«Убийство перед вечерней. Дело ведет священник преподобный Ричард Коулз». Глава из детектива

Уже смеркалось, когда Энтони наконец вошел в церковь. Весь день она была открыта для посещения, но бдительные волонтеры сумели спасти местные сокровища от вороватых туристов. Капеллу де Флоресов тоже открыли для входа, и величественные гробницы предстали восхищенным взорам, о них вещал посетителям — бойко и, подумал Энтони, вероятно, не вполне точно с фактологической точки зрения, Нед Твейт, знаток местного фольклора и прирожденный рассказчик. Энтони пообещал закрыть церковь, но очень, очень опоздал, засиделся за пинтой пива и «обедом пахаря» в «Королевском дубе», где разговорился с французской гостьей: ее заинтересовала кудрявая голова короля на фоне древесной кроны, изображенная на вывеске. Энтони чувствовал себя свободнее, чем обычно, и попытался объяснить ей суть Реставрации Стюартов, а также сходства и различия между британской и французской монархией. И только когда пробили часы, он вдруг вспомнил, что церковь стоит открытая и без присмотра, и поспешил прочь из паба. В церкви никого не было. Энтони, переводя дух, сел на одну из задних скамей — ту, которую планировалось убрать в случае обустройства туалета. Насколько иначе, подумал он, выглядела бы церковь во время службы, если бы он смотрел поверх голов прихожан, по которым даже сзади можно было понять, о чем они думают, а впереди в алтарной арке скрывался бы алтарь, где совершается великое и святое таинство. С того места, где сидел Энтони, резные навершия скамей, украшенные изображениями маков и роз, напоминали головы прихожан, молчаливо застывших у прохода. Навершия были хоть и не одинаковые, но очень похожие, и если в самом деле одни скамьи были изготовлены в XV веке, а другие — в Викторианскую эпоху, то различить их мог бы только специалист.

Энтони взял подушку, на которой почему-то был вышит бордер-колли, сунул ее под колени и наклонился вперед в молитвенной позе, положив руки на подставку для книг и упершись подбородком в скамью перед собой. Он сосредоточенно прищурился. Стэниланды вышли из оранжереи, где жарились весь день, с жестянками, полными денег от продажи чая. Сестры Шерман прошлись по всему дому от подвалов до чердаков, поправили ковры, затворили ставни, разгладили ковровые дорожки на лестницах, и дом, еще недавно полный народа — как и подобало такому огромному зданию, — вернулся в свое повседневное, пустое и спокойное состояние. К четверти восьмого там оставались только Дэниел, Маргарет и миссис Шорли, экономка: нужно было еще раз проверить парадные комнаты и включить сигнализацию.

— Все прошло превосходно, правда, ректор? — спросила миссис Портеус.

— Да. А завтра будет еще лучше.

На следующий день было воскресенье, и из уважения к «дню субботнему»* дом и усадебную территорию планировалось открыть для посещения только после полудня. Церковь должна была весь день стоять открытой: после утренней литургии туда непременно хлынет поток гостей, решивших прогуляться четверть мили по парку и осмотреть местные сокровища. Дэниел замечал про себя, что год от года посетители все чаще вели себя как туристы, а не как паломники: каждый раз приходилось все подробнее объяснять, что такое Воскресение мертвых и Жизнь Вечная, а бытовое благочестие стало выходить у людей из привычки. Посетители беззастенчиво болтали, сидели на скамьях с термосами чая и банками кока-колы, свободно заходили в алтарь.

Кто-то даже выбросил окурок в каменную чашу для священнических омовений. Все это страшно раздражало Энтони Боунесса, и порой он реагировал на неподобающее поведение чересчур резко. Дэниел просил его так не делать, не потому, что его самого не огорчало, когда люди легкомысленно относились к святыне, а потому, что он понимал: они просто-напросто не знают, что происходит в церкви, а раз не знают, то и не хотят никого задеть. Если натянуть постную мину и пуститься в нравоучения, они лишь почувствуют себя неуютно, а то и обидятся. А Дэниел был твердо убежден: в первый и, возможно, последний раз в жизни зайдя в церковь, человек должен себя чувствовать вовсе не так.

Он попрощался с Маргарет Портеус и через парк направился к дому, где его должен был ждать Тео. Брат весь день наблюдал за происходящим, и, без сомнения, у него накопились вопросы, которые он задаст за ужином (или, как надеялся Дэниел, за легким перекусом: он по долгу службы уже съел полтора фунта пирога с финиками и грецкими орехами).

