«Меня называли «снежной королевой» и сравнивали с Тильдой Суинтон. Интервью с актрисой Екатериной Ворониной

Расскажите, как Сергей Тонышев отбирал артистов в спектакль «Как Фауст ослеп»? Сложный был кастинг? 

Никакого специального кастинга не было. Задолго до начала репетиций Сережа встретился с каждым актером лично и поделился своей задумкой, отправил всех перечитывать «Фауста» в переводе Пастернака и фантазировать. Я думаю, что он выбирал команду интуитивно, прежде всего руководствуясь чувством, с кем бы ему было интересно и доверительно работать. Ведь очень важно говорить на «одном языке», а у Сережи он особенный. Мне, конечно, в этом смысле отчасти повезло: мы с ним познакомились, когда были еще студентами. Сережа, после выпуска из Мастерской Сергея Женовача, ставил у нас на курсе дипломный спектакль по «Голоду» Кнута Гамсуна — «Илаяли», где я играла одну из главных ролей. На сцене института мы провели много времени вместе: успели всмотреться друг в друга и даже подружиться. Иногда я смеялась, что необходима ему на репетициях с новой труппой как талисман «из дома»: со мной можно было поговорить обо всем, с одной стороны, а с другой — проводить на мне эксперименты. Один раз я позвонила Сереже и прямо спросила, почему именно я — Гретхен, ответ был прост: «Потому что ты хорошо сыграла Илаяли».

Сколько длились репетиции?

С апреля и до конца июля, в начале сентября сыграли премьеру. За это время мы не успели заскучать, по крайней мере я. Материал очень сложный. Репетиции часто строились нестандартным образом. Чувствовать себя потерянно стало привычным. И это полезно, потому что, когда нет возможности ухватиться за что-то знакомое, через сомнения, мучения и бесконечные попытки создается твое авторское. Например, сцену близости Фауста и Гретхен Сережа предложил сочинять с конца. Он спросил: «Как Гретхен уходит?» Сначала такой подход обескураживает, ты не очень понимаешь, как сразу сыграть финал. Но потом, постепенно, при помощи импровизации, текстовой и пластической, все как будто само собой выстраивается: мы придумали финальную мизансцену, которая нас всех тронула, а от нее по цепочке пришли к первым шагам и репликам своих героев.

Очень сильная, мощная сцена, когда ваша героиня находится в тюрьме, и к вам приходит Фауст. Вы ее тоже с конца репетировали? 

Тогда мы заперлись дня на четыре в репетиционном зале: на улице первое майское солнце, а мы круглосуточно в темноте. Поставили один железный станок, включили два софита, и вот в десять утра я уже стою на коленях и кричу во весь голос. Тогда это воспринималось как полный абсурд. Для этой сцены мы много придумали, все находки давались буквально потом и кровью — у меня на ноге остался шрам в память об этих днях. Гретхен с Фаустом (молодой Фауст — Константин Новичков или Даниил Пугаев. — Прим. ред.) передвигались по железной сетке, возникали цитаты из картин Марка Шагала. Но ничего из сочиненного в итоге не вошло в спектакль. Сережа решил все переделать перед самым показом Константину Аркадьевичу Райкину, сказал: «Это больше не работает, тебе не надо помогать себе телом». Он поставил новую задачу — стать центровым стержнем этой железной декорации, запретил двигаться вообще и попросил работать только голосом и сердцем. Стать воплощением абсолютной силы, воспарить над всем, что вокруг, ведь Гретхен к тому моменту уже приняла решение — уйти к Богу. Это было и очень трудно, но и азартно — вот так, за 15 минут до прогона, полностью перестроиться и «прыгнуть» в неизвестность без страховки.

В итоге вы действительно становитесь главной в этом спектакле, побеждаете и Фауста, и Мефистофеля?

В спектакле можно проследить, как Гретхен из наивной влюбленной девочки, пройдя испытания, которые могли бы ожесточить ее, заставить возненавидеть мир, людей и свою судьбу, несмотря ни на что, вырастает в «мощный непобедимый свет». В самом финале, когда она склоняется над умирающим Фаустом и к ней приходит поверженный Мефистофель, между ней и Дьяволом происходит настоящая борьба: холодного расчета, с одной стороны, и милосердия — с другой. Я чувствую, что Гретхен к этому моменту уже победила, и как будто они оба это понимают. Поразительно, сколько в этом ребенке, девушке, женщине силы духа. В нашем прочтении не только Фауст влюблен в Гретхен, Мефистофель тоже очарован ею. Она единственная, кому он не может противостоять, потому что Гретхен — воплощение чистоты. Она искренне верит  в Бога, в любовь. Каждый раз, когда я смотрю Денису Валерьевичу Суханову в глаза — а из них текут слезы, я сглатываю ком в горле, мне кажется, что это уже не спектакль, а сценарий жизни, где добро побеждает зло.

