Лучшее за неделю
27 июля 2024 г., 10:24

«Горец с большим кинжалом». Что нужно знать об убийце Лермонтова

Читать на сайте
Портрет Николая Мартынова, 1841 год. Неизвестный автор. 
Портрет Николая Мартынова, 1841 год. Неизвестный автор.  Иллюстрация: Fine Art Images / Heritage Images / Getty Images / картина находится в собрании Государственного музея А.С. Пушкина

Кто такой Мартынов

Николай Мартынов, богатый дворянин, получивший блестящее образование, славился эффектной внешностью. Он был на год младше Лермонтова. Они познакомились в раннем возрасте и всю жизнь провели на виду друг у друга. Мартынов не был «пустым» человеком и типичным завистником, каким его любят выставлять фанаты Лермонтова, иначе он просто не смог бы представлять для поэта никакого интереса в течение длительного времени. Это был начитанный и добрый человек.

Они оба были курсантами Школы Гвардейских Подпрапорщиков и Кавалерийских Юнкеров, в которой сошлись благодаря урокам фехтования — поэта и его будущего убийцу часто ставили партнерами (интересно, что после Школы Мартынов служил в Конной гвардии вместе с Дантесом). Пока был курсантом, он часто совершал опрометчивые поступки, стремился во что бы то ни стало привлекать к себе внимание. Их сокурсник по фамилии Тиран вспоминал:

«Бывало, явится кто из отпуска поздно ночью, приговаривая: ‟Ух, как холодно!” — ‟Очень холодно?” — спрашивает Мартынов. — ‟Ужасно”. И тогда Мартынов в одной рубашке идет на плац, потом, конечно, болен. Или говорят: ‟А здоров такой-то! Какая у него грудь славная”. — ‟Разве у меня не хороша?” — выскакивает вперед Мартынов. — ‟Все ж не так”, — говорят ему. — ‟Да ты попробуй, ты ударь меня по груди”. — Его и хватят так, что опять болен на целый месяц».

Помимо этого Мартынов отличался горячей любовью к литературе. Вместе с Лермонтовым он занимался школьным литературным журналом, для которого Михаил Юрьевич рисовал карикатуры и писал стихи, а его пока еще друг — прозаические произведения. Первые конфликты приятелей начались именно на литературной почве. Виной тому — не эстетические разногласия, а отсутствие таланта у Мартынова. Уже после Школы, когда товарищи разъехались и снова встретились на Кавказе, Мартынов активно сочинял стихотворения, которые очень напоминали то, что делал Лермонтов. Впрочем, у него это получалось по-прежнему довольно наивно, но эпигоном в полноценном смысле этого слова его назвать все-таки нельзя. В своих произведениях он вел с Лермонтовым полемику, переворачивая его сюжеты и мысли, но сохраняя при этом весь лермонтовский романтический декор, кавказскую экзотику и образность.

Мартынов питал слабость ко всему экзотичному, но он был только пародией на «романтического героя». Сам он этого не понимал, а потому и не завидовал Лермонтову. Их общие знакомые очень неоднозначно оценивали этого человека, уверенного в своей эффектности и литературном таланте, но ничто по-настоящему не задевало его самолюбия.

Имидж Мартынова обескураживал. Он одевался настолько аляповато, что однозначно оценить его гардероб не представлялось возможным — это просто выходило за рамки представлений о хорошем или плохом вкусе. Журналист Сергей Филиппов в 1890 году в рассказе «Лермонтов на кавказских водах» написал про Мартынова.

«Тогда у нас на водах он был первым франтом. Каждый день носил переменные черкески из самого дорогого сукна и все разных цветов: белая, черная, серая и к ним шелковые архалуки такие же или еще синие. Папаха самого лучшего каракуля, черная или белая. И всегда все это было разное, — сегодня не надевал того, что носил вчера. К такому костюму он привешивал на серебряном поясе длинный чеченский кинжал без всяких украшений, опускавшийся ниже колен, а рукава черкески засучивал выше локтя. Это настолько казалось оригинальным, что обращало на себя общее внимание: точно он готовился каждую минуту схватиться с кем-нибудь... Мартынов пользовался большим вниманием женского пола. Про Лермонтова я этого не скажу. Его скорее боялись, т.е. его острого языка, насмешек, каламбуров».

