Из-за чего происходят вспышки холеры. Отрывок из книги врача Рональда Д. Герсте

Среди огромного количества памятников Лондона едва ли можно заметить небольшую скульптуру в районе Сохо — точную копию водозаборной колонки, каких в прежние времена в столице Британской империи насчитывались сотни. Из них люди набирали питьевую воду. Но у этого насоса кое-чего не хватает — у него нет ручки. На этом месте была одержана первая победа над бичом XIX века: холерой. Также эта эпоха стала временем рождения эпидемиологии, науки о развитии и распространении болезней. Холера — по крайней мере, с точки зрения европейцев — это современная болезнь. Она поразила людей, когда их условия жизни резко изменились, чего не происходило на протяжении многих поколений.

Годы после окончания Наполеоновских войн были эпохой позднего романтизма и бидермайера, когда картины Каспара Давида Фридриха воссоздавали грандиозную, часто немного угрожающую природу, которая вскоре начнет повсеместно исчезать. Потому что период после 1815 года во многих частях европейского континента был отмечен стремительной индустриализацией по примеру Великобритании. На острове примерно с середины XVIII века в качестве нового источника энергии использовалась паровая энергия. Процветали рудники и угольные шахты, открывались фабрики и создавался совершенно новый способ передвижения, не зависящий от мышечной силы (лошадей и людей) и ветра. В сентябре 1825 года была открыта первая железная дорога между промышленным городом Стоктон и портовым городом Дарлингтон. Транспортное средство, спроектированное Джорджем Стефенсоном и названное локомотивом, тянуло грузовые вагоны, а вскоре и легковые — началась эра мобильности.

В континентальной Европе индустриализация была запоздалой и неравномерной. Любителям живописи того времени следует представить (или открыть на компьютере) рядом друг с другом две символических картины: «Прогулку в сумерках» Каспара Давида Фридриха, написанную примерно в 1835 году, где наступление темноты являет собой неземное спокойствие и создает почти осязаемый мир; и «Ночной Коулбрукдейл», изображенный Филиппом Якобом Лютербургом в 1801 году, символ промышленной революции. Здесь ночное небо, освещенное доменными печами, представляется вратами в ад. Но постепенно индустриальные пейзажи появились и в Германии, и Австрии (которая входила в Германский союз и на тот момент еще считалась частью Германии, пока их не разделила война 1866 года), особенно в Верхней Силезии и Рурской области. Некоторые города, которые прежде были не столь важны, стали промышленными центрами, например, Хемниц в Королевстве Саксония, который, в честь цитадели британской тяжелой промышленности получил название «Саксонский Манчестер». Неслучайно первое действительно важное железнодорожное сообщение, рассчитанное на перевозку пассажиров, в Германии появилось именно в Саксонии, между Дрезденом и Лейпцигом.

Индустриализация привела к резким демографическим изменениям: примерно с середины XVIII века население неуклонно росло, а в XIX веке прирост стал еще быстрее. Начала расти безработица: сельское хозяйство, прежде самая важная отрасль, больше не могло удовлетворить спрос на работу. Те, кто ее искал, а это были в основном молодые люди, потянулись в города: юноши — на фабрики, девушки — в дома буржуазии и дворянства, где по-прежнему была большая потребность в обслуживающем персонале. Все чаще людям приходилось жить вместе в замкнутом пространстве, с ненадежным водоснабжением и еще менее надежной системой избавления от человеческих и животных экскрементов.

Строительство жилья отставало от роста городов, и люди часто жили в тесном соседстве.

Чем выше были темпы индустриализации, тем большую ценность приобретала приватность. В период бидермайера, или формарца (термин, описывающий эпоху до революции в марте 1848 года), произошли расцвет и переоценка буржуазной семейной жизни. Историк Генрих Лутц, преподававший в Вене, описал происходившие изменения такими словами: «Контраст между доиндустриальными формами жизни, где семья еще была сообществом, необходимым для жизни и продуктивной работы, и “современной семьей”, которая приобрела новые черты, такие как приватность, эмоциональность (в том числе благодаря свободе выбора супруга) и в которой изменилось распределение ролей между мужем и женой, определили эпоху в целом, несмотря на некоторые региональные и социальные различия». И его коллега Томас Ниппердей согласился: «Семья высоко ценится именно потому, что она оплот приватности. Жить в семье, трудиться ради нее становится частью смысла жизни».

Комфорт и сентиментальность характеризуют быт растущей буржуазии, которая все чаще находит свое место в социальной пирамиде между традиционной элитой, аристократией, и низшим классом пролетариев, резко увеличившим свою численность примерно с 1850 года. Картины того времени обычно сосредоточивается на частной жизни, отчасти из-за стремления художников абстрагироваться от политики. Картины изображают идиллию с хорошо одетыми, любящими друг друга и заботящимися о детях парами, с домашними концертами при свечах, людьми, читающими газету или держащими в руках томики Гете, расположившимися в частном салоне, кофейне или винном ресторане. Эти полотна периода формарца показывают «старые добрые времена», такие, какими их представляли: пары прогуливаются под руку (что едва ли можно было вообразить одно или два поколения назад) на фоне городских пейзажей тех лет — господа в модных сюртуках, дамы в струящихся платьях светлых или свежих весенних тонов, с осиной талией, шляпкой на голове, типичным для того времени атрибутом, и зонтиком в руке; вокруг них прыгают счастливые дети и выглядящая не менее счастливой собака. Подобные изображения, идиллия на которых не была ни постоянной, ни само собой разумеющейся, по-видимому, казались чем-то обычным. Повсеместно распространившись в искусстве и печатных изданиях, они стали зеркалом реальности, отражением первой половины XIX века.

