«Дело Достоевского». Отрывок из документального книжного сериала

В сентябре 1865 года писатель Федор Достоевский предложил издателю Михаилу Каткову новое произведение — «психологический отчет одного преступления». Известно, что Достоевский активно читал прессу. Мог ли один из реальных судебных процессов 1865 года подтолкнуть его к написанию «Преступления и наказания»? Вполне возможно, что им был суд по делу купца Герасима Чистова, на котором прокурор подробно разбирал внутренние терзания обвиняемого, — суд, в котором нашли отражение вечные вопросы.

28 января 1865 года двор одного из купеческих домов в Рогожской слободе Москвы привлек к себе внимание зевак. Толпа обсуждала трагедию мещан Дубровиных, которые снимали квартиру во флигеле. Накануне кто-то убил двух старух, присматривавших за хозяйством, и ограбил квартиру. Теперь люди судачили, кто же мог совершить такое преступление. Один из прохожих, в руках которого была то ли рыба, то ли говядина, остановился рядом и стал слушать, что говорят люди. У этого молодого человека в фуражке, купеческом тулупе и сапогах, в отличие от многих зевак, был повод переживать за Дубровиных. Впрочем, к ним он так и не зашел. 

Авдотья и Сергей Дубровины — мать и сын — всегда беспокоились о своем богатстве. Сергей занимался торговлей и неплохо на этом зарабатывал — копить было с чего. А мать хранила дома драгоценности и кредитные билеты. Без присмотра они свои сбережения не оставляли.

Когда Дубровиных не было дома, за имуществом присматривала кухарка, шестидесятидвухлетняя солдатка, то есть вдова солдата, Анна Фомина. За пятнадцать лет, что она жила в их доме, Фомина ни разу не вызвала подозрений в своей добропорядочности. Мужчин к себе не водила. Дубровины отзывались о ней как о честной женщине хорошего поведения. Посторонним дверь не открывала. Даже разносчик газет передавал прессу через щель под дверью.

Вечером 27 января Дубровины поехали в гости к родственникам на Мясницкую улицу. Обычно, если они уезжали надолго, в подмогу Фоминой приглашали какую-нибудь приятельницу или родственницу. Поэтому в тот вечер с ней осталась подруга — шестидесятипятилетняя прачка Марья Михайлова, с которой хозяева квартиры были знакомы двадцать лет.

Возвращался домой Сергей в тот день за полночь, мать заночевала в гостях. В окна домов бился лунный свет, на улице было белым-бело — за несколько дней до этого прошел снегопад. Свет в квартире уже не горел, лампадка была погашена. Он остановился в сенях и стал стучаться в дверь: сначала по двери, потом по раме. Но никто не открывал. 

Сергей толкнул дверь и сразу почувствовал неладное. Обычно она запиралась засовом изнутри и подпиралась кочергой, а в этот раз легко поддалась. Тогда он толкнул еще сильнее — и вдруг что-то упало. Присмотревшись, он обнаружил, что дверь подпиралась ухватом — металлической рогаткой, с помощью которой двигали горшки в русской печи. Дубровин удивился, что дверь заперта так странно, прошел в кухню и кликнул кухарку. Никто не отозвался. 

Ногой он нащупал чье-то тело. При лунном свете Сергей различил: перед ним на полу, головой к печи и ногами к столовой, лицом вниз лежала мертвая кухарка. На ее шее была кровавая рана от удара топором. Кровью залило пол, а ее брызги были и на изразцах печи, и под столом. 

Под грудью Фоминой лежали белая фаянсовая тарелка, два соленых огурца и ключ от погреба. Стоявший возле окна стол был накрыт белой холщовой скатертью. На нем стоял полуштоф водки — тара объемом чуть больше полулитра с надписью «Водка дистиллированная, очищенная à Moscou», фарфоровая чашка, железный складной нож со штопором и сдобная булка. 

Испуганный Дубровин зашел в столовую и увидел на полу убитую Михайлову. На нее, как и на Фомину, будто бы тоже кто-то напал с топором. Рядом с ней лежало разбросанное белье и одежда. Сергея затрясло от испуга. Даже когда он нашел спички, от тремора, по его словам, он не смог их зажечь. Схватив свечу, он побежал к домовладельцу с криком: «Батюшки, воры!».

Домовладелец вызвал полицию, а Сергей послал за матерью.

Прибыв домой, Авдотья Дубровина заметила, что большой окованный железом сундук в столовой вскрыт. Висевший на нем замок был поврежден. Серебряные и золотые вещи с бриллиантами, жемчуг, кредитные билеты на сумму 10 тысяч серебром, которые хранились в сундуке, пропали. Исчез и набор из двадцати четырех столовых и шести десертных серебряных ложек, который хранился в спальне в шифоньерке — шкафчике для белья и мелких вещей. Обокрали не только Дубровиных, но и саму Фомину: пропал ее сторублевый пятипроцентный билет, который хранился на полатях — деревянных настилах под потолком. 

Все похищенное имущество оценивалось в 11 260 рублей серебром. При Александре II на рубль можно было купить три килограмма сала или более двух килограммов сахара, много яиц (десяток стоил 6 копеек) и водки (она стоила от 6 до 15 копеек за литр в зависимости от уровня качества). Рубля хватило бы на трех поросят, четырех гусей или четыре килограмма мыла. А двух рублей — на шкуру медведя. Доехать из Санкт-Петербурга в Москву на поезде первым классом можно было за 22 рубля.

Для сравнения: в кошельке старухи-процентщицы, которую убивает в ту эпоху герой «Преступления и наказания» Федора Достоевского, было 317 рублей серебром. Рассказывая про Соню Мармеладову, ее отец отмечал, что девушка в Российской империи не могла заработать в день и 15 копеек, если была «честна» и не имела особых талантов, да и то пришлось бы работать не покладая рук. Сотрудницы самого известного в то время в Петербурге публичного дома получали за ночь по 30–50 копеек.

Финансовый ущерб Дубровиных — это почти сто пенсий, которые мать Родиона Раскольникова получала после смерти кормильца семьи, то есть мужа. И они, разумеется, хотели найти виновного.

Новый снег выпасть не успел. Если бы убийца прокрался в дом непроторенными тропами, полиция бы увидела следы. Но следов не было. Пройти по вытоптанной дорожке и остаться незамеченным напавший мог только с момента отъезда Дубровиных и до закрытия ворот, то есть с семи до девяти вечера. Значит, рассуждал следователь, преступление было совершено в течение этих двух часов. 

Экспертиза установила, что старух убили острым предметом, вероятно топором. Но само орудие найти не удалось, так что выйти на преступника таким образом не получилось. Дактилоскопическая экспертиза — по отпечаткам пальцев — тогда еще не проводилась.

«Сами по себе эти старухи, как и все вообще старухи, весьма осторожные и недоверчивые, зря всякого приходящего к себе не приняли бы и не впустили бы, тогда как обстоятельства дела показывают, что преступник был впущен и принят как желанный гость, принесший с собой полуштоф водки и белый хлеб, — рассуждал прокурор. — Кто же это был — хорошо знакомый человек, которого старухи безбоязненно могли впустить к себе и угощаться с ним?».

Отсутствие следов на снегу и то, что старухи не были подозрительны к гостю, стало зацепкой для следствия. Круг подозреваемых сузился. Искать преступника решили среди родственников потерпевших. Главным подозреваемым стал единственный гость Дубровиных, который знал о сбережениях, — Герасим Чистов, тот самый человек, стоявший «то ли с говядиной, то ли с рыбой» в толпе зевак.