Генерал-кавалерист Александр Арнольди, знавший будущих дуэлянтов задолго до их поединка, вспоминал: «Шалуны товарищи показали мне тогда целую тетрадь карикатур на Мартынова, которые сообща начертали и раскрасили. Это была целая история в лицах вроде французских карикатур...»

Томас Райт, портрет Николая Мартынова, 1843 год
Томас Райт, портрет Николая Мартынова, 1843 год Фото: Wikipedia

Эта комичная театральность, сопровождающая все поступки Мартынова, сильно раздражала Лермонтова — человека саркастического и не любившего романтических клише (по крайней мере, в бытовом поведении). Будучи острым на язык и несдержанным в эмоциях, он начал задирать своего приятеля — и за его стихи, и за одежду, и за манеру важничать в обществе.

Из-за чего он убил Лермонтова

Постепенно напряжение в их отношениях достигло пика. Лермонтов не мог остановиться и будто бы упивался своими издевками над Мартыновым. Он самоутверждался перед дамами за счет безобидного и немного комичного приятеля, не считающего свою претенциозность глупой чертой. Весь Пятигорск обсуждал их словесные стычки, во время которых Лермонтов блистал остроумием, а Мартынов терялся, не находя вовремя достаточно колких ответов для парирования.

Мартынов считал, что Михаил Юрьевич вывел его в образе Грушницкого в «Герое нашего времени». А еще Лермонтов прилюдно называл приятеля то Мартышом, то Мартышкой. Мартынов долго терпел. Какое-то время он пытался отвечать язвительному дружку посредственными в литературном отношении эпиграммами. В довольно нудной поэме «Герзель-аул» Мартынов тоже пытался свести счеты с Лермонтовым:

Вот офицер прилег на бурке

С ученой книгою в руках,

А сам мечтает о мазурке,

О Пятигорске, о балах.

   

Ему все грезится блондинка,

В нее он по уши влюблен.

Вот он героем поединка,

Гвардеец, тотчас удален.

   

Мечты сменяются мечтами,

Воображенью дан простор,

И путь, усеянный цветами,

Он проскакал во весь опор.

Любопытным кажется финал стихотворения Мартынова «Горская песня», очевидно отсылающий к диалогу Грушницкого и Печорина накануне их дуэли:

Я убью узденя!

Не дожить ему дня!

Дева, плачь ты заране о нем!..

Как безумцу любовь,

Мне нужна его кровь,

С ним на свете нам тесно вдвоем!..

Так могло бы продолжаться и дальше, пока бывшие друзья совсем не перестали бы общаться на фоне взаимной личной неприязни, если бы не случай, приведший к дуэли. Эмилия Шан-Гирей, знакомая дуэлянтов, вспоминала:

«13-го июля собралось к нам несколько девиц и мужчин… Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л.С. Пушкин, который также отличался злоязычием, и принялись они вдвоем острить свой язык… Ничего злого особенно не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его «montagnard au grand poignard» («горец с большим кинжалом»). (Мартынов носил черкеску и замечательной величины кинжал.) Надо же было так случиться, что когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово poignard раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: «сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах», и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову… Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора».