В ту эпоху, когда буржуазная идиллия и стремительные, порой пугающие перемены шли друг с другом рука об руку, разразилась эпидемия, симптомы которой вызывали у современников такой ужас и отвращение, какой редко вызывали проявления других инфекций. В некоторые части Азии, особенно на Индийский субконтинент, холера возвращалась снова и снова. Неизвестно, проникала ли она в Европу до XIX столетия. Эпидемии с первичным заражением кишечного тракта существовали со времен Античности и, вероятно, с самого зарождения человечества, но инфекционные диарейные заболевания могут вызывать различные возбудители: сальмонеллы и шигеллы, амебы и черви; в современной Центральной Европе в роли возбудителя зачастую выступают вирусы, такие как норовирусы и ротавирусы. Холера, как правило, имеет гораздо более яркие симптомы, и ее появление в Европе примерно в 1830 году убедило врачей в том, что они имеют дело с совершенно новой эпидемией. Тошнота и диарея часто возникают почти внезапно; потеря жидкости через кишечник настолько велика, что тело пострадавшего быстро начинает страдать от сильного обезвоживания (эксикации), в результате чего лицо становится осунувшимся, а кожа приобретает синеватый или даже черноватый оттенок. Возбудитель Vibrio cholerae довольно чувствителен к кислой среде желудка, но как только он достигает кишечника, то начинает быстро и без помех размножаться, выделяя отравляющее вещество, энтеротоксин, который вызывает симптомы холеры.

Симптомы холеры вызывали отвращение стыд, вероятно, гораздо более сильные, чем те эмоции, которые люди более ранних эпох могли испытывать во время эпидемии чумы.

В эпоху, когда физиологические функции были табуированной темой, не могло быть ничего ужаснее, чем главный симптом холеры, который врачи на своем порой очень выразительном языке называют «водянистой диареей». Непроизвольное выделение литра или более жидкости могло настигнуть инфицированного где угодно, в экипаже на проселочной дороге или во время воскресного посещения церкви.

Эпидемиологи насчитали семь пандемий холеры в XIX и XX веках. В отличие от эпидемии, географическое распространение пандемии гораздо более обширно, и болезнь уносит большее число жизней; в случае пандемии заболевание, обычно инфекционное, может поразить весь континент (или несколько континентов). Первая крупная пандемия холеры началась в 1817 году со вспышки, необычайно сильной даже по индийским меркам. Она могла быть спровоцирована очень плохой продовольственной ситуацией, сложившейся в период аномальных погодных условий: в апреле 1815 года на территории современной Индонезии произошло мощное извержение вулкана Тамбора, что привело к ухудшению глобального климата. Пандемия, продолжавшаяся до 1824 года, охватила большую часть Азии и достигла региона восточного Средиземноморья. Врачи прочитали об ужасных симптомах в медицинских журналах, образованные обыватели узнали о трагедии из газет, но Индия и Китай казались очень далекими. Такое отношение современников было оправданным: медленные средства передвижения в сочетании с очень коротким инкубационным периодом холеры в значительной степени исключали возможность ее попадания в Европу. Инкубационный период — промежуток времени между заражением и первым появлением симптомов — составляет от нескольких часов до трех дней. Для путешественников в 1820 году это означало, что британский колониальный чиновник, который садился в Калькутте на корабль до Ливерпуля или Портсмута и перед посадкой ел мидии, выловленные в грязной прибрежной воде, заболевал, пока корабль еще качался на волнах вблизи субконтинента. Экипажу следовало принять меры предосторожности, как и портовым властям города, откуда отчалило зараженное судно. За два месяца путешествия наш колониальный чиновник, несомненно, был бы давно похоронен в море, а вместе с ним и миллионы вибрионов в его кишечнике. В случае холеры неожиданное и бессимптомное занесение бактерии, подобное тому, как торговцы в XIV веке переносили чуму в своих товарах, где находились зараженные возбудителями блохи, не представлялось невозможным. Но вскоре технический прогресс это изменил.

Пока не появились быстрые способы перебраться из одной точки мира в другую, риск эпидемии в Европе был минимален: при инкубационном периоде от нескольких часов до нескольких дней за время пути больной успел бы умереть.

Таким образом, Европа оставалась в безопасности еще несколько лет, и, как неоднократно случалось в истории, именно солдаты, маршировавшие в одну из горячих точек континента, несли смерть в своем багаже или в своих телах. Другая вспышка в дельте Ганга в Индии распространила холеру на Персию, Афганистан и, наконец, на необъятные просторы Российской империи. В сентябре 1830 года Москва стала первым крупным европейским городом, который оказался поражен холерой. Многие жители бежали, начались беспорядки. В Москве, как и в других густонаселенных индустриальных центрах с высоким уровнем нищеты, вскоре распространился слух, что холера была всего лишь изобретением правителей и богачей, которые захотели избавиться от быстро растущего бедного населения и решили его отравить. Теории заговора часто сопровождали крупные эпидемии. Например, когда в 1980-х годах появился СПИД, высказывали предположение, что вирус был создан в лабораториях ЦРУ или что это оружие, используемое консервативными религиозными кругами для уничтожения гей-сообщества. В России такие подозрения подогревались зачастую суровыми действиями властей: когда в июне 1831 года холера достигла столицы, Санкт-Петербурга, больных доставляли в больницы насильно.