«За мной придут ночью». Отрывок из книги Тахира Хамута

Допрос

На дворе был март 2009 г. Пообедав, я засел с книгой в своей библиотеке. Мархаба, моя жена, убирала посуду на кухне.

В дверь постучали. Я открыл. На пороге стояли два парня и девушка — все трое уйгуры. Мархаба выглянула из кухни.

— Тахир Хамут? — уточнил у меня парень, стоявший впереди.

— Да, это я.

— Мы хотели бы поговорить о вашей регистрации домохозяйств. Не могли бы вы проследовать с нами в полицейский участок?

Он говорил спокойно. Двое за его спиной, судя по всему, были помощниками. Все ясно — ко мне наведались полицейские, переодетые в штатское.

В Китае регистрация домохозяйств предполагает сбор основной информации о каждом члене семьи и считается самым важным документом, удостоверяющим личность. Проверка регистрации — распространенный предлог, чтобы провести обыск или кого-то задержать.

— Разумеется, — отозвался я тоже спокойно.

— Не забудьте паспорт, — добавил полицейский.

— Уже взял, — похлопал я по бумажнику в кармане.

Мархаба наблюдала за происходящим с тревогой.

— Не волнуйся, всё в порядке, — успокаивал я ее, обуваясь и надевая куртку. — Просто проверят регистрацию.

Пока мы спускались, полицейские шли впереди и позади меня, как конвоиры. На улице было ясно, но холодно.

Они приехали на гражданской машине: это означало, что визит неофициальный. Я устроился на заднем сиденье рядом с полицейским, который со мной говорил, второй сел за руль, девушка — на пассажирское сиденье.

Я пытался понять, за что меня задержали, но в голову не приходило ровным счетом ничего.

Мы выехали с территории жилого комплекса и вскоре оказались на главной трассе. Чтобы доехать до местного участка, нужно было повернуть налево на перекрестке. Мы свернули направо. Парень, говоривший со мной, вытащил из кармана полицейское удостоверение и показал его мне.

— Меня зовут Экбер. Это Миджит. Мы из бюро общественной безопасности Урумчи. Хотели поговорить с вами.

Девушку он не представил.

Обращаясь ко мне, Экбер использовал уважительное местоимение сиз. Хороший знак. Если бы они считали меня преступником, то с самого начала использовали бы неформальное сухое сен.

Я молчал и изо всех сил старался сохранять самообладание. По моему опыту, чересчур бурная реакция в такие моменты не помогала. Надо было сделать так, чтобы у них сложилось впечатление, будто я понятия не имею, в чем меня подозревают. Страхом, тревожностью и смятением такие люди обычно наслаждались.

— Кем вы работаете? — спросил Экбер.

На допрос не походило — он просто меня проверял.

— Режиссером, — коротко ответил я.

Он согласно кивнул и продолжал:

— Пишете сценарии?

Услышав это, я задумался: не задержали ли они меня за то, что я пишу?

— Нет, снимаю по чужим.

— И по чьим сценариям вы снимали?

Я упомянул имена трех авторов. Одним из них был мой друг — Перхат Турсун.

— Перхат Турсун? Это он оскорбил пророка Мухаммеда?

Я удивился, услышав подобное от полицейского, но быстро взял себя в руки. Вероятно, он просто прощупывал мои религиозные взгляды. Тем не менее его вопрос меня покоробил.

— Вы читали роман, в котором Перхат Турсун предположительно оскорбил пророка? — раздраженно поинтересовался я.

Но Экбер не собирался отступать.

— Нет, я читал эссе о романе.

— Советую сначала прочитать оригинал, — возразил я. — Вам, как государственным служащим, полагается тщательно все изучать.

В романе Перхата Турсуна, увидевшем свет 10 лет назад, поднимались темы, которые в уйгурской литературе традиционно замалчивались: отчуждение, сексуальность, суицид. Он бросил вызов эстетическим условностям и социальным нормам и оказал большое влияние на современную литературу. После того как один из критиков-консерваторов выдвинул ложные обвинения, утверждая, что в романе оскорбляют пророка, Перхат Турсун подвергся травле на фоне ожесточенных общественных дебатов. Его даже угрожали убить.

— Вы тоже писатель? — спросил Экбер.

— Я поэт.

— Какие стихи пишете?

— Вы не поймете.

— А, так вы сочиняете эти мутные абстрактные стишки ни о чем? — усмехнулся он.

Я промолчал. В машине стало тихо. Мы проезжали одну знакомую улицу за другой.

Я до сих пор не знал, за что меня забрали, и все пытался понять, связано ли это с моим предыдущим арестом более чем десятилетней давности. Если да, то у меня будут большие проблемы.