На следствии по делу дуэли в своих показаниях от 17 июля 1841 года Мартынов изложил картину произошедшего со своей стороны:

«С самого приезда своего в Пятигорск Лермонтов не пропускал ни одного случая, где бы мог он сказать мне что-нибудь неприятное. Остроты, колкости, насмешки на мой счет, одним словом, все, чем только можно досадить человеку, не касаясь до его чести. Я показывал ему, как умел, что не намерен служить мишенью для его ума, но он как будто не замечает, как я принимаю его шутки. Недели три тому назад, во время его болезни, я говорил с ним об этом откровенно; просил его перестать, и хотя он не обещал мне ничего, отшучиваясь и предлагая мне, в свою очередь, смеяться над ним, но действительно перестал на несколько дней. Потом взялся опять за прежнее. На вечере в одном частном доме, за два дня до дуэли, он вывел меня из терпения, привязываясь к каждому моему слову, на каждом шагу показывая явное желание мне досадить. Я решился положить этому конец.

При выходе из этого дома я удержал его за руку, чтобы он шел рядом со мной; остальные все уже были впереди. Тут я сказал ему, что я прежде просил его прекратить эти несносные для меня шутки, но что теперь предупреждаю, что если он еще раз вздумает выбрать меня предметом для своей остроты, то я заставлю его перестать. Он не давал мне кончить и повторял раз сряду: что ему тон моей проповеди не нравится; что я не могу запретить ему говорить про меня, то что он хочет, и в довершение сказал мне: “Вместо пустых угроз, ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал. Ты знаешь, что я от дуэлей никогда не отказываюсь, следовательно, ты никого этим не испугаешь”. В это время мы подошли к его дому. Я сказал ему, что в таком случае пришлю к нему своего секунданта, — и возвратился к себе».

Дуэль состоялась на горе Машук, вечером, во время страшной грозы и ливня. Сразу после нее Мартынов поехал сдаваться коменданту Пятигорска. Он был арестован, несколько дней провел в камере с двумя преступниками — один неистово молился и читал вслух отрывки из Библии, второй его перебивал грозными ругательствами. Потом Мартынова ждала гауптвахта в киевской крепости, но уже спустя три месяца он освободился. 

Роберт Шведе, портрет Михаила Юрьевича Лермонтова на смертном одре, 1841 год
Роберт Шведе, портрет Михаила Юрьевича Лермонтова на смертном одре, 1841 год Иллюстрация: Fine Art Images / Heritage Images / Getty Images / работа находится в коллекции Института русской литературы ИРЛИ (Пушкинский дом) в Санкт-Петербурге

Жил в Киеве, где был обязан в течение 15 лет публично каяться за свое преступление — это наказание для него определила Киевская духовная консистория. Мартынов исправно молился, стоя на коленях перед иконами, и вроде как искренне раскаивался. С литературой он завязал, лишь несколько раз садился писать свою «исповедь», но всякий раз не мог изложить в тексте что-либо вразумительно. Срок покаяния ему все же сократили до 5 лет, но общественное порицание было столь велико, что прямо на улице ему могли плевать в лицо еще долгие годы. Мартынов принимал эти унижения смиренно. Его жизнь была разрушена, он стал изгоем, существом более презренным, чем Дантес. Ему чудом удалось завести семью.

Каждый год в день роковой дуэли Мартынов отправлялся в монастырь и заказывал панихиду по Лермонтову, а потом возвращался домой в мрачнейшем состоянии и пил. Он умер в 60 лет, в 1875-м. Но даже после смерти рок настиг его: в 1924 году в усадьбе, где он был похоронен, Советская власть разместила Алексеевскую школьную колонию. Дети разрыли семейный склеп убийцы Лермонтова, разорили его и выбросили останки Мартынова в местный пруд — это была страшная месть за Михаила Юрьевича. Кстати, сам Мартынов просил похоронить его в любом другом месте, только не в семейном склепе, и никак не подписывать его надгробие — словно предчувствовал такой поворот событий.

