От шаблонности к фантазийности. О новом фильме якутского режиссера Сергея Потапова «Моя девочка»
Одним абзацем
Город, как известно, меняет людей. Вот и девушка из якутской деревушки стала в новой обстановке сама не своя и покончила с собой. Городские полицейские считают, что дело в алкогольном опьянении, но любящий отец уверен, что в смерти дочери виноваты другие — и намерен добраться до каждого. Из глухой тайги он направляется в город, чтобы покарать обидчиков дочери.
Подробно
Традиционное начало истории мести, когда убитый горем отец приезжает на место преступления, чтобы наказать причастных, вряд ли способно удивить современного зрителя. Сколько подобных историй мы видели хотя бы в этом году? Но если голливудские истории в духе «Манкимена» и «Пацана против всех», вторящие «Джону Уику», идут по заранее известному пути, то Сергей Потапов предпочитает иной вариант.
Лиричные отступления, которыми режиссер то и дело режет линейное повествование, контрастируют с жестокостью реального мира. Мира, где побеждает грубая сила, где нет места красоте. В этих фантасмагоричных вставках рисунки покойной Майи становятся полноценными героями картины: похожие на хокку стихи на их фоне раскрывают внутренний мир девушки, которую зритель толком не успел узнать.
Из-за того, что Майя (Мария Дегтярева) покончила с собой, ее отец Егор (Гавриил Попов) не может похоронить дочь с соблюдением всех традиций, поэтому неупокоенная душа то и дело появляется в видениях или во снах. Местные фольклорные тропы подчеркивают самобытность картины: жанр «тубэлтэ», подразумевающий использование мифов о таинственном и ужасном, здесь отчетливо считывается. Иллюзорное соседствует с социальным, шаманизм — с фрейдизмом, боль — с призрачной надеждой.
Постепенно желание возмездия затмевается потребностью заполнить душевную пустоту — отчасти это получается, когда Егор встречает официантку Киру (Алена Пономарева), которая напоминает дочь. Между новыми знакомыми завязываются отношения — больные, неровные, неправильные. От суровой реальности Егор и Кира бегут и буквально, и метафорически — им нужно скрыться от правосудия, от рутины, от себя. Побег заранее обречен на провал, но герои не останавливаются, даже когда ими овладевает безумие. В этот момент криминальный боевик окончательно перестает быть таковым и переходит на сторону сюрреализма. Причудливая анимация, танцы в чистом поле в ярких аэробных трико, поэтичные изречения, постельные сцены (в якутском кино!), перелистывание фотографий — все это переплетается с непрекращающимся звучанием этнорока (стабильный паттерн «новой якутской волны»).
Параллельно скорбящий отец продолжает общаться с умершей дочерью в мессенджере, причем делает это исключительно на якутском языке. Якутское кино, к слову, годами было лишено возможности изъясняться на родном языке, однако фильмы образца последнего десятилетия упорно обходят это ограничение. «Моя девочка» говорит за редким исключением только на якутском: и письменно, и устно. Переписка «ВКонтакте» тоже ведется на языке героев.
В целом, «Моя девочка» гармонично вписывается в тематику, характерную для современной якутской кинематографии. У этой картины много общего с недавней «Айтой» Степана Бурнашева. В детективном триллере последнего тоже произошла трагедия, обнаружившая в местных жителях все самое низменное. Спровоцированное потрясением вынужденное соседство с чужаком превращает односельчан в разъяренную толпу, бездумное стадо, которому нет дела до истины. Все хотят одного — мести. В «Нуучче» Владимира Мункуева главный антагонист — тоже чужак. Но если «Айта» стала кассовым хитом российского проката, то «Нуучча» до кинотеатров так и не добралась. «Моя девочка» близка по духу «Молодости» Дмитрия Давыдова — магический реализм, неторопливый ритм, меланхолия, рок, эксцентрика, абсурдизм, проза жизни…
«Моя девочка» — типичная представительница «новой якутской волны» (Потапов, Бурнашев, Мункуев и Давыдов — ее главные адепты), но при этом кажется кино из иной реальности. Работы Сергея Потапова этим и цепляют — взять, к примеру, его псевдодокументальную драму «Король Лир», в которой говорится о постановке классики в доме престарелых. Угасание стариков, разыгрывающих трагедию Шекспира, как и «Моя девочка», снято в жутковатой наивно-примитивной манере, но кто сказал, что нельзя говорить о смерти с ноткой безумия? В конце концов, к чему быть серьезным, зная, что «смерть — это лишь начало пути».
Автор: Ксения Балюк