Архитектор Сергей Мешалкин: Креатив — это кратчайший путь решения задачи

Сергей, вы, наверное, один из самых молодых, если не самый молодой вообще обладатель премии им. Лихачева. Расскажите, что это для вас значит? 

Тут сразу хочу сказать, что это музей удостоился премии за выставочный проект, созданный в партнерстве с «Красным квадратом». Я был в составе рабочей группы по его созданию. Мы все были очень рады, что именно эта выставка получила такую высокую оценку нашей работы. Тема невероятно интересная, но сложная в экспонировании. 

Приезжающие во Владимиро-Суздальский музей-заповедник воспринимают пул основных тем: фрески Андрея Рублева, феноменальный памятник истокам белокаменного зодчества Дмитриевский собор, а также Суздальский кремль и Музей деревянного зодчества. Но мало кто знает, что здесь, на окраине Владимира, была найдена стоянка Сунгирь — важный памятник эпохи верхнего палеолита.

Стоянка очень крупная с точки зрения наполнения историческими артефактами — драгоценностями из костей и камня. И «Сунгирь. Верхний палеолит в центре Русской равнины» — это не один я. Это большая рабочая группа! 

Общая работа — общий приз. Понятно, что у каждого в проекте была своя роль. Но как именно вы подходили к построению концепции экспозиционного дизайна?

Часто я стараюсь представить себе непростую фокус-группу для работы над проектом — папа и его сын, лет 10–12. Папа уже не очень-то помнит содержание учебника истории, не знает, зачем он пришел. А сын еще не очень увлечен. Каким должен быть крючок, благодаря которому после выставки они оба захотят что-то прочитать или изучить?

В музейном деле мы понимаем, что некоторые темы не всегда зрелищно понятны, как, скажем, живопись или скульптура. Когда это камушки и кости, перед тобой встает задача сделать их значительными, объяснить и ребенку, и взрослому, что это — шедевр. Для того времени, по ремеслу и технологиям, это было настолько невероятно и трудоемко! Акцент на выставке был сделан не совсем на самих артефактах, а на глубинном понимании того, что каждый человек сейчас — лишь маленькая точка в большом таймлайне жизни. Мы находимся вот здесь, мы — размером с рисинку.

Кроме работы в музее вы можете похвастаться опытом создания бутиков, а также ярмарки туризма. Что именно в музейной работе вам нравится больше, чем в классических архитектурных задачах?

Да, в сентябре-октябре будет уже два года, как я работаю в музее. Тут для меня важно, что мы продумываем, как сейчас нужно говорить с аудиторией, чтобы это было и красиво, и понятно, и соответствовало музейному уровню. А еще с соблюдением всех норм экспонирования, ведь самое важное — это райдер объекта. Хранитель дает тебе инструкцию, а ты, как архитектор, придумываешь новую форму показа, чтобы визуал соответствовал тому, что бы мы хотели получить с точки зрения знакомства с объектом. И при этом не навредить ему. 

В рамках музейной территории ты должен быть тем незаметным архитектором, который создаст для зрителя абсолютно все условия для беспрепятственного любования и познания. Некий бесшовный путь пользователя, где вы почувствовали, что зашли в зону музейного комплекса кремля и понимаете, что не чувствуете абсолютно ничего лишнего, при этом для вас открывается целый калейдоскоп впечатлений.

Это чистая встреча с памятником, где есть понятная, но незаметная навигация, которая не разрушает общий, цельный вид. Архитектор создает тонкую материю, в которой даже сувенирный магазин, который, по сути, представляет собой витрину, на самом деле остается еще одной локацией впечатлений.

Какое-то время вы учились в Париже и делали там выставки. Есть разница между европейской школой экспозиционного дизайна и нашей? 

В Париже я еще выставок не делал, но в 2012 году проходил стажировку во время создания дипломного проекта во французской школе L'École nationale supérieure d'architecture de Paris-Val de Seine. И делал выставку «Дом-конструктор Жана Пруве» совместно с галереей Galerie Charraudeau в Петербургском Манеже в 2017 году. Я заметил различие подходов в разделении обязанностей между куратором и архитектором. У нас редко появляется третий герой — сценограф. В европейской школе куратор чаще задает тему и собирает предметы — из списка которого уже сценограф решает, как с точки зрения общего посыла будут работать ощущения. И уже потом подключается архитектор со своими инструментами, которые позволяют все идеи приземлить в понятные витрины и декорации.

На мой взгляд, в подходах и качестве реализации дизайнерских решений в области отделки и узловых моментов, типа архитектурных стыков, экспликаций, витрин и прочих деталей — в России стал очень высокий уровень при создании экспозиций временных или постоянных. Мы привыкли, будучи туристами и зрителями, наблюдать за работой наших зарубежных коллег, и сейчас уже можно с уверенностью сказать, что мы добились очень высокой планки и во многом задали новый уровень. Самое приятное, что сейчас очень часто смотришь на временную экспозицию и понимаешь, что по качеству она могла бы быть постоянной и основательной внутри музея.

