Писательница Светлана Павлова: «О каких-то своих историях предпочитаю умолчать — чтобы не “топить котят” и не давить на педаль жалости»

Мне очень понравился ваш роман. Хоть я и не девушка, и не живу в Москве, но тоже всю жизнь страдаю от лишнего веса и веду с ним непримиримый бой. И для меня «Голод» стал первым в истории российской литературы погружением в жизнь человека, который мечтает не быть толстым. После выхода романа много ли толстяков и толстух писали вам слова благодарности — «слава богу, наконец-то кто-то об этом рассказал»?

Спасибо за чтение и за то, что поделились своей историей; это очень ценно. А что касается вопроса… Уфф, как будто бы «толстяк» и «толстуха» — не очень деликатные словечки? Я абсолютно окей с нормализацией понятий «толстый»/«полный», но вот «толстуха» звучит оценочно и грубовато. Предлагаю быть нежнее друг к другу. От этого появляется больше нежности к самим себе — проверено. Ну и вообще, язык определяет сознание. Я, например, стала иначе к проблеме бездомных людей относиться, когда запретила себе говорить слово «бомж». Что-то происходит в голове, когда мы меняем лексику, определенно. А читатели, да, пишут и благодарят. Это счастье. 

Единственное, что меня смутило, — название. Есть же роман «Голод» Кнута Гамсуна, нобелевского лауреата. Недавно в России даже комикс по этому роману вышел. Зачем вам было нужно подставлять себя под критику, давая такое название? Подзаголовок «Нетолстый роман» вполне мог бы стать отличным заголовком, мне кажется.

Вопрос справедливый, но я не вижу в совпадении ничего ужасного. К тому же до публикации книгу с этим заголовком видело большое количество авторитетных для меня людей, к чьему мнению я прислушиваюсь. 

Жила бы я в Норвегии, наверное, называть так книгу было бы действительно странно: у них этот роман, вероятно, вшит в культурный код так же крепко, как у нас «Преступление и наказание» или «Анна Каренина». Пожалуй, идея называть подобным образом свои книги в России вызывала бы вопросики. Но «голод» — это же очень бытовое, повседневное слово. Мы сталкиваемся с этим состоянием едва ли не каждый день. И еще: я начала сидеть на диетах в 14, а закончила в 28. Получается, столько лет я была голодной и хотела есть. Это был полностью мой выбор, но я слишком долго прожила с этим ощущением. Оттого чувствую в себе право на это название. И никто не может у меня его отнять. 

Ну а если благодаря этому ответу больше людей узнает про Гамсуна, это же только лучше, не правда ли?

«Голод» моментально записали в автофикшен — модный сегодня жанр, когда писатель самого себя делает героем собственного произведения. Тут и Карл Уве Кнаусгор с его шеститомным описанием собственной жизни, и еще многие и многие. А насколько «Голод» — автофикшен? Вы действительно пережили все то, что переживает героиня романа?

Да я и сама не скрываю, что текст с элементами автофикшена. Мне было важно показать будущему читателю: я там была, я это знаю не понаслышке.

По поводу совпадения жизни и литературы: конечно, оно есть. Это не секрет, что у меня на протяжении долгих лет было серьезное РПП (расстройство пищевого поведения). Только не булимия, как у героини книги, а анорексия. Разница есть, но отношения с внешностью ведь одинаковы. Собственно, это и было главным толчком написать роман. Еще из общего: наше с героиней отношение к культуре эксплуатации в корпорациях. 

Но все-таки совпадение не тотальное. Было бы тотальное, была бы автобиография. Но кто я такая, чтобы писать автобиографию? Я же не Марина Абрамович и не Алла Пугачева. Я обычная девчонка, которая живет узнаваемую жизнь современного миллениала: с фрилансами, йогой, кофе с собой, винными вечеринками и кризисом тридцати лет. С точки зрения литературного материала, прямо скажем, не фонтан. Но, если я выбираю писать по мотивам своей жизни, я делаю что-то вроде монтажа. Отбраковываю неважное, выискиваю интересное и, если нужно, меняю это самое интересное под задачи прозы. Какие-то моменты довожу до пика драматизма, потому что знаю, что в тексте сработает. А о каких-то своих историях предпочитаю умолчать — чтобы не давить на педаль жалости и не «топить котят».  

Я много брала от себя, а много допридумывала для достоверности психологического портрета. Например, я не была готова осмыслять в книге свои реальные отношения с родителями. Во-первых, это слишком интимно. Во-вторых, мне было бы сложно с этической точки зрения. Однако я понимаю, что семья — важный элемент заболевания, ведь она зачастую влияет (влияет, а не виновата!) на его зарождение. Поэтому я придумала героине такую семью: папашка, который, по классике, вышел за хлебом 20 лет назад, и сложная мама, у которой не получается справиться с жизнью, и она одержима поисками нового супруга. Собственно, отношения героини с мужчинами во взрослой жизни — тоже выдумка, необходимая для логичного продолжения девочки, выросшей без отца. 

Важно помнить, что автофикшен — это же не какая-то конвенция, где автор обещает читателю: сейчас я перед тобой душу распахну. Он хоть и «авто», но все-таки «фикшен».