Но Тео дома не оказалось. Он позвонил Одри и сообщил, что съест пирог и выпьет пинту пива в пабе, где уже весьма плодотворно провел день в наблюдениях за посетителями, а потом разговорился с Энтони Боунессом и француженкой: та рассказывала такие интересные истории о том, как ее соотечественники жили в усадьбе во время войны.

— Похоже, он уже провел целое расследование, — заметила Одри. — Наверное, придет только после закрытия паба, и от него будет нести пивом и сигаретами. Я запекла курицу, она в духовке, но я сама не могу больше есть, возьму только сэндвич. Ты будешь?

— Я не хочу есть. Ты не обидишься, если я не буду?

— Нет, что ты, завтра курица станет только вкуснее.

Они поели перед телевизором, и Дэниел оставил Одри с «Радио Таймс» и лупой с костяной ручкой, при помощи которой она теперь читала мелкий шрифт ( хотя то, что ей надо, по-прежнему подмечала с лету). Он пошел к себе в кабинет отредактировать проповедь — вернее даже, переписать ее заново: Тео так назойливо заглядывал ему через плечо, пока он не попросил прекратить, и так ему мешал, что он опасался, не прокралось ли в текст какое- нибудь еретическое учение. Потом к Дэниелу подошел Космо: он знал, что пора идти в церковь служить вечерню. Дэниел посмотрел на мать: она уснула перед экраном, где шли «Кегни и Лейси»**. Впечатления Дня открытых дверей — например, ей повезло увидеть, как Бернард потребовал, чтобы его сын разоружил посетителей, — утомили ее, а поскольку впереди ждал еще один День открытых дверей, то, как бы ни был бодр ее разум, тело ее решило, что пора поспать.

Дэниел вышел через черный ход, Космо и Хильда поспешили за ним. На улице уже стемнело. На церковном дворе собаки, как всегда, принялись обнюхивать надгробия, и Дэниел дал им время сделать свои дела — они выбрали для этого дальний угол двора, где свисающий с ограды плющ встречался с высокой некошеной травой. Затем он открыл дверь ризницы, и собаки последовали за ним внутрь.

В церкви было темно. Собаки кинулись обнюхивать скамьи и проходы: сегодня их манило особенно много запахов, ведь в День открытых дверей здесь побывало столько разных людей (и собак). Дэниел прошел на свое место в алтаре и медленно прочел Иисусову молитву, вспоминая прошедший день и все те ситуации, когда он был недостаточно терпелив, недостаточно добр, недостаточно великодушен, — особенно те минуты, когда он с недобрым сердцем думал о коварных планах цветочной гильдии, о мотивах поведения Стеллы Харпер и о склочном характере своей матери.

И вдруг он почувствовал, что что-то не так. Что-то едва-едва, исподволь нарушало размеренный ритм его молитвы, словно бы стучалось в сознание, отвлекая его от тайны Богообщения и возвращая в мир. Он на мгновение замер, прислушался и вдруг понял, в чем дело. 

Собаки вели себя тихо.

Обычно во время его молитвы они шумели: что-то вынюхивали, скреблись, стучали когтями по каменным плитам. Но не теперь. Вместо этого слышался другой звук, который Дэниел не сразу опознал. Это тоже возились собаки, но звук был странный — словно бы они что-то лизали, чуть ли не лакали. Он позвал их. Никакой реакции. Он снова их окрикнул, уже строже; они кинулись к нему от одной из задних скамей, а за ними, едва различимые в темноте, тянулись следы — отпечатки мокрых лап на каменных плитах.

— Косси! Хильди! Это что еще такое?

Когда собаки подбежали ближе, Дэниел наконец разглядел влажный след, блестящий в косых лучах лунного света. Как будто собаки наступили в краску или лак. Может быть, кто-то из посетителей что-то пролил?

Он двинулся по этому следу к задним рядам, с каждым шагом тревога его нарастала.

Взгляд Дэниела упал на лежащий на полу секатор — как же это члены цветочной гильдии оставили его тут?— и вдруг он увидел тело, свалившееся в проем между сиденьем и подставкой для коленопреклонения. Тело человека в твидовом пиджаке с заплатами на локтях. Тело Энтони Боунесса — и из шеи у него обильно вытекала кровь, темная, густая, блестящая, липкая, запачкавшая лапы собакам, которые нетерпеливо ждали рядом, порываясь еще раз обнюхать такую интересную находку и виляя хвостами от возбуждения.

*День субботний в ветхозаветной иудейской традиции — день, посвященный Богу. В  христианской традиции под днем субботним часто стали понимать воскресенье.

**«Кегни и Лейси» — американский детективный сериал (1981–1988).