Скажите, в жизни вы могли бы полюбить такого человека, как Фауст?

Не знаю насчет этой истории, но я могла бы влюбиться в талант, а Господь отправляет Мефистофеля испытать лучшего из людей. Как-то мы фантазировали, кто бы в современном мире мог быть Фаустом, остановились на Илоне Маске. Мы не брали в расчет, что Гретхен еще ребенок, но все-таки для нее эти чувства первые. В сцене с кодовым названием «Буря», после поцелуя Гретхен и Фауста, окружающий героев сад начинает трясти — такой метафорой мы передаем чувства влюбленного человека, у которого из-за сильных эмоций меняется восприятие реальности. Поэтому да, и я могла бы «ослепнуть» от любви, но, наверное, только одним глазом.

Текст в спектакле — это инсценировка Сергея Тонышева. Он сильно сократил перевод Пастернака. Но когда вы готовились, вы штудировали всю поэму?

Конечно. Помимо текста самого «Фауста», мы обращались к стихам Гете и Пастернака. Многие образы, например апельсин или сон Гретхен, родились именно из этих чтений. В работе со стихотворным произведением нужно найти правильную ноту. Когда мы достигли в этом плане определенных высот, Сережа попросил слегка «заземлиться», «очеловечить» поэзию, сделать ее живой и игровой. 

Стихи помогали нам именно своей формой. Та же упоминаемая ранее сцена в тюрьме построена на повторении, она несколько раз закольцовывается: кажется, что уже финал, но еще нет, и снова нет. В какой-то момент я, чтобы не «буксовать», заставила себя отдаться стихам, довериться этой форме, не объяснять логикой каждую строфу, не раскрашивать смыслами, а просто лететь стремительно вперед за словом, которое в поэзии само по себе очень сильное.

Одна известная актриса в интервью говорила, что больше всего любит процесс репетиций. Кажется, это и ваш случай тоже. 

Да, я обожаю репетиции. Представьте себе голое пространство, где ничего нет. А потом кто-то приносит растение, кто-то кирпичик, кто-то роет колодец и дает нам всем глоток свежей воды, и таким образом выстраивается целый город. Даже если какая-нибудь идея окажется дурной, режиссер от нее откажется, это все равно сработает на результат. Плохие идеи дают возможность заметить хорошие. Каждый спектакль — это целая маленькая жизнь со своими слезами, смехом, любовью, запахами, вкусами, ритуалами, музыкой. После выпуска, каким бы сложным он ни был, ты падаешь в эмоциональную яму. Как будто часть тебя уходит в прошлое. И надо заново учиться жить.

Вы совсем недавно, в 2023 году, закончили Высшую школу сценических искусств Константина Райкина, курс Александра Коручекова. Кого вы считаете своим главным учителем?  

Мой мастер Александр Анатольевич Коручеков и Константин Аркадьевич Райкин — две разные планеты. У них даже восприятие женщин на сцене кардинально противоположное. Александр Анатольевич называл меня «снежной королевой» и сравнивал с Тильдой Суинтон. Четыре года подряд он пытался пошатнуть опору подо мной: сделать более нежной, ранимой, беззащитной. И у него получилось отрастить мне, как он любит говорить, «новые крылья». Он подарил мне тот новый взгляд на себя и опыт, который был необходим для формирования моего творческого «я». Константин Аркадьевич же, наоборот, не терпит лирических страдающих героинь, он в каждой подобной роли ищет характер, силу и юмор. Удивительно, но даже после просмотра «Фауста», куда, казалось бы, я вложила всю свою любовь, Александр Анатольевич сказал: «Катя, опять ты жесткая». Это любопытно, насколько по-разному мастера воспринимают меня в жизни и на сцене. Вообще, у нас на курсе преподавали педагоги разных школ. В какой-то момент пришли «женовачи», и это был необходимый синтез: почти сверстники, которые говорят с тобой на одном языке, но уже состоявшиеся в профессии. 

В прошлом сезоне вы сыграли Марину Мнишек в громкой премьере Петра Шерешевского «Борис Годунов» в Театре наций? Как вам опыт работы не на родной сцене, с другими известными артистами?

Да, это был всего лишь мой второй серьезный театральный опыт на большой сцене. Сначала вышли «Четыре тирана» по Гольдони в постановке Райкина, где я играю Лучетту. Я волновалась, чувствовала большую ответственность, но было проще: все-таки ты работаешь в театре, где тебя знают, ты в «домашней» обстановке. В Театре наций совсем другая атмосфера: приходят артисты из разных миров, которых ничего, кроме этой конкретной работы, друг с другом не связывает. Во время репетиций общение сводилось к чисто профессиональному. Сначала я переживала по этому поводу, не понимала, как ко мне относятся, старалась создать вокруг себя островок жизни, вступить хоть с кем-то в диалог, а потом привыкла к этой загадочности и даже стала получать удовольствие. Это действительно был потрясающий опыт: сжатые сроки, незнакомые партнеры, незнакомый режиссер, интересная роль, в которой можно было проявить себя по-новому. Изначально сюжетная линия моей Мнишек была гораздо жестче: до зрителя «дошла» одна из возможных версий. Той осенью я как будто вышла из «дома» и столкнулась с реальным миром, где нужно проявлять характер и справляться с трудностями в одиночку. Я многому научилась и по-человечески выросла.

