«Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости». Отрывок из книги

Чувство вины, или Как быть, если все время стыдно перед детьми, друзьями и самим собой?

Филипп: Максим, мы поговорили о любви к ближнему и пришли к тому, что ближнего любить не обязательно и что не нужно испытывать по этому поводу чувства вины. А теперь хочется отдельно поговорить об этом чувстве. Мне кажется, многие из нас его испытывали и испытывают по сотне разных причин. Проводите с ребенком меньше времени, чем могли бы? Проводите слишком много времени и поэтому ничего другого не успеваете? Здравствуй, чувство вины. Давно не звонили родителям? Хорошо себя чувствуете, когда всем вокруг плохо? Это стыдно. Обесценили мистические ступени созерцания, сравнив их со степенями похмелья?

Максим: Это вы сравнили.

Филипп: Вот именно. И теперь испытываю по этому поводу чувство вины.

Максим: Что ж, «восплачемте, братья», как сказал Макарий Великий. На самом деле я не думаю, что сирийских мистиков ваше сравнение с похмельем задело бы.

Филипп: Хорошо, хотя бы по этому поводу я постараюсь не чувствовать себя виноватым. Но все равно в моей голове миллион других вин. Как говорит Лиза Марантиди, редактор этой книги, — это бесконечный винвин. Но главное (и, возможно, определяющее всех этих маленьких вин) — это первородный грех. Как будто с тех пор, как Адам и Ева вкусили проклятое яблоко, все пошло наперекосяк!

Максим: Кстати, Феодор Мопсуестийский считает, что это был инжир. Так что если Стив Джобс эту историю имел в виду, то облом.

Филипп: Ну вот, теперь еще и Джобс виноват. Но если серьезно — понятие первородного греха для христианской и вообще для западноевропейской культуры, наверное, одно из самых важных. Люди живут в мире, в котором Адам и Ева совершили преступление, а за этим произошло все то, с чем мы имеем дело каждый день. Я недавно читал перед сном Блаженного Августина — одного из Отцов Церкви, современника некоторых наших сирийских героев. В одном месте он говорит о том, что после первородного греха жизнь человека стала скорее медленной смертью или — мне ужасно нравится это выражение — «преизобильной скудостью». Получается, что грехопадение — начало истории человечества. И этот извечный грех и вина за него всегда с нами. Пожалуйста, скажите, что наши сирийские мистики думали иначе.

Максим: У меня для вас хорошие новости. Сирийские мистики считали, что первородного греха вовсе не было. Они унаследовали этот взгляд от уже упомянутого мной Феодора Мопсуестийского, автора антиохийской богословской школы, жившего в IV — начале V века. Феодор говорит, что изгнание из рая — трагическое в традиционном представлении событие — было на самом деле не наказанием, а частью божественного плана, в частности на человека. Исаак Сирин повторяет вслед за ним: неужели вы думаете, что Бог хотел, чтобы Адам и Ева остались на этом маленьком клочке земли? Зачем же Ему было тогда создавать такой большой прекрасный мир? Нужно было, чтобы они шли и преобразовывали всю эту землю, а то, что описано в Библии, — это не наказание, а божественная педагогика.

Филипп: Получается, нет предвечной вины, унаследованной от прародителей?

Максим: Да, и отсюда совершенно другой взгляд на то, что человеку делать со своей жизнью, с переживаниями, страстями, мыслями и отношениями.

Филипп: И что же это за взгляд?

Максим: Помните, мы говорили в предыдущей главе о красоте пустоты? О том, что путь к принятию другого лежит через готовность признать, что мы о нем ничего не знаем и что люди — это не застывшие раз и навсегда уравнения? То же и с миром. Феодор Мопсуестийский исходил из того, что Бог изначально создал мир склонным к изменениям. Мир устроен не идеально, и то, что в нем происходит, часто вызывает у человека тревогу. Но эти свойства мира соответствуют воле Бога, и это уничтожает миф о первозданной катастрофе. «Мир не идеален, и это нормально. Давайте уже что-нибудь делать», — как бы говорит Феодор. Значит, выстраивая свои отношения с миром, тебе не нужно брать в расчет этот фактор — вину и изначальную испорченность. При этом ты не идеализируешь положение вещей, ведь недостатки никуда не деваются. Но теперь они становятся местом для приложения усилия. Согласитесь, есть разница: работать в две смены для того, чтобы заплатить долг, и работать столько же для того, чтобы построить дом. Слыша от некоторых христиан, что смысл жизни в спасении, я задумывался: ведь это то же самое, что свести смысл плавания к тому, чтобы не утонуть. Точно ли люди учатся плавать для этого?

Филипп: Хорошо, сняв с себя вину за грехопадение, давайте попытаемся решить с помощью сирийских мистиков другую проблему, а именно — чувство вины, которое вызвано какими-то жизненными обстоятельствами. Или это другая история, связанная с обыкновенной тревожностью, которая в принципе свойственна людям?

Максим: На самом деле эти два размышления — о первородной вине и более повседневных винах и тревогах — прямо связаны. Сирийские мистики говорят: мир не идеален, а значит, мы не можем абсолютно все держать под контролем. Знаете, эта мысль помогла мне преодолеть собственную тревожность. Несколько лет назад я только-только начал отпускать старшего сына одного гулять в большой парк у дома и, конечно, страшно переживал. Но потом я подумал, что, хотя я не знаю, как мир встретит моего сына, «замысел» в том, чтобы ему с этим миром столкнуться. Непроизвольно я тогда повторил мысль Исаака Сирина о выходе Адама и Евы с их маленького участка земли. Не знаю, может быть, это довольно очевидная вещь для современных родителей, но мне, как обычно, нужно было какое-то авторитетное утверждение. Так я избавился от чувства тревоги (и вины — за потенциальные опасности, от которых я не смогу уберечь своего сына).