Удивительно, что в наше время, когда все буквально одержимы ЗОЖ, все следят за фигурой и считают калории, «Голод» оказался первым романом, где рассказано о том, как эта мода воспринимается обычной московской девушкой. Расскажите, долго ли вы его писали? Кто вас поддерживал в этой работе, помогал?

На самом деле не первым. У Даши Месроповой в романе «Мама, я съела слона» этот вопрос поднимается. Есть вышедшая в самиздате книга Кати Ненаховой «Посмотри на себя». Насколько я знаю, в романе Софьи Асташовой «Вероятно, дьявол» тоже затрагивается тема. Это, на самом деле, ужасно интересно: почему долго про РПП никто не говорил, а тут сразу несколько высказываний появилось. Я поначалу расстраивалась. Честно говоря, хотелось быть единственной, чтобы мощно хайпануть. Но сейчас понимаю: вообще-то это, наоборот, здорово. Это ведь не конкуренция, а диалог и контекст.

Поддерживал меня много кто. От писательницы Оксаны Васякиной, вселившей в меня уверенность в важности данной темы, до моих подруг, у которых тоже есть большая история с восприятием тела. 

Работа над книгой помогла вам избавиться от РПП? Вы не боитесь заходить в кафе, заказывать пиццу, вообще как у вас сейчас складываются отношения с едой?

Помогла. То есть я не знаю, что было первично: момент, когда я нащупала путь исцеления, или книга «вылечила». Наверное, все вместе. В кафе заходить не боюсь, а чего мне бояться. Только если все деньги там оставить. 

Я хорошо помню момент, как летом во время прогулки зашла за кофе, увидела на витрине огромную шоколадную маковую булку и подумала: вот хочу и возьму. И я ее ела, и потом я устала на половине, и представляете, я оставила ее на подносе и просто пошла домой. Остановиться, когда больше не хочешь. После стольких лет — непередаваемое ощущение свободы. 

До выхода «Голода» вы были погружены в жизнь столичной литературной тусовки? Теперь, когда вы автор успешной книги, как это изменило вашу жизнь?

Совсем легонько. До книги я была на паре писательских семинаров и несколько раз ездила в любимейший дом творчества «Переделкино». А после выхода «Голода» появилось больше знакомых, приятелей и, что особенно радостно, друзей: раньше я очень переживала, что во взрослом возрасте встречать новые дружбы невозможно. Ощущаю, как статус социальный изменился, как возросло самоуважение. Я кроме прочего теперь еще и преподавательница. Это из хорошего. 

Из не очень хорошего: мне сложно дается внимание. Часто хочу спрятаться. Грех жаловаться, но мое расписание на неделю часто выглядит как ад интроверта: сюда сходить, здесь что-то сказать. И ведь правда со всеми хочется пообщаться, познакомиться, уважить чью-то презентацию. И еще как-то надо жить жизнь: работать, писать новую книгу, ходить в баню и на танго, общаться с подружками. Их стало больше, они все, наверное, обижаются, что я не уделяю им достаточного внимания. А это у меня нет семьи и детей. Не знаю, как бы я это вывозила. 

Короче, не умею я купаться во внимании, совсем. Это не кокетство, говорю искренне. Даже не в хейте дело: его, увы, принимать куда проще похвалы. Но вот когда кто-то захваливает… Я тут недавно увидела в одном материале слово «звезда» около своей фамилии. Краснела потом до корней волос. Там еще рядом со мной такие достойные коллеги рядом стояли. А около них слова «звезда» не было. Ужасная неловкость.

Что-то я заприбеднялась. Но вообще мне не нравится самоуничижение и прибеднение. Я, наоборот, люблю в людях здоровую уверенность в себе, смелость. Иногда и дерзость. Но все-таки объективное восприятие себя надо не терять. И не забывать, как красива тихая скромность. 

Будет ли у «Голода» продолжение? Над чем вы работаете сейчас?

Пожалуй, лучше все-таки без продолжения — пусть все будут сыты и счастливы. А над следующей вещью уже работаю, да. Это будет книга о страхе перед одним заболеванием. О стереотипах, с ним связанных. О его общественном осуждении. А еще о том, как нынешние тридцатилетние ищут и проживают любовь. Больше подробностей не могу выдать из соображений магического мышления, которому в романе тоже отведено особое местечко. 

А кого из современных российских писателей вы читаете?

Большим открытием прошлого года для меня стала Ксения Буржская: мне бы хотелось уметь так писать о любви. Конечно, читала и читаю Оксану Васякину. Люблю «Рассказы» Натальи Мещаниновой. Обожаю тексты о женской дружбе: в прошлом году впечатлило «Завидное чувство Веры Стениной» Анны Матвеевой, в этом только начала «Течения» Даши Благовой. Восхищаюсь силой Оли Птицевой. Очень жду автофикшен-роман Тани Климовой «Письма к отцу». И книги своих подруг — «Питерские монстры» Веры Сороки и «Музыка в пустом доме» Яны Верзун.  Успокоение нахожу, читая Аллу Горбунову. Сильно впечатлила книга «Руки женщин моей семьи были не для письма» Еганы Джаббаровой. Какая-то девчоночья вечеринка получилась. Ну вот и славно.

Беседовал Владислав Толстов