменила ром водой, потому что много не пью. Помню, что Анхель и Барбара влезли в какую-то дискуссию об итальянском кино. Что я какое-то время разговаривала о чем-то с Леонардо и, когда было уже очень поздно, Анхель подошел ко мне и прошептал на ухо просьбу: я должна вытащить его отсюда, потому эта итальянка его вконец заболтала. Когда мы прощались, Барбара предложила поужинать завтра вчетвером в дегустационном ресторанчике. И уточнила, что она, естественно, приглашает.
Итак, мы уже подошли к тому знаменитому ужину, поменявшему мою жизнь, хотя тогда я об этом, конечно же, не догадывалась. Тогда все дегустационные залы были нелегальными, и по этой причине ресторан, в который мы отправились, был очень и очень скромным. Вечер удался на славу: мы вкусно поели, много смеялись да и пива выпили изрядно. В какой-то момент Леонардо заговорил о своем творчестве. Самый амбициозный его проект, по его же словам, — роман о Меуччи, изобретателе телефона. Я, конечно же, взялась его поправлять: мол, телефон-то изобрел Белл, Грейам Белл. Но тут уже Барбара меня перебила, утверждая, что телефон изобрел ее соотечественник, Меуччи. Писатель снова взял слово и сказал, что я, будучи математиком, должна знать, что всякая истина является таковой ровно до тех пор, пока не будет доказано обратное, а обратное сводится к тому, что именно Меуччи изобрел телефон, но мало этого — он изобрел его на Кубе. Я понятия не имела, что за бред они несут, но сделала скидку на количество выпитого. По всей видимости, Анхель придерживался одного со мной мнения, потому что молча слушал разглагольствования писателя, пока не решил, что с него хватит: он пару раз стукнул пустой пивной банкой по столу и сказал: «Барбара, ты в курсе, как долго я сижу без пива?» Она в ответ улыбнулась и в очередной раз заказала всем по пиву. Сменив таким образом тему, Анхель принялся посвящать Барбару в подробности бедственного положения нашей страны, однако имя Меуччи уже было произнесено. Вот так и я сама превратилась в последнюю переменную этой истории и начала, сама о том не подозревая, сплетаться с остальными в одну сеть, потому что в тот момент единственным объектом моего интереса был Анхель. Я размышляла, как же мне его, в конце-то концов, завоевать. Как же мне разорвать этот бесконечный круг разговоров и взглядов, которые ни к чему не ведут.
Когда мы вышли из ресторана, поднялся сильный ветер, предшественник ливня. Приятного мало. Барбара предложила продолжить вечеринку, но я больше не могла: на следующий день было нужно на работу. Анхель сказал, что проводит меня до такси. Леонардо взглянул на итальянку: «Раз уж ты так хочешь...» Мы распрощались. Днем я обычно ловила попутную тачку, а ночью предпочитала дойти до Капитолия, на стоянку такси, принимавших оплату в национальной валюте. Анхель вызвался меня сопровождать, так что маршрут выбирал он. И мы отправились в путь вверх по улице. Он смешил меня, то и дело останавливаясь и раскидывая в стороны руки — рубашка его надувалась пузырем, и он, похожий на воздушный шар, объявлял, что если я его не удержу, то он улетит. Улицы Гаваны в ветреную погоду — просто чудо, у них есть свое очарование. Анхель снова остановился с раскинутыми руками и закричал: «Больше не могу, улетаю!» Я рассмеялась и взяла его за руку, собираясь идти дальше, но он крепко обхватил мою руку своими и посмотрел мне прямо в глаза. Потом отпустил и очень медленно стал поднимать руки к моему лицу, пока его не коснулся; я ощутила тепло на своих щеках, а еще услышала его слова «больше не могу терпеть», повторенные шепотом, но очень серьезно. Я тоже стала серьезной. А ветер все так же продолжал задувать, и рубашка Анхеля все так же парусила, только теперь он приблизил свое лицо к моему и поцеловал меня. А я — его. Мы поцеловались. Ветер не утихал, и я погрузила наконец свои пальцы в его длинные волосы, а Анхель, обняв мое лицо ладонями, продолжал меня целовать, и я чувствовала во рту его язык, а на щеках и шее — его руки, и так все и было, пока у меня не выпала сережка. Да-да, именно в такой момент я почувствовала, что у меня выпала сережка, и это как раз тот случай, когда тебе вовсе не хочется чувствовать чего-то лишнего, но ты чувствуешь. И я сказала: «У меня выпала сережка». И тогда он, так послушно, наклонился и стал ее искать. Я говорила, что не нужно, ничего страшного, что это вовсе не драгоценность, а он говорил что да, нужно, как это можно, чтобы я потеряла сережку. А я не могла в это поверить. Я ведь уже больше месяца мечтала об этом поцелуе. Мне захотелось схватить его за шею и поднять, но вместо этого я заорала: «Это я больше не могу!» Тогда он поднялся, заулыбался, как дурачок, и сказал: «Ведь я идиот, правда?» И снова стал целовать, чтобы ветер меня не унес. Ливень хлынул, едва мы успели войти в его квартиру. Спать нам почти не пришлось, но на следующий день мои тупые ученики показались мне весьма симпатичными, и урок прошел прекрасно, оказавшись самым лучшим в текущем учебном году.
Приобрести роман можно по ссылке