Песня победы

Мальчик плохо учился в школе. Делал 33 ошибки в диктанте на полстраницы. Когда писал, не мог точно попасть в строчки. На уроках все время отвлекался, а на переменах бегал и прыгал на месте, как мячик-попрыгунчик. Не умел решать уравнения. 

Сейчас ему точно поставили бы один из модных диагнозов, лечили бы у невролога и требовали от учителей понимания его особенностей и индивидуального образовательного маршрута. Но мальчик родился в разгар перестройки и всем было, в общем-то, все равно. Учится как-то, не хулиганит особо — и ладно.

Еще мальчик пел в хоре, в районной музыкальной школе. Там толстая женщина, похожая на сдобную булку с изюмом, собрала без всякого отбора в ближайших проходных дворах разновозрастных (от 5 до 17 лет) перестроечных мальчишек и меньше чем за полтора года сделала из них хор мальчиков. Кто-то, как наш мальчик, все время прыгал на месте и сначала учился просто стоять не шевелясь. Кто-то мучительно заикался и избавлялся от заикания, только когда пел. Кто-то уже стоял на учете в милиции. Но в результате этот хор разномастных мальчиков пел всё: эстраду, народные песни, классику, латинские гимны.

Иногда преподавательница сажала их всех в большой автобус и везла за границу — выступать. «Чтобы петь душой латынь и другое иностранное — нужно видеть мир» — так она говорила. И они смотрели и пели — в автобусе по дороге, и в Италии, и в пещерном храме в Финляндии, и на Балканах, и еще где-то. Мир тогда был открыт, и российские поющие мальчики всем нравились. На полный автобус детей и подростков было всего двое взрослых, две женщины — хормейстер и концертмейстер. Как они справлялись — я не представляла тогда и не представляю сейчас. Самые маленькие мальчики вечером плачут по маме и писаются ночью, самые большие, с гормональным штормом, выпрыгивают по ночам из окон хостела и убегают в итальянскую тьму в поисках романтических приключений. Как?! Но они справлялись.

Каждый большой мальчик имел одного подопечного из самых маленьких. Следил, чтобы тот нигде не отстал, был одет, накормлен, утешен, распет и прилежен на репетициях. Нашему мальчику в опекуны достался Сергей — невысокий, спокойный, очень талантливый (потом он единственный из хора станет профессиональным певцом). А в друзья — мальчик-заика. Они и сейчас дружат, только тот уже совсем не заикается. Обрел уверенность в этом хоре и вылечился.

Наш мальчик и в школу-то поступил за песню. Ближайшая к дому была — английская. Туда брали только после тестирования. Мать мальчика понимала, что своими учебными успехами ее сын никого никогда не впечатлит. И разучила с ним для тестирования коротенькую песенку на английском языке. Мальчик выучил ее как попугай, ни слова не понимая. Но спел, как учили, «душой». И приемная комиссия впечатлилась. «Пусть будет такой, может, пригодится», — сказала учительница.

Забыла сказать, что у мальчика в детстве была внешность маленького лорда Фаунтлероя — невысокий рост, голубые глаза, высокий лоб, длинное лицо и нос, золотистые кудри. Еще он умел, приветствуя взрослых, щелкать каблуками, как белогвардейские офицеры, и наклонять голову.

Директором школы была пожилая, заслуженная и политически активная женщина — коммунист (никуда в перестройку партбилет не спрятала и не сложила, осталась при своих убеждениях), депутат, отличник народного просвещения. Очень большое идеологическое значение придавала празднованию Дня Победы.

Каждый год на 9 мая директор приглашала в свою школу районных ветеранов, устраивала для них концерт и поздравления, чаепитие, вручала грамоты и подарки. И вот для этого действа чуть ли не с первого класса наш мальчик ей действительно очень пригодился. Своим хрустальным дискантом он серьезно и пронзительно пел для ветеранов военные песни. Щелкал каблуками, встряхивал золотыми кудрями и склонял голову. Ветеранам он очень нравился. Ветераны были уже очень пожилые, поэтому все войны, в которых гибнут люди и разрушается мир, виделись им одним целым. И когда помимо «Дня Победы» и «Темной ночи» мальчик, для которого все войны уж тем более были одинаково большим, но, по счастью, неизвестным ему горем, трагически пел про поручика Голицына и корнета Оболенского или «Я объявляю свой дом безъядерной зоной», ветераны вытирали слезы с морщинистых щек. Директор каждый год спрашивала ветеранов: чего вы хотите? А они говорили: вот того мальчика, который поет про поручика, обязательно.

Время шло, мальчик взрослел, ветераны старели, и хотя с каждым годом их приходило на концерт все меньше, оставшиеся упорно держались своих предпочтений, и директор все так же хотела им угодить.

Но однажды хрустальный дискант нашего мальчика умер естественным порядком. Руководительница хора сказала, что, вероятнее всего, во взрослом возрасте у него будет приятный баритон, а пока надо подождать и поберечь связки.

Но вот — 9 мая. Директор подошла к мальчику:

— Ты же знаешь, наши ветераны тебя помнят и очень ждут, — она ободряюще потрепала мальчика по плечу. — Опять специально про тебя говорили.

— Ох, — сказал мальчик, чуть не плача. — Но я же не могу!

— Это еще почему?! — неприятно удивилась директор.

— Мутация… голос… — попытался объяснить мальчик, глядя в пол.

— Да, конечно, — сообразила в свою очередь директор, оглядывая выросшего мальчика. — Ну что ж, это грустно, они будут ждать, другого мальчика с таким репертуаром у нас в школе нет. Но ничего не попишешь.

Дома мальчик сказал: они будут ждать, а я их подведу, они же старые уже и хотят послушать свои песни, что же мне делать? Его мама сказала: «Что тут сделаешь? Расти и стареть — это естественно. Не волнуйся, на самом деле они это понимают куда лучше тебя».

Но мальчик все равно волновался, а потом еще подумал и сказал: руководительница хора однажды говорила, что при мутации есть специальные певческие приемы, ими вообще-то вредно пользоваться, но, может, один раз… Я, пожалуй, спрошу у нее.

Перед концертом мальчик подошел к директору и сказал:

— Я буду петь.

— Но как?

— Потихоньку. Меня руководительница хора научила.

— Отличная новость! — обрадовалась директор.

Мальчик увидел новые пустые места в зале и запел телом и душой, потому что голоса у него уже почти не было:

— Четвертые сутки пылают станицы…

Ветераны радостно приветствовали своего любимца и привычно утирали слезы.

— …Поручик Голицын, а может, вернемся, зачем нам, поручик, чужая земля?

После концерта мальчик пришел домой и сказал немного тихо и приглушенно, но в общем как обычно:

— Мам, а я все-таки спел для ветеранов.

— Ты молодец, — сказала мать.

А наутро он вышел из ванной и мать, не сдержавшись, ахнула: по шее и от ключиц вниз на грудь мальчика спускались жутковатые багрово-синие кровоподтеки.

— Что это?!

— А, это… — мальчик быстро натянул футболку. — Это методика такая — петь диафрагмой. Это скоро пройдет. Зато я им спел, а они послушали.

***

Я очень хорошо знаю этого мальчика. Он давно вырос и сейчас вместе со своей семьей принимает решение — уезжать или оставаться. Я не знаю, что он выберет. Я бы хотела, чтобы он остался, потому что, на мой взгляд, такие мальчики нужны нашей стране.