А что вам откликается больше всего в создании выставочного пространства? 

Отдельная интересная тема для меня — это этикетаж. Многие архитекторы ей пренебрегают. По понятной причине — часто она визуально мешает в композиции с предметом или в общем пространстве меняет масштаб, но тут самое интересное ее проявить так, чтобы зритель ее увидел бессознательно, легко и захотел найти для себя дальние смыслы в текстах и заметках куратора. Свет для меня — это магия. Как только он начинает задавать глубину и пространственные пути осмотра, ты осознаешь себя внутри нового собранного выставочного мира.

Вы в обоих ответах на предыдущие вопросы акцентировали внимание на впечатлениях. И, кажется, это то, о чем вы рассказывали в Masters на лекции «Дизайн впечатлений в музее». Вы сами придумал этот термин?

Да, возможно, кто-то его до меня уже использовал, но для меня он очень точен по смыслу, пусть, может, не вполне лексически правилен. Это всеобъемлющее понятие, охватывающее всю первую встречу с проектом или пространством — от афиши, которую ты видишь за пределами физического музея, до сувенира, который ты захотел купить после выставки не потому, что это часть ритуала, как сделать селфи, а потому что это символ твоего желания вернуться сюда еще раз. 

Я еще люблю говорить про расширение смыслов и всячески работать с ними. Это когда ты не споришь со стереотипами, а вступаешь с ними в диалог. Например, Москва с точки зрения архитектурной ДНК — это априори эклектичный город, который очень сложно при помощи графического дизайна привести к единому фирменному стилю. Москва многогранна и многолика. И она всегда отражает тебя самого, исходя из твоих интересов и желаний. Хочешь ли ты ночную Москву или дневную, культурную или нет — мы расширяем территорию этих смыслов за счет того, что не отрицаем понятные коды, по которым турист Москву выбирает. Мы их объединяем.

Москва продолжает строиться и меняться каждый день. Как думаете, еще возможно создать что-то вечное здесь? Новый культурный код, который впоследствии войдет в формулу расширения территории смыслов, о которой вы говорите?

О, это очень сложный вопрос касательно архитектуры. В моей семье все заканчивали МАРХИ: дедушка, папа, мама, я... И в родственном кругу часто возникает дискуссия на тему того, что в XXI веке вообще может стать объектом культурного наследия. То есть по каким критериям современная архитектура может получить статус того памятника, который фиксирует нас сегодняшних в истории. А где есть вечность сейчас? Мы буквально живем в супермаркете — во всем мире, не только в России. Посмотрите на Дубай — мир этого города быстр и скоротечен, выстроен за 50 лет. Но как он будет стареть? Извечный для меня вопрос, в общем. 

Интересно, что все в вашей семье закончили МАРХИ, как вы говорите, но, кажется, только вы занялись экспозиционным дизайном. Как отреагировали родители? Все-таки такое классическое образование… Не МАРШ совсем.

Наверное, мои родители хотели бы меня видеть архитектором, строящим большие проекты. Но я всегда исповедовал принцип работы 360 — от создания графического дизайна до формирования новой среды. Мне очень нравилось работать с журналами, создавать книги, придумывать фирменные стили и постоянно искать идею новой формы — неважно открытка это или архитектурный объект. 

В музее, на мой взгляд, работать дико интересно — здесь ты постоянно делаешь  домашнюю работу и расширяешь свой личный кругозор. Возможно, ты бы никогда не столкнулся с темой, с которой оказался лицом к лицу, когда готовил выставку. Ты бы не окунулся в нее достаточно глубоко — с каждым проектом ты выплываешь в какой-то новый для себя мир. И каждый человек в команде расширяет палитру твоих возможностей, знаний и навыков. Впоследствии ты продолжаешь их использовать. 

И вам это удается. Когда я готовилась к интервью, обнаружила, что вас зовут чуть ли не самым модным экспозиционным архитектором столицы. Как вы относитесь к этим словам?

Я себя оцениваю трезво, но при этом не стесняюсь. Понятия «лучший», востребованный», «модный» — это очень субъективно. Важно, чтобы твое участие и твой вклад были уместными и созидательными. О себе я предпочитаю говорить как о человеке, который может быть максимально подходящим под какую-то конкретную задачу.

Насмотренность, опыт и навыки, заложенные природой, — когда эта формула складывается, тогда она и работает. Я и креативу всегда давал определение в нетипичной парадигме. На мой взгляд, креатив — это не когда пересолено, перепечено, вычурно. Креатив — это кратчайший путь решения задачи, когда ты сопоставил очень много разных факторов при ответе на поставленную задачу.

Какие у вас следующие творческие планы?

Сейчас у меня в планах несколько проектов, и открыт для новых. Всегда исповедовал принцип Мэри Поппинс — быть там, где сейчас наиболее нужен и востребован исходя из твоих особенных качеств. А вообще, думаю, что путь поиска складывает воедино духовное, человеческое и смысловое.

Беседовала Тамара Лорка