Томас Гунциг «Рокки, последний берег». Жить после апокалипсиса
Фред
Фред знал, что только он один заботится о содержании и обустройстве. Александр иногда помогал ему немного с каким-нибудь ремонтом: заменить солнечную панель, смазать заевший шарнир, прочистить фильтр в цистерне и тому подобные мелочи... Но Жанну он больше ни о чем не просил. Она так откровенно выказывала нежелание что-либо делать, что это всякий раз приводило его в бешеную ярость. Два года назад, когда он попросил ее подновить бетонные стыки между плитками мощеного двора, она сделала это с явной неохотой, надувшись, и они так поссорились, что Фред вышел из себя. Он схватил дочь за руку, стиснул до боли, какую-то долю секунды ему хотелось ее ударить, но вмешалась Элен. А что было бы, ударь он дочь?
В какую спираль этот жест увлек бы его семью? Он понятия не имел, но нутром чувствовал, что это опасно, очень опасно. Может быть, потому что в глубине души именно этого зверства он и хотел, может быть, даже ждал его. Сегодня Фред один выполнял все работы, связанные с содержанием дома.
Раз в неделю он совершал, как сам это называл, обход. Обход занимал около четырех часов, за которые он успевал проверить:
— состояние фильтра цистерны;
— состояние солнечных панелей;
— состояние ветряной установки;
— заряд двух батарей системы энергоснабжения и кабель стабилизатора со встроенным трансформатором;
— все краны (всего их было семь) и спуски воды (всего четыре), чтобы убедиться, что нигде нет утечки (иначе пострадали бы запасы воды);
— запасы пищи и гигиенических средств (он знал, что дело бессмысленное, но его это успокаивало).
Подвал был его любимым местом. Там было спокойно, прохладно и царила ватная тишина, едва нарушаемая урчанием холодильников. На четырех сотнях квадратных метров были установлены две морозильные камеры по пятьдесят кубометров каждая, в которых находились уложенные аккуратными рядами всевозможные готовые блюда (пиццы, лазаньи, ризотто, паэльи, утиные ножки — гордость юго-запада Франции, десерты, замороженный хлеб). Было тут и мясо: сотни кур, стейки, телячьи ребрышки, говядина, свинина. Рыба во всех возможных видах, фрукты (яблоки, лимоны, апельсины), овощи (кабачки, порей, шпинат...).
Когда они приехали, было около шестидесяти тысяч готовых блюд. Сейчас оставалось, должно быть, почти пятьдесят тысяч. Фред подсчитал, что из расчета два блюда на человека в день получается две тысячи девятьсот двадцать блюд в год. Вполне достаточно на ближайшие пятнадцать лет. И это не считая того, что нуждается в приготовлении. Не считая тысяч банок консервированных фруктов, овощей, мяса, супов, джемов, к которым никто пока не притрагивался. Не считая, наконец, тонн риса и бобовых (чечевица, красная и белая фасоль). Это изобилие нравилось Фреду, оно его успокаивало, он часто повторял про себя: «Запасов у нас на века». Даже если случится поломка в морозильных камерах, есть сменные двигатели (самые простые в установке). И даже если случится тотальная катастрофа, полностью отключится электричество (а для этого надо, чтобы перестали работать солнечные панели, остановился ветряк и сломалась гидроустановка, оборудованная в сотне метров от побережья, с северной стороны, там, где самые сильные морские течения), все равно останутся консервы (придется есть их холодными, но ничего страшного) и бобовые (придется как-то кипятить воду, но что-нибудь сообразим, на войне как на войне). Как бы то ни было, пищи для всей семьи действительно хватит на века.
Фред обшарил кладовку с инструментами, где лежали в ряд в картонных и пластмассовых коробках сменные солнечные панели, запчасти для ветряка и морозильных камер, и отыскал суперклей, аккуратно упакованный вместе с моющими средствами, десятки которых ждали использования. Под конец обхода он вышел в гостиную. Как часто бывало в этот момент, закончив все дела по содержанию дома, Фред задался вопросом, что же будет делать весь долгий день, потому что до ночи было далеко. Он проглотил полтаблетки ксанакса, запил стаканом воды. Он принимал это лекарство уже так давно, что не знал, действует ли оно. Разве только слегка расслабляет. Зато он был уверен, что, если перестать принимать ксанакс, это вызовет ужасные приступы тревоги. Фред пробовал однажды, в самом начале, обойтись без него, это было ошибкой, и сегодня, оглядываясь назад, он думал, что, может быть, смог бы избежать инцидента с Идой и Марко, не взбреди ему в голову бросить анксиолитики, тогда как в инструкции было четко указано: «Прекращение лечения только под контролем врача. Только очень ПОСТЕПЕННОЕ уменьшение доз и увеличение интервалов между приемами предотвратят синдром отмены».