Филипп: А вы любите Гребенщикова*?

Максим: Да, безумно люблю.

Филипп: Помните песню «Сидя на красивом холме»?

...Но мы идем вслепую в странных местах, 

И все, что есть у нас — это радость и страх, 

Страх, что мы хуже, чем можем,И радость того, что всё в надежных руках...

Максим: Да, вы знаете, вторая часть, «радость того, что всё в надежных руках», — это абсолютно идея сирийских мистиков. Они очень любили говорить, что всё под контролем. Что бы ни произошло, Бог в курсе дел, ты не брошен. А сам куплет звучит просто как гимн феодорианского богословия.

Филипп: То есть последователей Феодора Мопсуестийского?

Максим: Да, и в особенности Исаака Сирина. В одном своем трактате он, прямо как Борис Борисович*, говорит о человеческом несовершенстве и божественной заботе. Исаак Сирин выстраивает безумную, на первый взгляд, картину, когда людская неидеальность становится для Бога поводом явить свое милосердие. Однако автор вводит еще один фактор: волю человека. Идеал недостижим, но разница между идеалом и действительностью создает то напряжение, в котором воля человека может себя проявить. Сделать шаг навстречу неизвестному — а последствия этого шага «в надежных руках». Поэтому Исаак Сирин говорит о том, что вера преодолевает рациональный страх — рациональный в том смысле, что, оценивая ситуацию логически, человек может не видеть точку опоры, хотя она всегда есть.

Филипп: Получается, что есть некоторое несоответствие между своей жизнью и тем или иным идеалом, явленным в священных текстах, в социуме или внутри самого себя. Кажется, сегодня это принято называть перфекционизмом. И сирийские мистики не сокрушаются: «О, насколько же я далек от идеала, и поэтому я испытываю чувство вины», а радуются: «О, как прекрасен идеал, и здорово, что я к нему иду».

Максим: Да, именно так, вы отлично это сформулировали. Сирийская мистика — это мистика радости, и мы сейчас от темы вины ушли немного в сторону страха и радости. Это смежные вещи, но о них мы поговорим отдельно. С виной, как мне кажется, ближе связано такое явление христианской культуры, как самоуничижение. Вот есть такая молитва в конце 18-й кафизмы Псалтири:

Владыко Господи Иисусе Христе, Сыне Бога Живаго, помилуй мя, грешнаго, нищаго, обнаженнаго, лениваго, нерадиваго, прекословнаго, окаяннаго, блудника, прелюбодея, малакия, мужеложника, сквернаго, блуднаго, неблагодарнаго, немилостиваго, жестокаго, пияницу, сожженнаго совестию, безличнаго, бездерзновеннаго, безответнаго, недостойнаго Твоего человеколюбия, и достойна всякаго мучения, и геенны, и муки.

Меня в детстве удивляла эта молитва — я ведь еще не все упоминаемые в ней грехи мог совершить. Конечно, ее смысл в переживании собственной далекости от идеала, и у сирийских мистиков это переживание тоже есть, но у них акцент совсем другой — на радости перед красотой, хотя ты еще не дошел до нее.

Филипп: Про грехи, которые ты еще не успел совершить, — очень знакомая история. Я, когда собираюсь на какую-нибудь вечеринку с коллегами, могу заранее испытывать чувство вины перед моими близкими, что проведу вечер не с ними.

Максим: Да, мне тоже это знакомо. Когда мы ездили с женой в Салоники, я оправдывался перед тещей: это исторический город, там очень много важного будет для моей работы, да и город портовый — не искупаешься толком. В общем, я чувствовал, что просто поехать на море — это уже что-то необязательное.

Филипп: У нас вообще сильно представление о том, что работать на износ хорошо, а отдыхать — как будто стыдно.

Максим: Да! Я недавно почувствовал такую неловкость, когда мой коллега пожаловался, что совсем не выспался. Я в тот день спал восемь часов и сразу ощутил, что, вероятно, как-то недостаточно самоотвержен.

Филипп: Возможно, это наследие той самой культуры первородного греха через много-много вод на киселе по-прежнему на нас влияет?

Максим: Сложно сказать. Но сирийские мистики на этот счет говорили, что важно чередовать напряжение и расслабление. Эта идея была еще у основателей египетского монашества. С одним из них, Антонием Великим, жившим в IV веке в Египте, однажды приключилась такая история. К нему прилетела птичка, и он стал ее очень нежно гладить. Другой монах это увидел и осудил его за то, что он позволил себе хоть и небольшое, но очевидное удовольствие.

Филипп: Орнитологическое.

Максим: Ну неважно, погладить птичку или котика, — любое маленькое удовольствие. И тогда Антоний сказал ему: что будет, если ты натянешь лук слишком сильно? Лук лопнет. Так и здесь: если ты будешь слишком нагнетать, то просто лопнешь, сломаешься и ничего не сделаешь вовсе. И сирийские мистики вслед за Антонием прямо говорят о том, что смена напряжения и расслабления, света и тьмы, работы и отдыха — это не просто случайный сбой, в этом состоит само устройство мира, придуманное Богом. Как сказал пророк Исайя, тот, кто дает нам свет, тот и дает нам тьму.

*Признан Минюстом РФ иностранным агентом