Ваш первый опыт в кино случился в 2010 году. Вы так рано начали сниматься?

Это все благодаря маме, она внесла меня в актерскую детскую базу «Ералаша». И первый раз я поехала на летние съемки с подругами в Анапу просто за компанию. Под конец отдыха ко мне подошел режиссер и предложил сняться в эпизоде сюжета «Клад». А на следующее лето я поехала на съемки уже как главная героиня, это было круто.

А когда вы решили, что будете поступать именно в Высшую школу сценических искусств Константина Райкина?

Я поступала не только туда, пробовалась везде: была на конкурсах в ГИТИСе, во ВГИКе, в Школе-студии МХАТ на третьем туре. Но мой будущий мастер Александр Анатольевич Коручеков как-то «особенно» слушал, был предельно внимателен к каждому. Он давал огромное количество дополнительных заданий, чтобы убедиться наверняка, «его» это человек или нет. Очевидно же, что нужно идти туда, где тебя ждут и ценят, но в 17 лет ты многого не понимаешь. Кажется, что судьба решается. Все слишком ответственно. Меня посадили на табуретку (я оказалась в окружении педагогов, артистов, студентов) и спросили: «Если мы тебя сейчас берем, не пойдешь дальше пробоваться в другие вузы?» Была такая длинная пауза и просто ни одной мысли в голове. Не знаю, какое предчувствие заставило меня в тот момент молча кивнуть, но сейчас я бесконечно счастлива и благодарна за то, что мы с ВШСИ тогда взаимно выбрали друг друга. Хотя до начала учебы меня мучали сомнения — такая вот «тахикардия» театрального поступления. 

Когда вы поняли, что вас берут в труппу «Сатирикона», обрадовались? 

Слухи ходили еще со второго курса, но я «закрывала уши», а в начале четвертого Константин Аркадьевич сообщил мне эту новость лично. Но я не расслабилась, а разволновалась еще больше. Я боялась: а вдруг передумает, поэтому все равно готовила отрывки и ходила показываться в другие театры. Оттуда тоже были предложения. Со временем я успокоилась и поверила, что все это правда. Но мне кажется, что я до сих пор прохожу проверку на прочность и на райкинскую «группу крови».

Мы не можем не поговорить про «Цикады», сериал Евгения Стычкина с детективным сюжетом, в котором обычные на первый взгляд проблемы школьников: взаимоотношения с родителями, первая любовь, дружба и соперничество — оборачиваются трагедией. Вы там играете одну из главных ролей. Расскажите об этом опыте.

Чудесные были съемки. Это общее мнение всей команды: опытные артисты говорили, что такого на площадках почти не бывает. Сложилась удивительная атмосфера благодаря Жене. На площадке было взаимопонимание, поддержка, любовь. Смена начиналась с Жениного смеха в рацию, это очень поднимало настроение. Когда мы уставали, он включал музыку и мы танцевали, или просто подходил и рассказывал какой-нибудь анекдот. Женя доверял нам, давал возможность придумывать, он постоянно находился с нами в диалоге. Я горжусь этой работой. Мне кажется, она честная.

Вы пересматривали «Цикады», когда они вышли?

Мои друзья ждали премьеру больше, чем я. Когда выходила новая серия, мы устраивали ужин, и они держали меня за руку. Я волновалась, потому что от съемок остаются одни воспоминания, а на выходе, после монтажа, все может выглядеть совсем по-другому. Так получилось, что «Цикады» вышли практически одновременно со «Словом пацана» и прошли менее заметно, чем ожидалось. Но, возможно, наш сериал ждет вторая волна «своих» зрителей.

Над чем вы сейчас работаете?

Константин Аркадьевич ставит «Сирано де Бержерак», я репетирую Роксану. Премьера запланирована на март. Это будет мой третий «поэтический» спектакль, мне кажется, я уже и в жизни говорю в рифму. Скоро должны начаться съемки полного метра, но пока рано об этом говорить. Я много раз попадала в ситуации, когда в последний момент что-либо срывалось. Надеюсь, сейчас не тот случай.

Но вам ведь всего 22 года… Все еще будет.

Да, конечно, и я прилагаю усилия, чтобы все сложилось наилучшим образом, много работаю. Недавно купила светящуюся вывеску с фразой «Самый лучший день — сегодня». Наверное, на данный момент это для меня самое подходящее ощущение жизни. У меня есть это «сейчас», и ему надо радоваться, его надо использовать.

Беседовала Дарья Андреева