Облокотившись на кухонный стол, он рассеянно смотрел в широкое, во всю стену, окно. Крошечная коричневая птичка что-то клевала на плитках террасы.
— Как славно придумано, — вздохнул про себя Фред, представив совокупность работающих механизмов, дающих этой птичке жить, летать, есть, спать. — Ее жизнь имеет не больше смысла, чем моя, однако ее-то не тревожит, что до самой смерти каждый завтрашний день будет один к одному похож на вчерашний.
Он вспомнил, как жил раньше, как создавал свою компанию, как был доволен, когда цифры шли вверх, хмелел, раздавая премии, гордился, зная, что служит примером для желторотых новичков.
Он помнил поразительное чувство принадлежности к миру богатых, очень богатых, тех, для кого жизнь — вечный праздник. Помнил поездки в самые эксклюзивные (как он любил это слово) места планеты, частные самолеты, частные яхты, частные пляжи, частные лыжные трассы. Помнил счастье отражаться в завистливых взглядах встречных, помнил женщин, дававших ему понять, намеками и жестами, что «стоит ему только захотеть». Он никогда не изменял жене, другие женщины его не интересовали, но ему нравилось думать, что у него есть возможность. Что все зависит только от него.
А теперь, когда ничего этого больше нет, какой смысл в его жизни? Ни больше, ни меньше смысла, чем у этой коричневой птички, которая уже улетела, у крохи, безразличной к роли, которую она играет — или не играет — в этом подлунном мире.
Почему, когда все исчезло, у него появилось ощущение бесконечного падения в пропасть? Он прекрасно знал, что, в какой-то мере, в его прежней жизни смысла было не больше, но, благодаря ее кипению, у него была хотя бы иллюзия, что он — главное действующее лицо спектакля, который смотрит весь мир.
Ксанакс постепенно делал свое дело: Фред успокаивался, слегка отстранялся от действительности, а его тревога и гнев как будто растворялись в теплой водичке. Он услышал, как открылась и закрылась входная дверь, потом раздались шаги на лестнице. Это были медленные тяжелые шаги Александра. Сын даже не подумал снять обувь. «Опять разнесет повсюду песок», — нахмурился Фред. Уборкой тоже занимается он один, всем как будто плевать: Александр пропадает где-то целыми днями, Жанна не отлипает от телевизора... А Элен, ясное дело, и собой-то больше не занимается. Фред вздохнул: он, конечно, поступит как всегда, ничего не скажет: ссориться ему не хотелось, это бессмысленно; он просто подметет в прихожей и на лестнице.
Была середина дня. Фред налил себе бокал вина: «Шато Борегар» 2016 года, это был хороший год, климатические условия идеальные. С бутылкой в руке Фред вышел на террасу и устроился на полотняных подушках дивана. Солнце ласково гладило щеку; он пригубил вино, думая о Франции, о Бордо, о виноградниках и винограде. На приклеенной к бутылке этикетке виднелась картинка: красивый замок на вершине холма. Что сталось с этим замком? Стоит ли он еще на холме? Скорее всего, нет. А вместо виноградников, должно быть, теперь лишь кучи пепла. На обратной стороне бутылки было написано: «Виноградники шато Борегар богаты историей, уходящей корнями в XII век. В то время рыцари-госпитальеры владели этой землей и возделывали ее. Им мы обязаны прославленным крестом тамплиеров — нашей эмблемой. Пять веков спустя семья Борегар построила здесь замок. Наследники поместья из поколения в поколение улучшали качество наших вин, которые сегодня признаны одними из лучших в Помроле».
Фред отпил еще глоток; вкус вина напоминал ему о канувшем мире.
Он снял кроссовку с отклеенной подошвой, достал из кармана тюбик и принялся чинить.