В 1996 г. я планировал уехать учиться в Турцию, но был арестован на китайско-киргизской границе за «попытку вывезти нелегальные и конфиденциальные материалы за пределы страны». В то время любого уйгура могли арестовать по малейшему поводу — настала и моя очередь. Спустя полтора года в тюрьме Урумчи меня приговорили к трем годам трудового перевоспитания. Половину срока я уже отсидел, а вторую мне предстояло провести в трудовом лагере в Кашгаре. 

Освободившись, я узнал, что меня уволили с должности преподавателя. В Урумчи я вернулся без денег и без работы. Регистрация — вот все, что у меня осталось.

Трудясь днями и ночами, я смог получить работу режиссера. Однако как режиссер-отщепенец, работающий не на государство, чаще всего снимал низкобюджетные телевизионные сериалы, музыкальные клипы и рекламные ролики. Я едва сводил концы с концами. Иногда работы для меня и вовсе не было.

Примерно в это время Синьцзянская телевизионная станция искала переводчиков ежедневных новостей с китайского на уйгурский. По результатам языкового теста я был первым из 300 кандидатов, но при проверке моего досье выяснилось, что с предыдущей работы меня уволили. В результате мою кандидатуру отклонили.

После этого я долгое время писал стихи. Впрочем, на жизнь этим заработать невозможно. Вот как обстояли дела к 2001 г., когда мы с Мархабой поженились.

Познакомились мы за несколько лет до этого, после моего возвращения из Пекина в Урумчи. Перхат Турсун тогда в нерабочее время трудился в небольшой компании, которая предоставляла сельскохозяйственную информацию уйгурским фермерам, и предложил мне присоединиться. Учебных часов в школе у меня было совсем немного, и я согласился. Именно в той компании мы и познакомились с Мархабой, которая пришла туда совсем недавно. Я часто ловил на себе взгляд этой умной девушки — она словно присматривалась ко мне. Мархаба была на пять лет младше и по обычаям должна была звать меня Тахир-ака. Приставка ака, означающая «старший брат», обычно используется уйгурами при обращении к любому мужчине старше по возрасту. К старшим женщинам обращаются хеде — «старшая сестра». Но Мархаба звала меня просто Тахиром. Было ясно, что она не похожа на других.

В обеденные перерывы мы часто встречались и разговаривали. Постепенно мы сблизились.

За три года в тюрьме я утратил контакт с Мархабой. Вернувшись в Урумчи, я первым делом уточнил у жены Перхата, свободна ли Мархаба. Спустя несколько дней мы с ней решили встретиться напротив Пекинского народного театра.

Когда я пришел, она уже ждала меня. Мархаба улыбнулась мне — у нее была самая милая улыбка на свете. Впрочем, стоило нам поздороваться, как ее лицо омрачилось. Когда три года назад я внезапно пропал, не попрощавшись, она поначалу очень обиделась. Узнав, что меня арестовали, девушка три дня проплакала, не выходя из дома. Даже есть не могла. 

В тот морозный зимний день, в сумерках, мы стояли у дороги и разговаривали, пока мимо проносились машины. За годы, проведенные в тюрьме, я стал чувствителен к малейшему дискомфорту, но после слов Мархабы перестал замечать холод.

После той встречи мы виделись постоянно. Теперь, когда три тоскливых года были позади, я ощущал острую необходимость в семейном тепле. Наши отношения с Мархабой постепенно становились серьезнее. Она была доброй, и сердце у нее было золотое. Мархаба часто приходила ко мне, окружала меня заботой и разделяла со мной печали и тревоги.

Наконец мы решили пожениться. Мои родители в Кашгаре были небогаты, но они помогли нам снять квартиру. Для выкупа я занял у друга 5000 юаней — это очень небольшая сумма для выкупа. «Не переживай, — сказала мне Мархаба. — Если будем трудиться вдвоем, то заработаем на хорошую жизнь». Поженившись, мы вместе скопили и вернули 5000 юаней владельцу.

Вскоре после свадьбы нам понадобилось зарегистрироваться в новом районе, где мы теперь жили. Я сходил в полицейский участок, подал заявку, забрал документы и принес их в участок в нашем районе. Отвечавшая за регистрацию полицейская-хань просмотрела мои документы. Ее резкая реакция застала меня врасплох.

— Номер вашего удостоверения личности не совпадает с номером удостоверения личности в регистрационном архиве.

— Как такое может быть?

— Оригинальный номер — пекинский, начинается с 11, — коротко ответила она. — А этот из Урумчи. Начинается с 65. Это неправильно. Каждому человеку присвоен уникальный номер. В вашем случае действующим считается только пекинский.

Я даже слов подобрать не мог.

— И что мне теперь делать? — вымолвил я наконец.

— Идти в участок, который выдал вам регистрацию. Исправьте номер и возвращайтесь. Иначе я не смогу вас здесь зарегистрировать.

Уезжая на учебу в Пекин, я взял с собой регистрационное удостоверение, как того требовали правила. Вскоре после этого в Китае появились первые удостоверения личности, и я получил свою карту.