Как на дуэль отреагировали в обществе

Секундант Лермонтова Александр Васильчиков только спустя 30 лет после роковой дуэли решился детально описать произошедшее на горе Машук и дать исчерпывающую характеристику поэту и всей этой трагичной истории:

«В Лермонтове… было два человека: один добродушный для небольшого кружка ближайших своих друзей и для тех немногих лиц, к которым он имел особенное уважение, другой — заносчивый и задорный для всех прочих его знакомых. <…> Он был шалун в полном ребяческом смысле слова, и день его разделялся на две половины между серьезными занятиями и чтениями, и такими шалостями, какие могут прийти в голову разве только пятнадцатилетнему школьному мальчику; например, когда к обеду подавали блюдо, которое он любил, то он с громким криком и смехом бросался на блюдо, вонзал свою вилку в лучшие куски, опустошал все кушанье и часто оставлял всех нас без обеда. <…>

Обедая каждый день в Пятигорской гостинице, он выдумал еще следующую проказу. Собирая столовые тарелки, он сухим ударом в голову слегка их надламывал, но так, что образовывалась только едва заметная трещина, а тарелка держалась крепко, покуда не попадала при мытье посуды в горячую воду; тут она разом расползалась, и несчастные служители вынимали из лохани вместо тарелок груды лома и черепков. <…>

Лермонтов не принадлежал к числу разочарованных, озлобленных поэтов <…> он был вполне человек своего века, герой своего времени: века и времени, самых пустых в истории русской гражданственности. <…> вообще, нелюбим в кругу своих знакомых в гвардии и в петербургских салонах; при дворе его считали вредным, неблагонамеренным и притом, по фрунту, дурным офицером, и когда его убили, то одна высокопоставленная особа изволила выразиться, что «туда ему и дорога». Все петербургское великосветское общество, махнув рукой, повторило это надгробное слово над храбрым офицером и великим поэтом».

Портрет поэта Михаила Юрьевича Лермонтова, 1839-1840 годы 
Портрет поэта Михаила Юрьевича Лермонтова, 1839-1840 годы  Иллюстрация: Fine Art Images / Heritage Images / Getty Images / портрет находится в коллекции Государственного центрального литературного музея в Москве

Писатель Александр Тургенев в письме Жуковскому отзывался о смерти поэта с огромной болью: «Какие ужасные вести из России! Сердце изныло: Лермонтов убит на дуэли — каким-то Мартыновым, pour une affaire de gaimain ничего более не знаю <...> Вот что Вяземский <пишет> Булгакову о дуэли Лермонтова: „Он уже много исполнил и еще более обещал. В нашу поэзию стреляют удачнее нежели в Лудовика Филиппа, второй раз не дают промаха. На Пушкина целила по крайней мере французская рука, а русской руке грешно было целить в Лермонтова“».

А вот дальний родственник поэта по материнской линии, журналист Илья Арсеньев не питал никакой симпатии к Лермонтову:

«Как поэт Лермонтов возвышался до гениальности, но как человек он был мелочен и несносен. Эти недостатки и признак безрассудного упорства в них были причиною смерти гениального поэта от выстрела, сделанного рукою человека доброго, сердечного, которого Лермонтов довел своими насмешками и даже клеветами почти до сумасшествия. Мартынов, которого я хорошо знал, до конца своей жизни мучился и страдал оттого, что был виновником смерти Лермонтова».

Николай I ненавидел Лермонтова, а потому испытывал схожие эмоции, узнав о его гибели. А императрица Александра Федоровна сильно горевала о нем, о чем писала своей подруге Бобринской: «Вздох о Лермонтове, об его разбитой лире, которая обещала русской литературе стать ее выдающейся звездой…»

Из всей этой истории глобальный вывод сделал только военный инженер, генерал Андрей Дельвиг. В трагической гибели поэта от руки посредственного человека он увидел то, что станет причиной исторических катастроф в ХХ веке: «Посланный в Киев на церковное покаяние… Мартынов участвовал на всех балах и вечерах и даже сделался знаменитостью. Каждый век российской истории рождает своих геростратов. Кто-то из них поджигает, кто-то из-за угла убивает, кто-то разваливает государства …»

Подготовил Алексей Черников

Обсудить на сайте